взглядами этих глаз. Плохо только вот что: вдруг да они заметили, что я
сейчас там на площадке выделывал?.. Кувыркался из угла в угол, как великий
трагик Федор Шаляпин, с рукою на горле, как будто меня что душило?
Ну да впрочем, пусть. Если кто и видел - пусть. Может , я там что
репетировал? Да... В самом деле. Может, я играл в бессмертную драму
"Отелло, мавр венецианский"? Играл в одиночку и сразу во всех ролях? Я,
например, изменил себе, своим убеждениям: вернее, я стал подозревать себя
в измене самому себе и своим убеждениям: я себе нашептал про себя - о,
такое нашептал! - и вот я, возлюбивший себя за муки, как самого сабя, - я
принялся себя душить. Схватил себя за горло и душу. Да мало ли что я там
делал?
Вот - справа, у окошка - сидят двое. Один такой тупой-тупой и в
телогрейке. А другой такой умный-умный и в коверкотовом пальто. И
пожалуйста - никого не стыдятся, наливают и пьют. Не выбегают в тамбур и
не заламывают рук. Тупой-тупой выпьет, крякнет и говорит: "А! Хорошо
пошла, курва!" А умный-умный выпьет и говорит: "Транс-цен-ден-тально!" И
таким праздничным голосом! Тупой-тупой закусывает и говорит: "Заку-уска у
нас сегодня - блеск! Закуска типа "я вас умоляю!" А умный-умный жует и
говорит: "Да-а-а... Транс-цен-ден-тально!" Поразительно! Я вошел в вагон и
сижу, страдаю от мысли, за кого меня приняли - мавра или не мавра? Плохо
обо мне подумали, хорошо ли? А эти - пьют горячо и открыто, как венцы
творения, пьют с сознанием собственного превосходства над миром...
"Закуска типа "я вас умоляю"!" ...Я, похмеляясь утром, прячусь от неба и
земли, потому что это интимнее всякой интимности!.. До работы пью -
прячусь. Во время работы пью - прячусь... а эти: "Транс-цен-ден-тально!"
Мне очень вредит моя деликатность, она исковеркала мне мою юность.
Мое детство и отрочество... Скорее так: скорее это не деликатность, а
просто я безгранично расширил сферу интимного - сколько раз это губило
меня...
Вот сейчас я вам расскажу. Помню, лет десять тому назад я поселился в
Орехово-Зуево. К тому времени, как я поселился, в моей комнате уже жило
четверо, я стал у них пятым. Мы жили душа в душу, и ссор не было никаких.
Если кто-нибудь хотел пить портвейн, он вставал и говорил: "Ребята, я хочу
пить портвейн". А все говорили: "Хорошо. Пей портвейн. Мы тоже будем с
тобой пить портвейн". Если кого-нибудь тянуло на пиво, всех тоже тянуло на
пиво.
Прекрасно. Но вдруг я стал замечать, что эти четверо как-то
отстраняют меня от себя, как-то шепчутся, на меня глядя, как-то смотрят за
мной, если я куда пойду. Странно мне было это и даже чуть тревожно... И на
их физиономиях я читал ту же озабоченность и будто даже страх... "В чем
дело? - терзался я, - отчего это так?"
И вот - наступил вечер, когда я понял, в чем дело и отчего это так.
Я, помнится, в этот день даже и не вставал с постели: я выпил пива, и
затосковал. Просто: лежал и тосковал.
И вижу: все четверо потихоньку меня обсаживают - двое сели на стулья
у изголовья, а двое в ногах. И смотря мне в глаза, смотря с упреком,
смотрят с ожесточением людей, не могущих постигнуть какую-то заключенную
во мне тайну... Не иначе, как что-то случилось.
- Послушай-ка, - сказали они, - ты это брось.
- Что "брось"?.. - я изумился и чуть привстал.
- Брось считать, что ты выше других... что мы мелкая сошка, а ты Каин
и Манфред...
- Да с чего вы взяли!..
- А вот с того и взяли. Ты пиво сегодня пил?
Чухлинка - Кусково.
- Пил.
- Много пил?
- Много.
- Ну так вставай и иди.
- Да куда "иди"?
- Будто не знаешь! Получается так - мы мелкие козявки и подлецы, а ты
Каин и Манфред...
- Позвольте, - говорю, - я этого не утверждал...
- Нет, утверждал. Как ты поселился к нам - ты каждый день это
утверждаешь. Не словом, но делом. Даже не делом, а отсутствием этого дела.
Ты негативно это утверждаешь...
- Да какого "дела"? Каким "отсутствием"? - я уж от изумления совсем
глаза распахнул...
- Да известно какого дела. По ветру ты не ходишь - вот что. Мы сразу
почувствовали: что-то неладно. С тех пор как ты поселился, мы никто ни
разу не видели, чтобы ты в туалет пошел. Ну, ладно, по большой нужде еще
ладно! Но ведь ни разу даже по малой... даже по малой!
И все это было сказано без улыбки, тоном до смерти оскорбленным
- Нет, ребята, вы меня неправильно поняли...
- Нет, мы тебя правильно поняли...
- Да нет же, не поняли. Не могу же я, как вы: встать с постели,
сказать во всеуслышание: "Ну, ребята, я ...ать пошел!" или "Ну, ребята, я
...ать пошел!" Не могу же я так...
- Да почему же ты не можешь! Мы - можем, а ты - не можешь! Выходит,
ты лучше нас! Мы грязные животные, а ты, как лилея!..
- Да нет же... Как бы это вам объяснить...
- Нам нечего объяснять... нам все ясно.
- Да вы послушайте... поймите же... в этом мире есть вещи...
- Мы не хуже тебя знаем, какие есть вещи, а каких вещей нет...
И я никак не мог их ни в чем. Они своими угрюмыми взглядами пронзали
мне душу... Я начал сдаваться...
- Ну, конечно, я тоже могу... я тоже мог бы...
- Вот-вот. Значит, ты - можешь, как мы. А мы, как ты - не можем. Ты,
конечно, все можешь, а мы ничего не можем. Ты Манфред, ты Каин, а мы как
плевки у тебя под ногами...
- Да нет, нет. - Тут уж я совсем запутался. - В этом мире есть вещ
и... есть такие сферы... нельзя же так просто: встать и пойти. Потому что
самоограничение, что ли?.. есть такая заповеданность стыда, со времен
Ивана Тургенева... и потом - клятва на Воробьевых горах... И после этого
встать и сказать: "Ну, ребята, ...." Как-то оскорбительно... Ведь если у
кого щепетильное сердце...
Они, все четверо, глядели на меня уничтожающе. Я пожал плечами и
безнадежно затих.
- Ты это брось про Ивана Тургенева. Говори, да не заговаривайся, сами
читали. А ты лучше вот что скажи: ты пиво сегодня пил?
- Пил.
- Сколько кружек?
- Две больших и одну маленькую.
- Ну, так вставай и иди. Чтобы мы все видели, что ты пошел. Не унижай
нас и не мучь. Вставай и иди.
Ну что ж, я встал и пошел. Не для того, чтобы облегчить себя. Для
того, чтобы их облегчить. А когда вернулся, один из них мне сказал: "С
такими позорными взглядами ты вечно будешь одиноким и несчастным".
Да. И он был совершенно прав. Я знаю многие замыслы Бога, но для чего
он вложил в меня столько целомудрия, я до сих пор так и не знаю. А это
целомудрие - самое смешное! - это целомудрие толковалось так навыворот,
что мне отказыли даже в самой элементарной воспитанности.
Например, в Павлово-Посаде. Меня подводят к дамам и представляют так:
- А вот это тот самый знаменитый Веничка Ерофеев. Он знаменит очень
многим. Но больше всего, конечно, тем знаменит, что за всю свою жизнь ни
разу не пукнул...
- Как! Ни разу!! - удивляются дамы и во все глаза меня рассматривают.
- Ни ра-зу!!
Я, конечно, начинаю конфузиться. Я не могу при дамах не конфузиться.
Я говорю:
- Ну, как то есть ни разу! Иногда ... все-таки...
- Как!! - еще больше удивляются дамы. - Ерофеев - и... странно
подумать!.. "Иногда все-таки!"
Я от этого окончательно теряюсь, я говорю примерно так:
- Ну... а что в этом такого я же... это ведь - пукнуть - это ведь так
ноуменально... Ничего в этом феноменального нет - в том, чтобы пукнуть...
- Вы только подумайте! - обалдевают дамы.
А потом трезвонят по всей петушинской ветке: "Он все это делает
вслух, и говорит, что это не плохо он делает! Что это он делает хорошо!
Ну, вот видите. И так всю жизнь. Всю жизнь довлеет надо мной этот
кошмар - кошмар, заключающийся в том, что понимают тебя не превратно, нет
- "превратно" бы еще ничего! - но именно строго наоборот, то есть
совершенно по-свински, то есть антиномично.
Я многое мог бы рассказать по этому предмету, но если я буду
рассказывать все - я растяну до самых Петушков. А лучше я не буду
рассказывать все, а только один-единственный случай, потому что он самый
свежий: о том, как неделю тому назад меня сняли с бригадирского поста за
"внедрение порочной системы индивидуальных графиков". Все наше московское
управление сотрясается от ужаса, стоит им вспомнить об этих графиках. А
чего же тут ужасного, казалось бы!
Да! Где это мы сейчас едем?..
Кусково! Мы чешем без остановки через Кусково! По такому случаю
следовало бы мне еще раз выпить, но я лучше сначала вам расскажу,
Кусково - Новогиреево.
а потом уж пойду и выпью.
Итак. Неделю тому назад меня скинули с бригадирства, а пять недель
тому назад - назначили. За четыре недели, сами понимаете, крутых перемен
не введешь, да я и не вводил никаких крутых перемен, а если кому
показалось, что я вводил, так поперли меня все-таки не за крутые перемены.
Дело началось проще. До меня наш производственный процесс выглядел
следующим образом: с утра мы садились и играли в сику, на деньги (вы
умеете играть в сику?). Так. Потом вставали, разматывали барабан с
кабелем, и кабель укладывали под землю. А потом - известное дело:
садились, и каждый по-своему убивал свой досуг, ведь все-таки у каждого
своя мечта и свой темперамент: один - вермут пил, другой, кто попроще -
одеколон "Свежесть", а кто с претензией - пил коньяк в международном
аэропорту Шереметьево. И ложились спать.
А наутро так: сначала садились и пили вермут. Потом вставали и
вчерашний кабель вытаскивали из-под земли и выбрасывали, потому что он уже
весь мокрый был, конечно. А потом - что же? - потом садились играть в
сику, на деньги. Так и ложились спать, не доиграв.
Рано утром уже будили друг друга: "Леха! Вставай в сику играть!"
"Славик, вставай доигрывать вчерашнюю сику!" Вставали, доигрывали в сику.
А потом - ни свет, ни заря, ни "Свежести" не попив, ни вермуту, хватали
барабан с кабелем и начинали его разматывать, чтобы он до завтра отмок и
пришел в негодность. А уж потом - каждый за свой досуг, потому что у
каждого свои идеалы. И так все сначала.
Став бригадиром, я упростил этот процесс до мыслимого предела. Теперь
мы делали вот как: один день играли в сику, другой - пили вермут, на
третий день опять в сику, на четвертый - опять вермут. А тот, кто с
интеллектом - тот и вовсе пропал в аэропорту Шереметьево: сидел и коньяк
пил. Барабана мы, конечно, и пальцем не трогали, - да если бы я и
предложил барабан тронуть, они все рассмеялись бы, как боги, а потом били
бы меня кулаками по лицу, ну а потом разошлись бы: кто в сику играть, на
деньги, кто вермут пить, а кто "Свежесть".
И до времени все шло превосходно: мы им туда раз в месяц посылали
соцобязательства, а они нам жалованье два раза в месяц. Мы, например,
пишем: по случаю предстоящего столетия обязуемся покончить с
производственным травматизмом. Или так: по случаю славного столетия
добъемся того, чтобы каждый шестой обучался заочно в высшем учебном
заведении... А уж какой там травматизм и заведения, если мы за сикой
белого света не видим, и нас всего пятеро!
О, свобода и равенство! О, братство и иждивенчество! О, сладость
неподотчетности! О, блаженнейшее время в жизни моего народа - время от
открытия и до закрытия магазинов!
Отбросив стыд и дальние заботы, мы жили исключительно духовной
жизнью. Я расширял им кругозор по мере сил, и им очень нравилось, когда я
им его расширял: особенно во всем, что касается Израиля и арабов. Тут они
