говорят: самая опасная драка - это драка со своими...
Должен заметить, что "своим" я могу назвать прокуратора с полным на
то основанием. Иудеи в бесчисленных доносах - и вам, проконсул, и в
метрополию - пишут о нем как о кровожадном чудовище, погрязшем в
коррупции; и то, и другое - вранье. Это все-таки третий прокуратор на моей
памяти (а службу я, если вы помните, начал еще при Валерии Грате), так что
мне есть с чем сравнивать. Что до иудеев, так им каждый следующий
прокуратор кажется хуже предыдущего - это естественно; я же могу честно
сказать, что впервые вижу на этом посту человека, озабоченного не только
восточными наслаждениями и наполнением собственных карманов.
Жил-был боевой генерал, честный, но простоватый, как мне поначалу
казалось, мужик, потом и кровью выслуживший на германской границе погоны с
зигзагами. И вот его - от большого, видать, ума - бросили на руководящую
работу в этот, как он изволил выражаться, "гребаный Чуркестан", где
местным чукчам неведомо зачем даровали все блага цивилизации - от римского
права до водопровода, а эти азиатские свиньи, ясное дело, спят и видят,
как бы им залечь обратно в канаву. Ну уж хрен им - он, Понтий Пилат,
всадник Золотое Копье, поставлен сюда насаждать цивилизацию, и насадит,
будьте покойны - хоть бы вся эта Палестина провалилась в тартарары. Одним
словом, "не умеешь - научим, не хочешь - заставим". Как легко догадаться,
первые результаты деятельности прокуратора были совершенно чудовищны -
чего стоила одна только конфискация храмовых сокровищ на нужды
строительства нового акведука, приведшая к грандиозному бунту. Тем
интереснее была стремительная эволюция бравого генерала.
Во-первых, прокуратор сохранил армейскую привычку - до принятия
окончательного решения выяснить мнение подчиненных, начиная с младшего по
званию. Во-вторых, привыкши рачительно относиться к вверенным ему личному
составу и казенному имуществу, и раз обжегшись на фронтальной атаке, он
незамедлительно перешел к правильной осаде; прогресс в его понимании
местной обстановки и тонкостей восточной политики за эти годы был просто
поразителен. Короче говоря, прокуратор продемонстрировал не просто умение
не наступать дважды на одни и те же грабли, а истинный административный
талант; достаточно сказать, что деятельность нашей службы он стал
оценивать не по количеству обезвреженных террористов, а по качеству
аналитических обзоров.
Было здесь и еще одно, достаточно забавное, привходящее
обстоятельство. Всю жизнь прокуратору исподтишка тыкали в нос пятым
пунктом, подмоченным матушкой-самниткой. В итоге он, как часто бывает,
превратился в умопомрачительного римского патриота и интересы Империи
искренне воспринимает как свои кровные. Иначе он, надо думать, никогда в
жизни не дал бы мне разрешения (пусть даже и устного, неофициального) на
проведение такой скользкой во многих отношениях операции, как "Рыба".
...Прокуратор был хмур, а пепельные рассветные тени сообщали его лицу
дополнительную мрачность. "Ты что это тут понаписал? - возгласил он сиплым
кавалерийским басом, тыкая в моем направлении листком рапорта, брезгливо
придерживаемым за уголок. - Суда и отставки ему, видите ли, захотелось! А
блевотину, которую ты тут развел, стало быть, я должен прибирать? Или,
может, Александр Македонский? Писатель хренов!.. Аналитик, мать твою...
перемать... в крестовину - в Бога - в душу..." На этом месте я мысленно
перевел дух, и, потупя очи, стал терпеливо ждать неизбежного теперь
финала: "Искупишь работой!"
- ...В общем так, трибун: забери свою писанину - с глаз моих долой;
не хрена сопли по столу размазывать - искупишь работой. А теперь давай к
делу. Что у тебя там по операции "Рыба"? Что дело - дрянь, это я уже понял
из твоей писульки; давай излагай конкретные соображения.
Итак, прокуратор нынче в ипостаси "Отец-командир", что весьма
отрадно. Ипостась, любимая, кстати, и самим прокуратором - как не
требующая особого искусства перевоплощения.
- Насколько я понимаю, трибун, от меня требуется найти способ
освободить твоего Иешуа; это будет, конечно, нелегко, но...
- Совсем напротив, игемон; вам следует утвердить тот смертный
приговор, который наверняка вынесет ему Синедрион. Важно лишь, чтобы они
не убили его сами, а передали для совершения казни в наши руки.
- Как?! Я не ослышался, трибун? Я, конечно, солдат, а не
контрразведчик и могу не понимать каких-то тонкостей твоего ремесла, но
все-таки... Этот Иешуа - ключевой агент в стратегической операции,
влияющей на судьбы Империи; ты сам мне говорил, что замены ему нет и не
предвидится. Это же... ну вроде как господствующая высота; а
господствующую высоту положено удерживать любыми средствами, не считаясь с
потерями. Так или нет?
- В принципе, да. Но все дело в том, что Иешуа нельзя так вот в лоб
назвать "моим агентом"...
- То есть как это - нельзя? - "Отец-командир" исчез, будто его и не
было никогда. А передо мною воздвигся подернутый изморозью гранитный
истукан, "Государственный чиновник третьего класса. VIII в. от осн. Рима,
неизв. автор". - Извольте объясниться, трибун. Правильно ли я вас понял,
что на протяжении двух с лишним лет вы финансировали из казенных средств
неподконтрольную вам подрывную организацию?
- Никак нет, игемон. Вся деятельность Назареянина и его секты
находилась под полным нашим контролем - и чрезвычайно эффективным. Главное
же наше достижение - то, что Назареянин до сих пор об этом контроле не
подозревает и полагает, будто он абсолютно свободен в своих словах и
поступках. Я, игемон, имел в виду лишь то, что к нему нельзя предъявлять
такие же требования, как к кадровому сотруднику разведки, прошедшему
соответствующую подготовку. Беда в том, что в последние дни Иешуа пережил
столь сильный психологический криз, что это сделало его непригодным для
дальнейшего использования в роли религиозного лидера: он вознамерился
добровольно погибнуть, приняв на себя все грехи мира - ни больше, ни
меньше. В связи с этим возник следующий план завершения операции...
Прокуратор слушал не перебивая, а когда я закончил - воззрился на
меня тяжком изумлении.
- Ты что, трибун, шутки пришел сюда шутить? Или не проспался после
вчерашнего? Чтобы покойник ожил на третьи сутки после погребения и
принялся разгуливать средь бела дня, ведя назидательные беседы - да кто же
в такую хрень может поверить? Конечно, евреи - народ темный и суеверный до
крайности, но это уж даже для них чересчур. Да и по технике эта твоя
подмена... Представь-ка себе, что Каиафе пришло в голову посетить место
казни (а ведь с этого извращенца станется!) и присмотреться к лицу
распятого. Ты соображаешь, каких масштабов скандал возникнет? Это не
говоря уже о том, что все учение этого твоего пацифиста отныне и навеки
будет скомпрометировано насмерть...
- Это предусмотрено планом, игемон, - пытался возражать я, в душе,
однако, сознавая, что он прав; тем более, что все эти соображения (а также
множество других) я сам этой ночью приводил Фабрицию. Беда в том, что
выбирать нам просто не из чего, а вот этого-то прокуратор, к сожалению,
пока не уяснил.
- А теперь послушай меня внимательно, трибун, - промолвил Пилат
ровным глуховатым голосом, и я внутренне подобрался: в _э_т_о_й_ ипостаси
прокуратор являлся нечасто, а только она и давала представление о том,
сколь опасен может быть этот человек.
- Твой хитрый замысел на самом деле просвечивает насквозь. У тебя
недавно приключился крупный провал (в Галилее, кажется, я не путаю?), и,
чтобы его прикрыть, ты нуждаешься в крупном же успехе. Фортуна, однако,
повернулась к тебе задницей: следует предательство Иуды, и ты теряешь еще
и Назареянина; правда, в последний момент удалось предотвратить его
ликвидацию - тут честь тебе и хвала. "Отмыть" живого Назареянина на самом
деле можно, но это тяжелая, кропотливая, а главное - медленная работа,
тебе же необходим _б_ы_с_т_р_ы_й_ успех. Вот тут-то в твою умную голову и
приходит идея - выдать нужду за добродетель: Иешуа, видите ли, повредился
умом и все равно ни на что больше не годен, так что это даже вроде как
хорошо, что он арестован. А мы теперь по-хитрому выведем его из игры,
устроив напоследок грандиозный спектакль - так сказать, по мотивам его
проповедей - да такой, что его секта разом процветет, даже лучше, чем при
живом лидере. Одним словом: р-р-раз - и в дамки! Правильно я говорю?
- Так вот, трибун: план твой я не одобряю, а в помешательство
Назареянина - просто не верю. Вся твоя затея - это чистейшей воды
авантюра, да к тому же техническая ее сторона подготовлена через
пень-колоду. За каким дьяволом ты лезешь на рожон? Я уже один раз сказал и
еще раз повторю: с твоими провалами мне все ясно, работай дальше и не
дергайся; как я буду тебя отмывать перед начальством - это мои проблемы, а
не твои. Кстати, об отмывке: не забудь, что именно сегодня мы могли бы
освободить Назареянина вчистую, не вызывая вообще никаких вопросов - в
соответствии с обычаем пасхального помилования одного из осужденных.
- Короче говоря, трибун, диспозиция будет такова. Мы сейчас
расстанемся, и дальше ты будешь действовать самостоятельно, безо всяких
консультаций со мной. Полагаю, что у тебя хватит здравого смысла сохранить
Назареянина и воспользоваться для этого пасхальным помилованием. Я же
сейчас сяду играть в поддавки с Синедрионом; они ведь наверняка захотят не
только устранить Назареянина, но и перепихнуть саму казнь на меня, а самим
остаться чистенькими. Только этот номер у них не пройдет - я в любом
случае заставлю их расписаться собственным дерьмом на каждом листе этого
протокола. А пока мы с Каиафой будем перепихивать арестанта друг дружке,
ты вполне успеешь подготовить толпу на площади перед Преторией - так,
чтобы при моем вопросе: "Кого отпустить вам?" они кричали: "Иешуа
Назареянина!" громко и внятно. У тебя в запасе не меньше трех часов -
вечность!
- Ну а если толпа заорет другое имя (которое ей сейчас, вполне
возможно, нашептывает Каиафа) - это будет означать, что ты не захотел (или
не сумел - что несущественно) воспользоваться своим шансом, и тогда я
умываю руки. Можешь действовать по любому сценарию - ты начальник, и флаг
тебе в руки! Я не могу тебе ничего запретить (ведь никакой операции "Рыба"
попросту не существует), а о твоих намерениях ничего не знаю, да и знать
не желаю. Сам я, естественно, буду действовать в строжайших рамках закона,
беспощадно карая малейшие от него отступления. То, что победителей не
судят - чистая правда. Но если ты и в самом деле угробишь Назареянина или
будешь схвачен иудеями за руку при передергивании карт... Тогда, боюсь,
тебе предстоит попробовать - как влияет цикута на вкус твоего любимого
фалернского; впрочем, ты, как офицер, наверное воспользуешься мечом, не
так ли?
Ну что же, прокуратор сделал для меня все, что было в его силах - не
произнес магической формулы: "Именем Кесаря, категорически запрещаю...";
дальше все в моих руках. Кстати, все его соображения были весьма по делу,
а предлагаемый план с пасхальным помилованием очень неплох. Беда лишь в
том, что я - в отличие от Пилата - точно знал: никаким политическим
лидером Назареянину больше не быть, это - данность, уже введенная в
условия задачи. А посему следует немедленно приступать к реализации
Фабрициевого плана - крайне рискованного плана, кто же спорит! - ибо дел с
