совладать со стихиями и вырваться в пустые пространства вагона и
опрокинуться на чью-то лавочку, первую от дверей...
А когда я опрокинулся, Господь, я сразу отдался мощному потоку грез и
ленивой дремоты - о нет! Я лгу опять! я снова лгу перед лицом Твоим,
Господь! Это лгу не я, это лжет моя ослабевшая память! - я не сразу
отдался потоку, я нащупал в кармане непочатую бутылку кубанской и глотнул
из нее раз пять или шесть, - а уж потом, сложа весла, отдался мощному
потоку грез и ленивой дремоты...
"Все ваши выдумки о веке златом, - твердил я, - все ложь и уныние. Но
я-то, двенадцать недель тому, видел его прообраз, и через полчаса сверкнет
мне в глаза его отблеск - в тринадцатый раз. Там птичье пение не молкнет
ни ночью, ни днем, там ни зимой, ни летом, не отцветает жасмин, - а что
там в жасмине? Кто там, облаченный в пурпур и крученый виссон смежил
ресницы и обоняет лилии?..
И я улыбаюсь, как идиот, и раздвигаю кусты жасмина...
Орехово-Зуево - Крутое.
...А из кустов жасмина выходит заспанный Тихонов и щурится, от меня и
от солнца.
- Что ты здесь делаешь, Тихонов?
- Я отрабатываю тезисы. Все давно готово к выступлению, кроме
тезисов. А вот теперь и тезисы готовы...
- Значит, ты считаешь, что ситуация назрела?
- А кто ее знает? Я, как немножко выпью, мне кажется, что назрела: а
как начинает хмель проходить - нет, думаю, еще не назрела, рано еще
браться за оружие...
- А ты выпей можжевеловой, Вадя...
- Тихонов выпил можжевеловой, крякнул и загрустил.
- Ну, как? Назрела ситуация?
- Погоди, сейчас назреет...
- Когда же выступать? Завтра?
- А кто его знает! Я, как выпью немножко, мне кажется, что хоть
сегодня выступай, что и вчера было не рано выступать. А как начинает
проходить - нет, думаю, и вчера было рано, и послезавтра не поздно.
- А ты выпей еще, Вадимчик, выпей еще можжевеловой...
Вадимчик выпил и опять загрустил.
- Ну, как? Ты считаешь: пора?..
- Пора...
- Не забывай пароль. И всем скажи, чтоб не забывали: завтра утром,
между деревней Гартино и деревней Елисейково, у скотного двора, в девять
ноль-ноль по Гринвичу...
- Да. В девять ноль-ноль по Гринвичу.
- До свидания, товарищ. Постарайся уснуть в эту ночь...
- Постараюсь уснуть, до свидания, товарищ.
Тут я сразу должен оговориться, перед лицом совести всего
человечества я должен сказать: я с самого начала был противником этой
авантюры, бесплодной, как смоковница. (Прекрасно сказано: "бесплодной, как
смоковница"). Я с самого начала говорил, что революция достигает
чего-нибудь нужного, если совершается в сердцах, а не на стогнах. Но уж
раз начали без меня - я не мог быть в стороне от тех, кто начал. Я мог бы,
во всяком случае, предотвратить излишнее ожесточение сердец и ослабить
кровопролитие...
В девятом часу по Гринвичу, в траве у скотного двора, мы сидели и
ждали. Каждому, кто подходил, мы говорили: "Садись, товарищ, с нами - в
ногах правды нет", и каждый оставался стоять, бряцал оружием и повторял
условную фразу из Антонио Сальери: "Но правды нет и выше". Шаловлив был
этот пароль и двусмысленен, но нам было не до этого: приближалось девять
ноль-ноль по Гринвичу...
С чего все началось? Все началось с того, что Тихонов прибил к
воротам Елисейковского сельсовета свои четырнадцать тезисов. Вернее, не
прибил их к воротам, а написал на заборе мелом, и это скорее были слова, а
не тезисы, четкие и лапидарные слова, а не тезисы, и было их всего два, а
не четырнадцать, - но, как бы то ни было, с этого все началось.
Двумя колоннами, с штандартами в руках, мы вышли - колонна на
Елисейково, другая - на Тартино. И шли беспрепятственно вплоть до заката:
убитых не было ни с одной стороны, раненых тоже не было, пленный был
только один - бывший председатель ларионовского сельсовета, на склоне лет
разжалованный за пьянку и врожденное слабоумие. Елисейково было повержено.
Черкасово валялось у нас в ногах, Неугодново и Пекша молили о пощаде. Все
жизненные центры петушинского уезда - от магазина в Полошах до
андреевского склада сельпо, - все заняты были силами восставших...
А после захода солнца - деревня Черкасово была провозглашена
столицей, туда был доставлен пленный, и там же симпровизировали съезд
победителей. Все выступавшие были в лоскут пьяны, все мололи одно и то же:
Максимилиан Робеспьер, Оливер Кромвель, Соня Перовская, Вера Засулич,
карательные отряды из Петушков, война с Норвегией, и опять Соня Перовская
и Вера Засулич...
С места кричали: "А где это такая - Норвегия?.." "А кто ее знает,
где!" - отвечали с другого места. У черта на куличках, у бороды на клине!"
"Да где бы она ни была, - унимал я шум, - без интервенции нам не обойтись.
Чтобы восстановить хозяйство, разрушенное войной, надо сначала его
разрушить, а для этого нужна гражданская или хоть какая-нибудь война,
нужно как минимум двенадцать фронтов..." "Белополяки нужны!" - кричал
закосевший Тихонов. "О, идиот, - прерывал я его, - вечно ты ляпнешь! Ты
блестящий теоретик, Вадим, твои тезисы мы прибили к нашим сердцам, - но
как доходит до дела, ты говно-говном! Ну, зачем тебе, дураку, белополяки
?.." "Да разве я спорю! - сдавался Тихонов. -Как будто они мне больше
нужны, чем вам! Норвегия так Норвегия..."
Впопыхах и в азарте все как-то забыли, что та уже двадцать лет
состоит в НАТО, и Владик Цаский уже бежал на ларионовский почтамт, с
пачкой открыток и писем. Одно письмо было адресовано королю Норвегии Улафу
с объявлением войны и уведомлением о вручении. Другое письмо - вернее,
даже не письмо, а чистый лист, запечатанный в конверте, - было отправлено
генералу Франко: пусть он увидит в этом грозящий перст, старая шпала,
пусть побелеет, как этот лист, одряхлевший разъ...й-каудильо!.. От
премьера Гарольда Вильсона мы потребовали совсем немного: убери, премьер,
свою дурацкую канонерку из залива Акаба, а дальше поступай по
произволению... И, наконец, четвертое письмо - Владисласу Гомулке, мы
писали ему: Ты, Владислав Гомулка, имеешь полное и неотъемлемое право на
Польский Коридор, а вот Юзеф Циранкевич не имеет на Польский Коридор ни
малейшего права...
И послали четыре открытки: Аббе Эбану, Моше Даяну, генералу Сухарто и
Александру Дубчеку. Все четыре открытки были очень красивые, с
виньеточками и желудями. Пусть, мол, порадуются ребята, может они нас,
губошлепы, признают за это субъектами международного права...
Никто в эту ночь не спал. Всех захватил энтузиазм, все глядели в
небо, ждали норвежских бомб, открытия магазинов и интервенции, и
воображали себе, как будет рад Владислав Гомулка и как будет рвать на себе
волосы Юзеф Циранкевич...
Не спал и пленный, бывший предсельсовета Анатолий Иваныч, он выл из
своего сарая, как тоскующий пес:
- Ребята!.. Значит, завтра утром никто мне и выпить не поднесет?..
- Эва, чего захотел! Скажи хоть спасибо, что будем кормить тебя в
соответствии с Женевской конвенцией!..
- А чего это такое?..
- Узнаешь, чего это такое! То есть, ноги еще будешь таскать, Иваныч,
а уж на блядки не потянет!..
Крутое - Воиново.
А с утра, еще до открытия магазинов, состоялся Пленум. Он был
расширенным и октябрьским. Но поскольку все четыре наших Пленума были
октябрьскими и расширенными, то мы, чтоб их не перепутать, решили
пронумеровать их 1-й пленум, 2-й пленум, 3-й пленум, 4-й пленум...
Весь 1-й пленум, был посвящен избранию президента, то есть избранию
меня в президенты. Это отняло у нас полторы-две минуты, не больше. А все
оставшееся время поглощено было прениями на тему чисто умозрительную: кто
раньше откроет магазин, тетя Маша в Андреевском или тетя Шура в Поломах?
А я, сидя в своем президиуме, слушал эти прения и мыслил так: прения
совершенно необходимы, но гораздо необходимее декреты. Почему мы забываем
то, чем должна увенчиваться всякая революция, то есть "декреты"? Например,
такой декрет: обязать тетю Шуру в Поломах открывать магазин в шесть утра.
Кажется, чего бы проще? - нам, облеченным властью, взять и заставить тетю
Шуру открывать свой магазин в шесть утра, а не в девять тридцать! Как это
раньше не пришло мне в голову!..
Или, например, декрет о земле: передать народу всю землю уезда, со
всеми угодьями и со всякой движимостью, со всеми спиртными напитками и без
всякого выкупа? Или так: передвинуть стрелку часов на два часа вперед, или
на полтора часа назад, все равно, только бы куда передвинуть. Потом: слово
"черт" надо принудить снова писать чрез "о", а какую-нибудь букву вообще
упразднить, только надо подумать, какую. И, наконец, заставить тетю Машу в
Андреевском открывать магазин в пять тридцать, а не в девять...
Мысли роились - так роились, что я затосковал, отозвал в кулуары
Тихонова, мы с ним выпили тминной, и я сказал:
- Слушай-ка, канцлер!
- Ну, чего?..
- Да ничего. Говенный ты канцлер, вот чего.
- Найди другого, - обиделся Тихонов.
- Не об этом речь, Вадя. А речь вот о чем: если ты хороший канцлер,
садись и пиши декреты. Выпей еще немножко, садись и пиши. Я слышал, ты
все-таки не удержался, ты ущипнул за ляжку Анатоль Иваныча? Ты что же это?
- открываешь террор?
- Да так... Немножко...
- И какой террор открываешь? Белый?
- Белый.
- Зря ты это, Вадя. Впрочем, ладно, сейчас не до этого. Надо вначале
декрет написать, хоть один, хоть самый какой-нибудь гнусный... Бумага,
чернила есть? Садись, пиши. А потом выпьем - декларацию прав. А уж только
потом - террор. А уж потом выпьем - учиться, учиться, учиться...
Тихонов написал два слова, выпил и вздохнул:
- Да-а-а... сплоховал я с этим террором... Ну, да ведь в нашем деле
не ошибиться никак нельзя, потому что неслыханно ново все наше дело, и
прецедентов считай что не было... Были, правда, прецеденты, но...
- Ну, разве это прецеденты! Это - так! чепуха! Полет шмеля это,
забавы взрослых шалунов, а никакие прецеденты!.. Летоисчисление - как ты
думаешь? - сменим или оставим как есть?
- Да лучше оставим. Как говорится, не трогай дерьмо, так оно и
пахнуть не будет...
- Верно говоришь, оставим. Ты у меня блестящий теоретик, Вадя, а это
хорошо. Закрывать, что ли, пленум? Тетя Шура в Поломах уже магазин
открыла. У нее, говорят, есть российская.
- Закрывай, конечно. Завтра с утра все равно будет Второй пленум...
Пойдем в Поломы.
У тети Шуры в Поломах и в самом деле оказалась российская. В связи с
этим, а также в ожидании карательных набегов из райцентра, решено была
временно перенести столицу из Черкасова в Поломы, то есть на двенадцать
верст вглубь территории республики.
И там, на другое утро, открылся 2-й пленум, весь посвященный моей
отставке с поста президента.
- Я встаю с президентского кресла, - сказал я в своем выступлении, -
я плюю в президентское кресло. Я считаю, что пост президента должен занять
человек, у которого харю с похмелья в три дня не уделаешь. А разве такие
есть среди нас? - "Нет таких", - хором отвечали делегаты. "Мою, например,
харю - разве нельзя уделать в три дня и с похмелья?"
Секунду-две все смотрели мне в лицо оценивающе, а потом отвечали
хором: "Можно".
- Ну, так вот, - продолжал я. - Обойдемся без президента. Лучше
сделаем вот как: все пойдем в луга готовить пунш, а Борю закроем на замок.
Поскольку это человек высоких моральных качеств, пусть он тут сидит и
формирует кабинет...
Мою речь прервали овации, и Пленум прикрылся: окрестные луга
