по всей белокаменной разлетятся! Цыпастыми ногами по булыжнику -
шорх-шорх! По граниту блескучему - звень-звень! Хищные петухи, опасные
петухи! И люди им подчинятся! Вот это заговор так заговор! Противу при-
роды! Противу Бога! Против России! Про него, про него надо сказать!" -
кричал и надсаживался про себя Серов. При этом он продолжал трясти голо-
вой, шевелил пальцами босых ног... И эти шевеленья и потряхиванья давали
ему новые ощущения, приносили с собой новые, необыкновенные слова и
предвиденья. Юродство настоящее, непридуманное, начинало исподволь и
по-новому входить в него...
- Ну вставай, вставай. Чего там.... - Серов открыл глаза. Его тряс за
плечо какой-то другой (не тот, что стрелял), пожилой, вислоусый мильтон.
- Теперь-то чего пугаться. Теперь - всё! Кончим теперь эту шайку-лейку.
- Петух... Петух черный! У-у нечисть! Все с земли нечистое к петуху
такому пристает! Он пауков не клюет! Гнус летящий не лопает! Ушел пе-
тух... Врача хоть взяли?
- Водилу взяли. Да и другой навряд уйдет. Ладно, вставай, пойдем.
- Куда?
- Ну, куда, куда?.. В отделение, конечно. Все положенные действия
производить.
Сам понимаешь, паря...
Серов внимательней глянул на вислоусого.
- Отпустил бы ты меня, дядя... Ноги мерзнут... А вам я не нужен! Я
тут с боку припеку! Все, что надо, - водитель расскажет. А я в другом
месте говорить буду!
Только вот жену разыщу, ну хоть позвоню ей, - и начну говорить. Сво-
бодно теперь могу... Ты слушай, ты меня не перебивай, дядя! - заторопил-
ся Серов, не давая вступить вислоусому. - Слушай! Тебе первому скажу!
Россия - спрячется! Пока, на время! В себя уйдет. В бомжи, в нищие, в
юроды! Но потом из раковины, из будки, из норки тесной, из лохмотьев
юродских - выскочит! Да как пойдет плясать по заулочкам... Как пойдет
цепами молотить! И скоро уже! Скоро... А ты... Отпусти, дядя! Я б тебе
еще сказал, да нельзя тебе больше! Отпусти? А? Я к Кремлю пойду.
Босой пойду, ползком поползу! На Васильевском спуске сяду! Все как
есть говорить буду... Все молчат - я расскажу. Всему свету скажу! Все
что будет - скажу! А там... там, глядишь, юродство мое и кончится. Ну?
Отпустил?..
Мильтон тоскливо оглянулся. Ему перед пенсией не хватало только како-
го-нибудь серьезного служебного проступка! Служебного разбирательства не
хватало!
Замаячило тут же перед вислоусым начальство, затем вдруг запел с че-
го-то крестьянский коровий рожок. Милиционер поднял руку, чтобы захва-
тить ею как следует кисть бородатого, но рука сама собой бессильно опус-
тилась.
- Иди, - вдруг неожиданно для себя, отворачиваясь к монастырским
кельям, тихо сказал вислоусый. - Иди.
Монастырь, как заведенный вверх и в сторону огромный колокол, вмиг
перевернулся, качнулся, ударил, поплыл перед мильтоном в туманце рваном
влажным тяжелым звуком...
Но тут же монастырь и встал на место:
- Иди.
Круглый дурак Ганслик, проникший на Новодевичье через запасные, мало
кому известные воротца и битый час шуровавший на закрытом уже кладбище,
остановил в воротах монастыря вислоусого, тощалого дедка в ментовской
форме. Брезгливо морщась на луковичный, шибающий от мента на километр
дух, Ганслик показал ему удостоверение.
- Что здесь происходит? Трупы, кровь...
- Шайку накрыли... - нехотя ответил вислоусый.
- А человек с бородкой вам тут не попадался? Да вот и фото.
Гляньте... - маленький Ганслик (пусть, пусть он играет в служебное время
в шахматы, пусть!
Зато он очень предусмотрительный и совсем неглупый! просто он выжида-
ет удобного момента, чтобы показать себя по-настоящему), маленький Ганс-
лик важно полез в бумажник, ловко выдернул оттуда серовское фото.
- Вглядитесь внимательней, - строго приказал Ганслик. - Для вас... -
Ганслик знал свои преимущества и хотел казаться важным. - Для вас в дан-
ную минуту нет ничего ответственней этого!
Вислоусый долго и внимательно глядел на улыбающегося щеголя с бород-
кой, отдаленно напомнившего десять минут назад отпущенного человека.
- Нет. Не видал такого, - сказал вислоусый и, тяжко двигая уработан-
ными за день ногами, двинулся к машине "скорой". ногами, двинулся к ма-
шине "скорой".
