такой бесцеремонностью, что она содрогнулась.
- Клянусь Иштар, Тарамис, - сказал он ласково. - Ночная рубашка тебе
больше к лицу, чем королевский наряд. Да, черт возьми, эта ночь начинается
совсем неплохо!
Ужас мелькнул в глазах Тарамис: она сразу поняла, что Констанций не
отважился бы на такое оскорбление ни с того ни с сего.
- Безумец! - сказала она. - Пусть в этой комнате я в твоей власти, но
тебе не уйти от мести моих слуг - они на клочки разорвут тебя, если
посмеешь меня коснуться! Попробуй, если жизнь тебе не дорога!
Констанций расхохотался, но Саломея остановила его:
- Довольно шутить, перейдем к делу. Послушай, милая сестрица. Это я
послала Констанция в твою землю, потому что решила занять престол. А для
своих целей выбрала Сокола, потому что он начисто лишен качества,
именуемого у людей добродетелью.
- Дивлюсь твоей доброте, госпожа! - иронически усмехнулся Констанций
и поклонился.
- Я послала его в Кауран. А когда его люди встали лагерем под стенами
и сам он направился во дворец, прошла в город через Западные ворота -
стерегущие их болваны решили, что это ты возвращаешься с вечерней
прогулки.
Щеки Тарамис вспыхнули, гнев возобладал над королевским достоинством.
- Ты змея! - крикнула она.
Саломея усмехнулась и продолжала:
- Они, конечно, удивились, но впустили меня без слова. Точно так же я
прошла во дворец и приказала стражникам, стерегущим Констанция, удалиться.
Потом пришла сюда, а по дороге успокоила твою служанку...
Тарамис побледнела и спросила дрожащим голосом:
- Слушай! - Саломея гордо откинула голову и показала на окно. Сквозь
толстые стекла все же доносилась поступь отрядов, лязг оружия и доспехов.
Приглушенные голоса отдавали команды на чужом языке, сигналы тревоги
мешались с испуганными криками.
- Люди проснулись и немало удивились, - ядовито сказал Констанций. -
Неплохо бы, Саломея, пойти успокоить их.
- Отныне зови меня Тарамис, - ответила ведьма. - Нам нужно привыкать
к этому...
- Что вы сделали? - закричала королева. - Что вы еще сделали?
- Ах, я совсем забыла тебе сказать, что приказала страже отпереть
ворота. Они удивились, но не ослушались. И вот армия Сокола входит в
город!
- Дьявольское отродье! - воскликнула Тарамис. - Ты воспользовалась
нашим сходством и обманула людей! О Иштар! Мой народ сочтет меня
предательницей! О, я выйду сейчас к ним...
С ледяным смехом Саломея схватила ее за руки и толкнула назад.
Молодое и крепкое тело королевы оказалось беспомощным против тоненьких рук
Саломеи, наполненных нелюдской силой.
- Констанций, тебе знакома дорога из дворца в подземелье? - спросила
ведьма и, видя, что Констанций согласно кивнул, продолжала:
- Вот и хорошо. Возьми эту самозванку и запрячь в самую глубокую
темницу. Стража там усыплена зельем - я позаботилась об этом. Пока они не
очнулись, пошли кого-нибудь перерезать им глотки. Никто не должен знать,
что произошло нынче ночью. Отныне я Тарамис, а она - безымянная, забытая
богами и людьми узница подземелья.
Констанций улыбнулся, открыв ряд крупных белых зубов.
- Дела наши идут неплохо. Надеюсь, ты не откажешь мне в небольшом
развлечении, прежде чем эта шалунья попадет в камеру?
- Я тебе не запрещаю. Вразуми эту злючку, если охота.
Саломея толкнула сестру в объятия Констанция и с торжествующей
улыбкой покинула спальные покои.
Она еще раз улыбнулась, когда услышала, проходя длинным коридором,
высокий отчаянный крик.
2
Одежда молодого воина была покрыта засохшей кровью, потом и пылью.
Кровь продолжала сочиться из глубокой раны в бедре, из порезов на груди и
руках. Капли пота выступили на его искаженном яростью лице, пальцы терзали
покрывало постели.
- Она, верно спятила! - снова и снова повторял он. - Все это как
дурной сон! Тарамис, любимица народа, продает нас этому дьяволу! О Иштар,
лучше бы меня убили! Лучше пасть в бою, чем знать, что королева предала
свой народ!
- Лежи спокойно, Валерий, - умоляла девушка, перевязывавшая ему раны.
- Ну, дорогой, успокойся! Ты разбередишь раны, а я не успела еще сбегать
за лекарем...
- Не делай этого! - сказал раненый юноша. - Чернобородые дьяволы
Констанция будут обыскивать все дома в поисках раненых кауранцеы и
прикончат всех, кто пытался дать им отпор. О Тарамис, как могла ты предать
людей, обожествлявших тебя!
Валерий откинулся на ложе, содрогаясь от гнева, а испуганная девушка
обхватила его голову руками и прижала к груди, умоляя успокоиться.
- Лучше смерть, чем позор, ставший уделом Каурана, - стонал Валерий.
- Неужели ты все это видела, Игва?
- Нет, милый, - ее нежные чуткие руки снова принялись обихаживать
раны. - Я проснулась от шума битвы на улице. Выглянула в окно и увидела,
что шемиты убивают наших, а потом ты постучал в дверь - еле слышно...
- Я был уже на пределе, - пробормотал Валерий. - Упал в переулке
возле дома и не могу подняться, хоть и знаю, что тут меня быстро разыщут.
Клянусь Иштар, я уложил троих! Они уже не осквернят своими лапами мостовых
Каурана - их сердца пожирает нечисть в преисподней!
Я не был на стенах, когда шемиты вошли в город. Я спал в казарме
вместе с другими свободными от службы ребятами. На рассвете вбежал наш
командир, бледный, при мече и в доспехах. "Шемиты в городе, - сказал он. -
Королева вышла к Южным воротам и приказала их впустить. Я этого не
понимаю, да и никто не понимает, но приказ я слышал своими ушами и мы, как
водится, подчинились. У меня новое распоряжение - собраться на площади
перед дворцом. Построиться у казарм в колонны и без амуниции двигаться на
площадь. Только Иштар ведает, что все это означает, но таков приказ
королевы".
Когда мы вышли на площадь, шемиты уже были наготове. Они выстроились
в каре - десять тысяч вооруженных бронированных дьяволов, а горожане
выглядывали из окон и дверей. Улицы, ведущие к площади, заполнялись
ошарашенными людьми. Тарамис стояла на ступенях дворца на пару с
Констанцием, а тот крутил усы, словно толстый котяра, слопавший птичку.
Перед ступенями стояли шеренгой полсотни шемитских лучников, хотя это
место королевской гвардии. Но гвардейцы стояли среди нас и тоже ничего не
понимали. Зато они, вопреки приказу, пришли во всеоружии.
Тарамис обратилась к нам и сказала, что повторно обдумала предложение
Констанция - хотя еще вчера при всем дворе отказала ему - и порешила
объявить его королевским супругом. И ни слова о предательском вторжении
шемитов. Сказала только, что у Констанция достаточно умелых воинов, так
что кауранская армия отныне не нужна и будет распущена.
И повелела нам разойтись по домам с миром.
Послушание королям у нас в крови. Но ее слова так потрясли нас, что
мы онемели и сломали строй. А когда повелели сложить оружие и гвардейцам,
вперед неожиданно вышел их капитан, Конан. Люди говорят, что этой ночью он
службы не нес и крепко набрался. Но сейчас он был в полном уме: приказал
гвардейцам не двигаться без его команды, и они подчинились ему, а не
королеве.
Потом он взошел на ступени, поглядел на Тарамис и воскликнул: "Да это
не королева, не Тарамис перед вами, а демон в ее обличье!".
И начался настоящий ад. Не знаю, что послужило сигналом - кажется,
кто-то из шемитов замахнулся на Конана и мертвым пал на ступени. Сейчас же
площадь стала полем сражения - шемиты схватились с гвардией, но и их копья
и стрелы поразили также немало безоружных кауранцев. Некоторые из нас,
схватив, что под руку попало, дали отпор, сами не зная, за кого сражаясь.
Нет, не против Тарамис, клянусь - против Констанция и его чертей!
Народ не знал, чью сторону принять. Толпа моталась туда-сюда, словно
перепуганный лошадиный табун. Но на победу нам рассчитывать не приходилось
- без брони, с парадными побрякушками вместо боевого оружия... Гвардейцы
построились в каре, но их было всего пять сотен. Кровавый урожай собрала
гвардия, прежде чем погибнуть, но исход был предрешен.
Что же делала Тарамис? Она спокойно стояла на ступенях и Констанций
полуобнял ее за талию. Она заливалась смехом, словно злая колдунья! О
боги! Это безумие, безумие...
Никогда я не видел человека, равного в бою Конану. Он встал у
дворцовой стены и вскоре перед ним была куча порубленных тел в половину
его роста. В конце концов они одолели его - сотня против одного. Увидел,
что он упал - и мир перевернулся перед моими глазами. Констанций приказал
взять его живым, покручивал усы и улыбка у него была самая подлая...
...Именно такая улыбка была у Констанция и сейчас.
Предводитель шемитов возвышался на коне, окруженный скопищем своих
людей - коренастых, закованных в броню, с иссиня-черными бородами и
крючковатыми носами. Заходящее солнце играло на их остроконечных шлемах и
серебристой чешуе панцирей. Примерно в миле отсюда, среди буйно зеленеющих
лугов, виднелись башни и стены Каурана.
На обочине караванной дороги был вкопан массивный крест. К кресту был
прибит железными гвоздями человек.
Всю одежду его составляла набедренная повязка, а сложение было
воистину богатырским. Капли смертного пота выступили на лбу и могучем
торсе распятого, из пробитых ступней и ладоней лениво сочилась кровь, но
глаза под черной гривой волос горели диким голубым огнем.
Констанций глумливо поклонился и сказал:
- Весьма сожалею, капитан, что не смогу присутствовать при твоем
издыхании - у меня есть дела в городе. Оставлю тебя твоей собственной
судьбе. Не могу же я заставить ждать нашу прелестную королеву. Тобой
займутся вон те красавцы, - он указал на небо, где черные силуэты
неустанно выписывали широкие круги.
- Если бы не они, то такой крепкий дикарь мог бы прожить на кресте и
несколько дней. Так что пусть оставит тебя всякая надежда, хотя я даже не
поставлю охрану. Глашатаи объявили по городу, что всякий, кто попытается
снять твое живое или мертвое тело с креста, будет заживо сожжен со всей
родней. А слово мое в Кауране нынче надежнее всякой стражи. К тому же при
солдатах стервятники не слетятся...
Констанций подкрутил усы и, глядя Конану прямо в глаза ехидно
улыбнулся:
- Ну, капитан, желаю удачи! Я вспомню о тебе в ту минуту, когда
Тарамис окажется в моих объятиях.
Кровь снова брызнула из пробитых ладоней жертвы. Кулаки, огромные,
как ковриги хлеба, сомкнулись на шляпках гвоздей, заиграли мышцы на
могучих плечах и Конан, выгнувшись вперед, плюнул в лицо Констанцию. Тот
рассмеялся, вытер плевок и поворотил коня.
- И ты вспомни обо мне, когда грифы начнут тебя терзать, - бросил он
через плечо. - Стервятники в пустыне прожорливы. Случалось мне видеть, как
человек висел на кресте часами - с выбитыми глазами, с оголенным черепом и
без ушей, прежде чем кривые клювы обрывали нить его жизни.
И, не оглядываясь больше, погнал коня в сторону города - стройный,
ловко сидящий в седле, в сверкающих доспехах. Рядом скакали его могучие
бородачи, поднимая дорожную пыль.
Смеркалось. Вся округа, казалось, вымерла. На расстоянии, доступном
взгляду, не было ни единой души. Для распятого капитана Кауран, что был
всего лишь в миле, мог с таким же успехом находиться в далеком Кхитае или
существовать в другом столетии.
Конан стряхнул пот со лба и обвел мутнеющим взором такие знакомые
места. По обе стороны от города и за ним тянулись пышные луга, стояли
виноградники, мирно паслись стада. На горизонте виднелись селения. Ближе,
на юго-западе, серебристый блеск обозначал русло реки, за которой сразу же
