сопровождавший огонек, звук тихо свинчиваемой с болтика гайки, звук, на-
поминающий августовское дрожанье стрекоз, тоже не рос, но густела тепло-
та звука, густела теплота неизбежного сближенья с землей.
Наконец огонек, как показалось Серову, вошел в слои земной атмосферы.
И тогда с огоньком произошло вот что: он разбился на тысячи себе подоб-
ных огоньков, огоньки рассыпались мгновенно по всей земле, а затем, пов-
ременив чуть, снова собрались в одно крупное светлое, колеблющее свои
очертания пятно, вставшее над сгинувшей и для этого огонька и для Серова
крышей.
- Ты понял ли, зачем я здесь?
Услыхал Серов приятно походящий на свой собственный голос. Голос этот
Серова ни на волос не испугал, может, потому, что он входил не через уш-
ные отверстия, а входил, казалось, через все волоконца и клеточки мозга,
тела, души...
- Понял ли все, что происходит с тобой? Понял ли, что все это не так
уж и важно?
Или важно, но не для жизни земной. Она и так пройдет, хоть влево,
хоть вправо крути ее, - а для жизни той, что дрожит за моей спиной? Там,
там настоящие города, нескончаемые вечности, там вечерние поля с осевшим
туманом и каплями резкой, как железо, росы! Там движение: со звезды на
звезду, с лепестка на листок, с волны эфира на волну иную! Там, конечно,
того смысла, что затеял ты в последние годы искать, и в помине нет. Зато
есть смысл другой: движение! Вечное, непрестанное, так вами искавшееся
perpetuum mobile.
- Ты ведь сам сказал, - Серов услыхал свой голос и подивился его глу-
бине и проникновенности: "да ведь я великий актер", - подумал он, а
вслух сказал: - Ты сам сказал: у вас там смысла нет. Ну так и не нужны
вы, стало быть, мне со своим вечным движением! Я-то как раз остановки
ищу, а не вечного скольжения. Для того и бежал сюда, чтобы здесь остано-
виться, задержаться, не сновать, как в Москве бешеной! И еще: не неба
ищу - земли. Не пустоты, камня ищу. Камня веры и камня государственнос-
ти! Я, конечно, знаю: смысл у нас глубоко упрятан. Но не говори, что его
нет! Иначе и вас нет. Я, может, только кончик веревочки ухвачу. Кончик!
Но ведь хочу-то схватить все. И за это я люблю себя. И это наполняет
меня смыслом и тайной, и ожиданием невозможного. "Для того юродствую,
для того вслух сам с собой разговариваю", - хотел добавить, но не доба-
вил Серов.
- Я не могу помочь тебе разобраться с жизнью земной. Она темна. От
света нашего ускользает. Но я здесь потому, что ты оказался вдруг у края
пропасти. Неожиданно и незаметно для нас оказался. Ты окружен настолько
плотной тьмой - непонятно еще
- это тьма событий или тьма идущих к тебе людских помыслов, - что, я
боюсь, выхода у тебя уже нет. А раз ты у края пропасти - значит, и я,
твой провожатый и до некоторой степени дублер, отвечающий за душу твою
как за свою, - а значит, и я потерплю и пострадаю. Сейчас же или в бли-
жайшие дни ты должен что-то предпринять, что-то решить, что-то испра-
вить!
- Ты мое искаженное "я"! Да, я понял! Ты мое испорченное галоперидо-
лом, возвращающееся ко мне на волне болезни "я". У меня просто крыша по-
ехала!
- Никакая "крыша" у тебя пока не поехала. Просто на час снялась прег-
рада между нами. Не мудрствуй. Не уходи от вопроса. Исправь сейчас же
свой путь. Я не могу тебе в этом помочь.
- А может, ты от дьявола? Может, мне лучше к тебе прибиться, тебе
сразу отдаться.
- Не кощунствуй и не упоминай лукавого. Он не так далеко, как иногда
кажется. И не лезь в дебри. Не переноси земные понятия на нас. Дьявол к
вам низвергнут. А мы - в небесах. Мы - летящий и блуждающий сладко свет.
На нас ваши теорийки действуют слабо, а раздражают сильно. Не думай сей-
час ни о чем, просто прикинь практически, как продолжить свой путь зем-
ной.
- Если дьявол близко, он все одно помешает...
- Не думай о лукавом так часто. Не нужно вообще о нем думать. Увидишь
его - разотри в прах. Сила для этого и тебе и каждому из вас дана. Вы ею
просто пользоваться не хотите. И не забудь, прошу тебя: ничего относи-
тельного нет. Есть строжайшие, есть железные чередованья тьмы и света,
света и тьмы. Избегай последней, стремись к первому. Не старайся эту че-
реду, эти смены понять глубоко, не старайся их разъять, анатомировать.
Просто отделяй четко одно от другого. И береги разум, пока он не заражен
порчей, не умерщвлен еще при жизни земной, береги... Но вот поюродство-
вать ты вполне можешь, это тебе пособит, не слишком мудрствуя - мудрость
понять. Возвращайся в Москву. Не для заговоров возвращайся (заговоры
сейчас едва ли помогут, да и не твое они дело), а для того, чтобы быть в
нужный час в том месте, которое для тебя на картах вселенной обозначено.
Возвращайся, поживи, поюродствуй, даже и над умами повластвуй. А там
ко мне начинай собираться. Я жду всегда! Я не бес. Я не ноющая в твоем
мозгу женщина, не высверк воображения, не черная дыра. Я - это ты. Но
"иной", пока тобою не осязаемый. Я жду, жду...
- А как же Бог? - слабо крикнул Серов. - Это ведь к нему я возвра-
титься должен!
Ни про какие огоньки, ни про каких "дублеров" нигде никем не говоре-
но! К Нему, к Нему вернусь, если уж на то пошло, не к тебе!
- Конечно, к Нему. Но к Нему кто-то сопровождать тебя должен, чтобы
ты в "нижнее место", в пекло, в гадес сразу же не нырнул или с ума от
высоты не сбрендил. Не ракеты же ваши доставлять тебя к Нему будут. Нет.
Со мной вместе, со мной в обнимку к Нему и возвратишься. Я - тот, кто
через мытарства тебя к Нему сопроводить должен... Я - провожатый. А там
- зови как знаешь. Хоть ангелом, хоть крылышком, хоть рассеянным све-
том...
Свет стал медленно отдаляться, стал превращаться в пятнышко, гаснуть,
стал мелькать спутником и пропадать стал, засияла темным, черным, одним
острым и литым алмазом ночь. И съехавшая крыша 3-го медикаментозного от-
деления встала на место, а Серов закрыл глаза.
*** Закрыл глаза на минуту и уставший от горения ночной лампочки ле-
карь Воротынцев.
Он собирался перехватить черной тонкой резинкой небольшую стопочку
блокнотных листов и спрятать листы под сдвигающуюся паркетную плитку. Но
вместо этого, снова открыв глаза, стал смотреть в окно. Ночь уходила.
Быший лекарь вздрогнул и мимовольно глянул на аккуратную стопочку испи-
санной бумаги. На ней было выведено:
ЛЕКАРЬ ВОРОТЫНЦЕВ. ЛИСТЫ.
Лист №1 В стесненности и повязанности, в оковах и путах приходит к
нам свобода. О ней, о ней размышлять хочу! А не о лекарствах и синдромах
- хоть и врач я. Ведь то, что я здесь увидел, неминуемо толкает к фило-
софствованию. Вот, говорят, - свобода.
Кричат: кандалы, вервия, зажимы! Но чем их больше, тем я внутренне
свободней.
Вернее, внутри свободы и несвободы есть еще что-то. Что? Воля? Или...
Об этом в другой раз... В конце коридора шаги... Один раз листы уже
отбирали...
Лист №2 Разрешили иметь листы. Видимо, имея в виду потом их изъять.
Торопись, лекарь, торопись! Мысли не слова, их-то не вернешь! Итак, ос-
новное. Что-то странное творится здесь с человецами. Отделение закрытое,
но некоторые больные (причем именно тяжело психически больные) то исче-
зают, то появляются вновь. Я наблюдал год, прежде чем решился на такой
вывод. Второе: те, кто остаются в больнице всегда, ведут себя как-то уж
слишком одинаково. А этого не может быть! В отделении лежат (выпытано у
ординатора К.) люди со следующими диагнозами:
1. маниакально-депрессивный психоз; 2. инволюционный психоз; 3. ток-
сикомания; 4. неврозы навязчивых состояний; 5. симптоматические психозы;
6. половые перверзии; 7. психические расстройства в результате череп-
но-мозговых травм.
Поэтому и поведение их должно быть разным. Но оно - одинаковое. Как,
как этого добились? Как врач я твердо знаю: одними лекарствами такого
эффекта не достичь.
Дело здесь не в подборе лекарств. Дело в какой-то мгновенной передел-
ке, в каком-то мгновенном сломе всей душевной жизни. А посему... посе-
му...
Мысль улетела... Шут с ней. Продолжу о другом.
Лист №3 Сюда, в "веселый домик", привели меня мои исследования. "За-
перли" меня сюда коллеги. Не без помощи моей жены. Конечно, невроз на-
вязчивости у меня присутствует. Но с ним я прекрасно мог бы сидеть и до-
ма. Кому-то мои исследования - а они лежат в области применения новых
лекарственных препаратов - не понравились. Да что кому-то! Запишу прямо:
краевая администрация, состоящая вперемежку из демократов и коммунистов,
но на самом деле объединенная только одной идеей: красть, красть,
красть! Так вот: администрация мою программу закрыла, а меня потребовала
изолировать. Дело, собственно, не в исследовании новых препаратов, а в
том, что, проводя их, я столкнулся с вопиющими фактами. В частности, с
фактами завоза в наши края сильнодействующих психотропов под видом прос-
тейших витаминов...
Лист №4 И эти лекарства применяются у нас в отделении Хосяком!
Сначала я думал, что ошибся. Но проверка показала: никакой ошибки
нет. Тогда я стал следить (по мере возможности) за Хосяком и анализиро-
вать его методы. Тут-то я и заметил странные исчезновения, а затем возв-
ращения больных. Но об этом позже. Сейчас два слова о "телетеатре".
Лист №5 "Театр" располагается на 1-м этаже в небольшом сорокаместном
зале и имеет отдельный выход во двор. По теории Хосяка, больные, играя в
театре, "снимают" или "исторгают" из себя недуги и комплексы, выплески-
вая их вместе с эмоциями.
Причем чем отрицательней, чем гаже, страшнее, кровосмесительней и
бессовестней театр, - тем больному (считает Хосяк) становится легче. Я
был в "телетеатре" только один раз (удалось подкупить временную медсест-
ру), и этого для исследования крайне мало... Но все же кое-что я заме-
тить смог. Это во-первых...
*** Ночь уходящая зацепила перепончатой лапкой своей бывшего лекаря.
Он заснул, листки в беспорядке упали на кровать, некоторые слетели на
пол, залетели под тумбочку.
*** ...так я очутился в инсулиновой палате. Здесь подкорку подвергают
страшному и неясному воздействию инсулина. Меня наказали. Ну, что ж. По-
делом. Хитрее буду...
А смысл инсулинотерапии в том, чтобы человек впадал ежедневно в сос-
тояние шока.
И в этом состоянии включал какие-то дополнительные рычаги саморегуля-
ции, к умственной жизни уже не пригодные.
"Чтоб не мудрствовали лукаво", - сказал как-то Хосяк Калерии Львовне.
Каково?
Эти немудрствующие, тучные, превышающие свой вес почти вдвое, эти по-
лусонные люди с воловьей дурнотой в глазах - никуда не исчезают, их вы-
писывают домой.
Исчезают же, а затем появляются вновь со странным блеском в глазах, с
запекшейся кровью в уголках губ - другие.
Лист №11 ...Две недели возились со мной в инсулиновой палате на вто-
ром этаже. Все это время я ничего не записывал, не было ни сил, ни воз-
можности. Инсулиновая сестра, дежурные врачи - все пришли в полнейшее
недоумение. А все оттого, что шок должен был наступить после второго,
максимум, четвертого введения инсулина. Мне ввели лекарство пять, семь,
наконец десять раз. Шок так и не наступил. Я был все время в сознании,
наблюдал за всем... Хосяк впал в бешенство. Приходил в палату ежедневно.
Наконец, хотя ему этого ох как не хотелось, спросил: "Доктор, как вам
удается противостоять шоку? Вы что, кроме всего прочего еще и йог?" Ду-
рачок! Он не знает, что такое "умная" молитва и сокрытое дыхание!
Лист №13 ...В конце концов я представил здешнему медперсоналу и в
особенности Хосяку свой собственный спектакль под названием "Клиническая
смерть". Бедных медсестер мне было искренне жаль. Я задержал дыхание по
методу исизахма и почти остановил сердце. Как они забегали! Как впивался
мне в руку своими костяными мертвецкими пальцами Хосяк! Я внутренне хо-
хотал и блаженствовал. Но переигрывать не стал.
После первой же лошадиной дозы глюкозы в вену, после адреналина в
