себе под ноги и обнаружил, что ступени лестницы белые, как в Эрмитаже, и
тоже, вероятно, из мрамора. Сверху до него донеслась музыкальная фраза, но
довольно неотчетливо, так что он не смог определить -- что это и на каком
инструменте играется. Во всяком случае, Владимиру после пережитого
потрясения сделалось легко на душе и до крайности любопытно -- что же это
может быть наверху? Он зашагал на звуки музыки, которые становились все
разборчивее. Пройдя вверх не так уж много времени, Пирошников увидел
площадку последнего этажа, весьма нарядную, с дорогими дубовыми дверями, от
которой наверх тянулся еще один короткий лестничный марш, упиравшийся в
чердачную дверь. На двери бросился в глаза огромный висячий замок, а сама
она была обита железом и выкрашена в голубой цвет. Главным же во всей
картине был человек в спортивном поношенном костюме, расположившийся с
баяном под этой дверью и наигрывающий на нем хоралы композитора Иоганна
Баха. Он с неудовольствием посмотрел на Пирошникова, но ничего не сказал.
Перед ним стояли ноты в виде раскрытой тетрадки, прислоненной к стене.
-- Извините, я вам не помешал? -- вежливо осведомился Пирошников.
-- Нет, ничего, -- сказал мужчина, продолжая растягивать свой
инструмент. Он был небрит, лицо его было не слишком одухотворенным, во
всяком случае, не настолько, чтобы играть хоралы. Пирошников ощутил
мучительную робость человека, не знающего, куда себя деть. Как часто с ним
бывало, он расправился с нею дерзким и неожиданным вопросом, обращенным к
небритому музыканту:
-- У вас не найдется булки? Анна Кондратьевна меня послала спросить. У
нее гости, а хлеба нет.
-- А... бабка Нюра, -- протянул исполнитель и три раза стукнул кулаком
в стену. На стук из двери, расположенной по этой же стене, как раз напротив
Пирошникова, вышла женщина лет двадцати пяти, которая, удивленно улыбаясь,
уставилась на нашего молодого человека. Тот слегка покраснел и смешался.
-- Бабка Нюра хлеба просит, -- возвестил сверху баянист. -- Нет там у
тебя чего?
Женщина, еще более удивленно распахнув глаза, тут же скрылась. Через
минуту она возникла снова с булкой в руках. Это была румяная городская
стоимостью семь копеек. Пирошников поблагодарил и принялся шарить в
карманах, отыскивая кошелек. Обнаружив его, он щелкнул замочком и увидал в
кошельке нечто похожее на маленькую фотографию в железной рамке. Пирошников
вынул ее и обследовал пальцами внутренность кошелька. Кошелек был пуст.
Тогда молодой человек взглянул на вынутую фотографию и определил, что
никакая это не фотография, а иконка, изображающая Николая Чудотворца. Иконка
была выполнена, по всей видимости, на картоне, сверху покрыта прозрачным
целлулоидом и стиснута в жестяной окладец.
Это уж было слишком! Пирошников почувствовал необычайное раздражение.
Пробормотав что-то вроде: "Извините, мелочи нет", на что добрые люди
отвечали: "Да ладно, после отдаст", Владимир, прижимая булочку и иконку к
груди, кинулся вниз очертя голову и бежал, пока не почуял, что достиг двери
Наденькиной квартиры. Он позвонил, кляня в душе проклятую мымру, чертову
лестницу и весь этот омерзительный дом.
-- Вот! И вот! -- прокричал он в лицо открывшей ему дверь старухе, суя
булочку и кошелек с иконкой ей в руки, а сам бросился в Наденькину комнату
успокаиваться. Бабка Нюра прошаркала позади него в кухню, крестясь от
испуга, и там притихла. А Пирошников, отдышавшись и придя в себя, насколько
это было возможным, решил тут же, не откладывая дела в долгий ящик, принять
самые решительные меры. Он вышел из комнаты и направился в кухню. Старуха
сидела на своем сундуке, читая какой-то журнал. Она подняла на Пирошникова
глаза, на этот раз усиленные очками, и посмотрела на него с явной горечью,
но без злобы.
-- Анна Кондратьевна, -- как можно спокойней начал Пирошников. -- У вас
веревка бельевая есть?
-- Господь с тобой! Да неужто ж так надо? И думать не смей! --
закричала старуха, поднимаясь с сундука и грозно наступая на молодого
человека. -- Ты что это задумал?
-- Сядьте! -- довольно резко оборвал ее Владимир. -- я спрашиваю: у вас
веревка есть? Мне нужно веревка. Поверьте, никаких таких дурных мыслей я не
имею.
Старуха покорно потащилась к кладовой и вынула оттуда моток бельевой
веревки, который и вручила Пирошникову. Молодой человек, сказав старухе,
чтобы она сидела здесь и не возникала, как он выразился, вернулся в комнату
и первым делом обмерил веревку, пользуясь распространенным способом,
согласно которому за метр считается расстояние от кончиков пальцев вытянутой
руки до противоположного леча. В веревке оказалось около сорока метров.
Пирошников сложил ее вдвое и тщательнейшим образом привязал конец к батарее
отопления под окном. После этого, действуя быстро и обдуманно, схватил с
книжной полки синий карандаш и первую попавшуюся открытку с репродукцией
Рафаэля, на обороте которой размашисто написал несколько слов. Открытку он
оставил на столе. Затем он надел и на все пуговицы застегнул пальто.
Ухватившись за веревку в части ее, близкой к узлу, он с силою потянул
веревку на себя, пробуя крепость привязи и батареи отопления. На ладонях,
естественно, после такого опыта остались красные следы; Пирошников,
недовольный этим обстоятельством, подошел к шкафу и, порывшись в нем,
обнаружил кожаные Наденькины перчатки, которые и натянул -- правда не без
труда, -- на руки.
Он вздохнул глубоко и осмотрелся, как бы припоминая что-то. Потом убрал
с подоконника на стол пару кастрюль, стопку тетрадей и книг и несколько
закрытых банок с какими-то соленьями или маринадами. Пирошников отодвинул
оконные щеколды и раскрыл обе рамы, причем полосы бумаги, которыми были
заклеены щели, оторвались с жутким треском. Но молодой человек уже ни на что
не обращал внимания. Он поглядел из окна вниз и отшатнулся, но тут же, взяв
себя в руки, собрал с пола размотанную веревку, прикрепленную одним концом к
трубе, и сбросил ее вниз. Веревка, виясь, исчезла в холодном провале окна.
Посмотрев на улицу еще раз, Пирошников убедился, что конец веревки, хотя и
не достиг тротуара, болтается от него метрах в полутора. На улице из
прохожих, по счастью, никого не было; не было и милиционера. Выругавшись про
себя для храбрости, Пирошников вспрыгнул на подоконник, затем сел, свесив
ноги наружу, крепко ухватился за веревку и осторожно спустил свое тело по
карнизу в пропасть.
-==Глава 6. Неудавшийся побег==-
Споем же гимн безрассудству! Ему, безрассудству действия, сметающему
все доводы "pro" и "contra" ради одной цели, достижимой, как кажется, лишь
слепым и дерзким напором, перед которым рушатся (иногда) стены и который,
разумеется, гораздо привлекательнее, чем трезвый и глубокий анализ,
приводящий к бесполезной трате времени в тот момент, когда нужно
действовать, действовать, действовать!
Пирошников преодолел страх и, свершив несколько прерывистых перехватов
руками вниз, вдруг почувствовал, что его мускулы одеревенели. Возникла
срочная потребность в передышке, и он, находившийся как раз на уровне окна
следующего, нижнего этажа, судорожно уцепился за оконную раму и подтянулся
поближе к карнизу, чтобы поставить не него ногу. Приобретя таким образом
точку опоры, Пирошников перевел дух. Карниз был покрыт коркою льда, и стоять
на нем надо было с большой осторожностью, но это все же не то что висеть на
руках! Пирошников скосил глаза вниз и увидел, что земля почти не
приблизилась. Он почувствовал, что оторваться от спасительного карниза будет
достаточно трудно, и ощутил внутри некую невесомость. Собравшись с духом, он
легонько оттолкнулся ногой от карниза и снова повис на руках.
На этот раз он сменил способ спуска и не перехватывал рук, а скользил
по веревке, через каждые полметра прекращая движение, чтобы не набрать
опасной скорости. Будучи уже на уровне третьего этажа, Пирошников,
почувствовал, как веревку дернуло, и поднял голову вверх, где, к ужасу,
увидел две головы, высунувшиеся из открытого окна Наденькиной комнаты. Эти
головы в шапках, опрокинутые над ним, что-то кричали, но неразборчиво. Тут
же он ощутил, что веревку неудержимо тянут наверх, и стал спускаться
быстрее, но встречные движения гасили друг друга, и Пирошников по-прежнему
оставался на той же высоте. Это продолжалось какие-то секунды, пока не
кончилась веревка. Теперь Пирошников висел на самом ее кончике, и был
момент, когда он приказал себе разжать руки, но смалодушничал. Момент был
упущен! Пирошников пропутешествовал снова мимо карниза, на котором только
что отдыхал, но пропутешествовал уже в другом направлении, причем до его
слуха все явственней доносились яростное сопение и бормотание незнакомцев,
тянувших веревку наверх. Через мгновенье сильные руки подхватили под мышки
нашего героя и он был волоком втащен в западню, из которой так неудачливо
пытался выскользнуть.
Проделав это, незнакомцы, оба в пальто и в шапках, мигом и весьма
деловито вязали его тою же самой веревкой и усадили на диван, после чего
приступили к допросу.
-- Ишь ты! -- проговорил тот, что постарше, в шапке с опущенными ушами.
-- Средь бела дня ухитряются... Ну, говори сразу, чего упер?
Пирошников молчал, подавленный не столько нелепым подозрением, сколько
возвращением на круги своя. Тогда второй, оказавшийся при ближайшем
рассмотрении совсем еще юным человеком, почти подростком, спросил в
нерешительности у первого:
-- Может милицию вызвать, дядь Миш, а?
-- Погоди. Сами с усами, -- отозвался дядя Миша. ("Родственничек
приехал, -- слабо шевельнулось в уме Владимира. -- Вовремя поспел, чтоб
его...") -- Ты вот что, парень, давай выкладывай. А ты, Ленька, пиши
протокол, чтоб все честь честью. Мы ведь умеем.
-- Чего выкладывать? -- как-то тихо и покорно спросил Пирошников,
махнувши уж на все рукой.
-- А все, -- сказал непреклонный дядя. -- Кто таков? Какую имел цель?
Зачем пришел? Чего хотел?
-- Желал бы я сам это знать, -- с расстановкой и весьма мрачно произнес
Владимир, но тут же встряхнулся, какие-то бешеные чертики мелькнули в его
глазах, он рывком вскочил с дивана (при этом оба его стражника метнулись к
нему) и закричал: -- Да развяжите вы меня! Довольно этой комедии! Никуда я
не денусь, ей-богу!
-- Успеется, -- ответил главный инквизитор, толкая его обратно на
диван, куда молодой человек повалился боком, так что не сразу смог принять
нормальное положение, несколько секунд извиваясь на плюшевой подстилке,
отчего та скомкалась и сбилась в кучу.
-- А так! -- вскричал Пирошников, наконец выпрямляясь. -- Пишите,
пишите! Я все расскажу, только на себя потом пеняйте!
-- Не грозись, -- строго заметил дядюшка.
-- Пиши! (Подросток и вправду, быстренько достав с полок карандаш и
бумагу, приготовился к протоколированию признаний Пирошникова.) Пиши! Будучи
в нетрезвом состоянии, я, Владимир Пирошников, неизвестно каким путем попал
в данный дом, где теперь и нахожусь в состоянии ареста. ("Тьфу ты! Слишком
много состояний!" -- подумал он в скобках, но было уже не до стиля.)
Написал? Пытаясь утром покинуть пределы дома и воспользовавшись для сего
парадной лестницей, я обнаружил, что вышеназванная лестница...
-- Ты тут не юли! -- взорвался дядя, до того уничтожавший следы деяний
Пирошникова, а именно закрывавший окно и устанавливавший кастрюли на
подоконник. -- Ты нам мозги не вкручивай! Пьяным от тебя и не пахнет.
