оттенком уважения, точно на заботливого и сильного отца. А он шагал и шагал
вверх, придерживая Толика за коленки. Лестница неторопливо уходила назад, не
собираясь сдаваться. Более того, она становилась все круче, а ступени выше.
К тому же некоторые из них были выщерблены, так что Владимир пару раз терял
равновесие, когда ступня попадала в выемку. В глазах становилось все темнее,
но что-то заставляло его продолжать путь.
-- Тебе тяжело, -- сказал Толик. -- Я пойду сам.
Пирошников опустил его вниз и почувствовал, как заныли мышцы спины и
шеи. Вдобавок и в груди закололо, когда он нагнулся, поправляя Толику
куртку. Владимир расправил плечи и несколько раз глубоко вздохнул, а потом,
утерев пот со лба, упрямо пошел дальше. В нем уже закипала нешуточная
ярость. Впервые в жизни он действовал с таким упорством -- и надо же! --
здесь оно растрачивалось на бессмысленное восхождение.
"Нельзя идти вниз. Вниз нельзя", -- твердил он про себя.
Пирошникову показалось, что круги лестницы становятся все шире, а
возможно, она уже начинает раскручиваться и выпрямляться. Это придало ему
сил, он стиснул зубы, и так, сквозь зубы, что-то запел с остервенением,
какой-то марш. Толик поспешил за ним, высоко поднимая коленки, он дышал
тяжко и жалобно выглядывал из-под капюшона. Пирошников взял его в охапку и
прижал к груди, продолжая движение. Толик обхватил его за шею меховыми
рукавами, концы которых повисли за спиною Пирошникова, и лицо мальчика
оказалось совсем рядом с лицом Владимира. Он заставил себя улыбнуться,
чувствуя, что силы уже на исходе, и прошептал:
-- Ничего, малыш! Ничего...
И тут он увидел наконец, что стоит на площадке перед последним и
коротким лестничным маршем, заканчивающимся голубой дверью, у которой он уже
был однажды, но на этот раз открытой. Владимир собрал все силы и,
пошатываясь, медленно одолел пролет.
Не спеша, сдерживая шумное дыхание, поставил Толика за высокий порог
двери, а потом шагнул к мальчику. За голубой дверью был чердак. В темноту
уходили бревенчатые треугольники стропил, почерневшие от времени; пол,
усыпанный толстым слоем золы, проминался под ногами, а по нему была
проложена тропка из узких качающихся досок. Пирошников пошел по ним,
подталкивая впереди себя Толика и не веря еще, что удастся выбраться на
волю. Собственно, можно было рассчитывать попасть лишь на крышу, но и это
его устраивало. Пускай хоть на крышу! Пускай хоть таким способом будет
преодолена лестница!
Где-то в глубине показалось светлое пятно, и Пирошников сообразил, что
оно должно происходить от чердачного окна. И действительно, тропка без
всяких приключений привела их к четырем деревянным ступенькам, поднимающимся
к распахнутым створкам этого окошка, расположенного, как обычно, в торце
треугольного выступа над крышей.
-- Погоди, Толик, -- сказал Пирошников, обходя мальчика. -- Тебе туда
нельзя. Я сейчас...
И он без излишней спешки, на взгляд довольно спокойно, поднялся по
ступенькам и, держась руками за перекладину над окошком, просунул в него
сначала ноги, а потом и вылез на крышу полностью. Толик взошел на вторую
ступеньку и высунул нос на воздух, следя за Пирошниковым.
Владимир осторожно выпрямился на чрезвычайно покатой поверхности крыши,
покрытой слежавшимся в лед зернистым и грязным снегом, и первым делом
взглянул в небо. День был великолепный. Солнце стояло высоко, облизывая
снежные крыши домов горячими своими лучами, отчего те блестели, как леденцы,
и обрастали сосульками у карнизов. Везде были крыши, крыши, крыши -- самые
разнообразные, плоские и островерхие, с трубами и без, расположенные на
разных уровнях и будто составляющие вместе танцующую рыбью чешую, где каждая
чешуйка перевернута под углом к соседней и переливается на солнце.
Владимиру показалось, что по этим крышам можно уйти хоть на край света
-- так тесно они примыкали друг к другу, скрывая узкие пропасти улиц. Лишь
одна пропасть лежала открытой в трех метрах от Пирошникова. Это была улица,
которую он уже хорошо изучил, рассматривая из окна Наденькиной комнаты. Там,
внизу, на проезжей части, виднелась коротенькая фигура дворничихи, которая
стояла, задравши голову, и следила за происходящим на крыше. Тротуар возле
дома был обнесен веревкой и с навитыми на ней красными тряпочками, что
указывало на опасность. Взглянув вправо, Пирошников увидел воткнутый в снег
железный лом, а подальше двух рабочих, обвязанных веревками вокруг пояса.
Рабочие, стоя над пропастью, сбивали ледяные наросты сосулек с карниза.
Сосульки отрывались и проваливались за кромку крыши, а потом снизу доносился
звонкий взрыв.
Пирошников оглянулся на Толика и засмеялся, счастливый.
-- Мы вышли, малыш! -- крикнул он.
Оторвавшись от чердачного окна, он шагнул к железному лому и вырвал его
из снега. Город лежал перед ним, показывая свои красоты: выпирал в дымке
позлащенный купол Исаакия, тянулись к небу острые шпили, вдалеке был виден
клочок набережной с седыми от инея фасадами домов. Пирошников размахнулся и
с силою всадил лом в ледяную корку. Броня треснула, и Владимир, поддев
льдину ломом, вывернул ее вбок и толкнул.
-- Володя, Володя! -- донеслось сзади.
Пирошников оглянулся. Кричала Наденька, высунувшаяся из чердачного
окошка и прижимавшая к своему заплаканному и смеющемуся лицу головку Толика.
Молодой человек засмеялся от радости, хотел что-то крикнуть, но вдруг его
нога скользнула по льду, Пирошников дернулся, теряя равновесие, и упал на
твердый лед. Лом вырвался из руки и рыбкой юркнул вниз, а через мгновенье
зазвенел страшным звоном на асфальте. Пирошников расставил руки и
почувствовал, что неудержимо сползает книзу. Он глядел на Наденьку и не мог
вымолвить ни слова, а она, окаменев, спрятала лицо Толика у себя на груди,
крепко сжимая пальцами его голову.
Ногти Пирошникова царапали лед, а ноги пытались найти опору, но
безуспешно. Движение ускорялось! Сердце бешено и грубо стучало изнутри по
ребрам, прижатым ко льду. Владимир уже готов был закрыть глаза и расслабить
тело, но тут Наденька наконец, отпустив голову Толика, крикнула каким-то
птичьим призывным криком:
-- Держись!
Пирошников уткнулся лицом в лед, стараясь хоть зубами уцепиться за
что-нибудь. Рот его наполнился острыми осколками льда, которые мгновенно
таяли и смешивались с соленой кровью, сочащейся из губ. Лед царапал ладони и
грудь, вонзаясь в тело сквозь рубашку. Пирошников вздрогнул всем телом и
напрягся, ощутив себя в этот миг монолитным куском камня, и тут носок его
ботинка, уже провалившийся было за кромку, но усилием воли возвращенный
назад, уперся во что-то твердое. Это был проржавевший край водосточного
желоба, закованный в лед и выступающий над ним на какие-нибудь несколько
сантиметров.
Пирошников почувствовал, как начала крошиться ветхая ржавчина под
тяжестью его тела, замершего на краю крыши в странной, нелепой позе; он
услышал незнакомые голоса сбоку и снизу, которые кричали ему: "Держись!" --
и, приподняв голову, заметил боковым зрением спешивших ему на помощь людей,
а прямо перед собою -- в проеме чердачного окна, увидел Наденьку с Толиком,
которые, затаив дыхание, смотрели на него, словно взглядом этим, всей силой
своей любви, удерживали на краю пропасти.
