еще противней, суше, гаже. Серов побежал в ванную, голову вымыл и, про-
должая выть от тоски и страшного внутреннего напряжения, стал бриться.
- Дима... Дим... Ты где? Ты на даче? - Неясные голоса, неясные шепоты
и оклики отлились вдруг в тонкий, носовой, далекий, еле слышимый голосок
Калерии.
Серов кинулся в комнату жены. Там, конечно, никого не было. Но голос
раздался вновь. Теперь он, казалось, шел из дальних комнат, расположен-
ных над каменным подвалом, в котором размещена была газовая установка
АГВ.
Серов стал спускаться в подвал, по дороге неловко задел кистью правой
руки какую-то торчащую из перилец железку. Четырьмя скупыми капельками
выступила кровь. Серов поднес руку к глазам, затем вытер крест-накрест
руку о лоб. Он хотел заглянуть еще за трубу АГВ, но голос Калерии вдруг
пропал. Чуть еще плескались в мозгу какие-то неясные шорохи, но никаких
слов разобрать уже было нельзя. Сразу стало легче и стало ясно: надо ос-
вободиться от ломящей тоски и голосов до конца! Не зная, как этого до-
биться, он решил продолжать делать только то, что первым придет на ум,
или то, что сделается как-то само собою, без всякого намеренья и умысла.
Решив так, Серов из подвала тут же выскочил, потом вдруг расстегнулся и
стал судорожно и прерывисто обливать стену, а затем и самого себя мочой.
Стало жарко, как в бане, но тоска, державшая за горло весь день, стала
уходить, стало веселей, жизнь впервые за последний месяц как бы вдвину-
лась на свое место, вписалась в назначенный ей ряд, поплыла куда положе-
но в огромном, невидимом, общем, мощном потоке...
Серов радостно брызгал на себя еще и еще, затем, когда брызгать стало
нечем, стал бегать на кухню, набирать в рот воду, компот, чай, обрызги-
вать ими стены, окна, мебель...
За этим занятием его и застала жена. Она четыре дня ходила за ним,
как за ребенком, поила бульоном с ложечки, приводила известного, иногда
наезжавшего на соседнюю дачу, врача...
На пятый день Серов встал, сказал, что уже здоров, что уезжает по де-
лам на пару дней в Сергиев.
- Не беспокойся... Мне лучше. Мне надо туда съездить... Хочу посмот-
реть, оглядеться, понять кое-что...
Отойдя от дачи метров на двести, Серов снял и забросил в кусты свои
новенькие итальянские ботинки, затем зашел в магазин (в магазине на бо-
сые его ноги внимания никто не обратил), купил кусок сырого мяса, в ка-
фетерии, располагавшемся тут же, - два вареных яйца и, чувствуя небыва-
лую свободу и распирающее нутро здоровье, босой пошел в Сергиев. Он шел,
то отдаляясь от шоссе, то приближаясь к нему, шел по утоптанным грибни-
ками и дачниками тропинкам, и внутри него все пело. Так прошагал он нес-
колько часов подряд. Вдруг голоса вновь настигли его. Они упали сверху,
как паучья сеть, опутали голову, лишили дыхания, в ушах снова зазвучали
далекие грозовые разрывы, стал слышен слабый эфирный треск, заныл дале-
кий, еле разбираемый, но все же явно таящий в себе какую-то угрозу женс-
кий голосок. Тут же послышался и крик петуха. И вслед за криком женщина
позвала его внятно:
- Дим, Дима... Вернись!.. Вернись! Езжай в Москву... В Отрадное ез-
жай...
Не отдавая себе отчета в том, что делает, Серов вышел на проселок,
ведущий к шоссе, стал останавливать машины, ехавшие в сторону Москвы.
Ломающая нежные стеночки висков тоска, раздирающая нервные волокна в
клочья лекарственная лихорадка обрушились на него вновь...
"Там за стеной...
За разбухшим от влаги забором...
Там Калерия... Там ее тело... Любовь там... Там рай..." Хмурый так-
сист, возвращавшийся из дачного поселка, куда возил старый, никому не
нужный холодильник, покряхтев, взял-таки босого пассажира. Взял, конеч-
но, из-за неожиданно предложенной высокой платы. Такси, попрыгав по уха-
бам проселка, выскочило наконец на Ярославское шоссе, и носовой голос,
донимавший последние полчаса Серова, зазвучал отчетливей, ярче:
"Дима... Дим... Ты где? Приезжай в Отрадное... Я жду, жду тебя..."
Внезапно Серов выхватил из кармана плаща взятую с собой неизвестно зачем
вишневую купленную когда-то для сына блок-флейту, три или четыре раза в
нее свистнул.
Голос Калерии тут же пропал. Ехать в Москву стало незачем.
- Я здесь... Здесь сойду... Остановитесь! - заторопился Серов. - Мне
не туда...
Мне в другую сторону надо... В Сергиев...
***
- Ты че, паря, заснул?
- Зачем ты так в Лавре?
- А где же? Я, брат, дьявола везде вижу! А в Лавре тем паче.
- Место святое...
- Правильно, святое. Вот и надо было беса этого шугануть оттуда. Гля-
дишь, бес теперь вместе с монахом оттуда и уберется. Так! Так надобно! А
то - ботинки снял. Носочки! Моча в голову! Кал на стене... Часа через
два в другое место нагрянем. Там помогать мне будешь... А в кармане-то у
тебя что за книжка? - спросил внезапно Колпак.
Серов вынул и подал Колпаку "Школу юродства".
- Так и думал я! - крикнул Колпак и вмиг мелко изорвал и рассыпал
вокруг листочками осенними брошюрку.
- Сектаторы гадят! Не смей больше и в руки брать! Теперя марш за мной
в другое место!
Другое место оказалось дискотекой, в которую их долго не хотели пус-
кать.
Наступил уже вечер. Голоса не возвращались. Серов ожил, после колпа-
ковского "кощуна" в Лавре отошел, чувствовал себя вполне в своей тарел-
ке, словно всю жизнь только тем и занимался, что Христа ради юродство-
вал.
- Заплати! - повелительно сказал Малый Колпак. Серов заплатил за
вход, они вошли. Серов ждал, что Малый Колпак тут же начнет действовать,
но тот отчего-то медлил. Колпак долго стоял бездвижно, зачем-то даже
закрыл глаза. А когда он их открыл, в глазах узких, глубоко запавших -
стояли слезы. Колпак мягко отодвинул от внутренней, ведущей в танцзал,
завешенной тонкими висюльками двери какого-то верзилу в униформе и стал
угол двери страстно и бережно целовать...
Верзила захохотал. Серову от мокрых, едких взглядов стало жарко, тош-
но. Он оттащил Колпака в сторону, зашипел ему в лицо:
- Зачем ты... Зачем... В Лавре плюнул... А здесь... В вертепе этом
стены целуешь?!
- Затем. Там бес вокруг Лавры вился! Видел я его. Потому похабы тво-
рил. Потому - плюнул в него! А здесь - ангелы стайкой на двери висят.
Плачут! Дальше войти не смеют! Тех, что внутри, жалеют! Пошли! Внутрь
пошли! Вот те кадило. Нет огня в нем и дыма, а ты все одно - маши! Маши,
когда укажу. Счас, только выберу которую обмахивать, счас, счас...
Он несколько минут оглядывал пристально редких танцующих, затем выб-
рал самую развязную, самую размалеванную женщину в легком, ярко-голубом
платье на молнии.
Малый Колпак подскочил к ней, оттолкнул от нее партнера и, в короткой
и грязной своей полусвитке-полукурточке, в дурацкой лыжной шапочке,
по-жеребячьи вокруг женщины запрыгал.
Гогот и свист понеслись сначала откуда-то сзади, а потом со всех кон-
цов танцзала. Опешивший партнер стоял и лыбился тут же. Внезапно Колпак
крутанул женщину на месте, обернул ее к себе спиной и, с хрустом потянув
до самого низу, раскрыл молнию на платье. Платье упало. Женщина в легких
трусиках продолжала смеяться и плясать, а к Колпаку двинулись два мордо-
ворота из охраны.
- Маши! - крикнул Колпак Серову. Серов стал неуклюже махать негорящим
кадилом, Колпак выкрикивал что-то плохо разбираемое на старославянском
языке, танцующие стали разбредаться по углам, многие ушли курить.
- Одна! Одна! Одна здесь останешься! Все уйдут! Все! С кем похоть
творить станешь? С кем?
Внезапно Колпак упал перед женщиной на колени, прижался щекой к ост-
роносой ее обувке. - Тяжко тебе будет! За это люблю тебя! И за похоть -
тоже люблю! Что не мертвая - люблю!
Женщина, все еще млея от общего внимания к своим тучноватым бедрам и
аккуратно разведенным в сторону грудям, чуть отдергивала от колпаковых
щек туфли, продолжала пританцовывать, крутиться.
Тогда Колпак кинулся к сидящему у аппаратуры диск-жокею и всем телом
резко повалился на крутящийся лазерный диск, на рычажки, на цветные лам-
почки...
Музыка встала. А Колпак двинулся к выблескивавшему в полутьме медными
огоньками бару. Звон высокий, звон чистый, зеркальный, а затем звон гру-
бый и низкий, бутылочный, треск ломаемых стульев, визг кидающегося на
хрупкие полки со всего разбега Колпака - резанул зажмурившегося Серова
по ушам.
Дискотеку закрыли. Колпака крепко побили. Серова чуть помяли.
- Завтра! Завтра, - торжествовал выкинутый на улицу Колпак. - Завтра
не то, паря, увидишь! Не то испробуешь! Танцы что? Танцы - финтифирюльки
ребячьи!
Финтифирюльки... Финти... Фи... Ты, паря, шибко интеллигентный. Хотя,
может, это и ничего. Был в свое время даже князь-юрод... Сам царь в мо-
настырь некий приехал однажды... Глядь, а князь этот в юродах на паперти
обретается... - "Личность эта нам знакомая... - сказал царь игумену. -
Поберегите мне его..." И поберегли...
Но это потом, потом расскажу... Завтра... Так что до завтрева, до
завтрева...
*** Тихой серой мышью Ной Янович Академ перешмыгнул больничный двор.
Уже несколько дней он содержался Хосяком в палате №30-01. За пределы
отделения Академа больше не выпускали.
Ной Янович перешмыгнул двор и вонзился морщинистым и сухоньким, как
щепка, удивительно живым и подвижным тельцем в густой кисельно-белый
воздух 3-го медикаментозного.
Он на секунду лишь задержался в дверях: прикидывая, чем бы сейчас
призаняться:
погонять по туалету Рубика или поклянчить витаминов у молоденькой ор-
динаторши-практикантки. И ребячье сознаньице Ноя Яновича, годное ныне
лишь для недолгих и несложных мыслительных операций, тоже на миг замер-
ло, как замирает маленький шарик ртути из разбитого градусника на краю
стола.
Как раз в этот миг, миг замиранья и несложных размышлений, на шею Ною
Яновичу опустилась чья-то рука. Он был дерзко и нагло ухвачен за шкирку,
поднят в воздух и все никак не мог повернуть назад свою коричневую от
бессмертной старости мордашку, чтобы разглядеть обидчика. Крик "Ратуй-
те!", уже готовый сорваться с рудиментарно-раздвоенного языка, к языку
этому словно бы и присох: обидчик сам развернул к себе обижаемого - на
Академа внимательно, с медицинским прицелом и прищуром глядел заведующий
3-м отделением.
- Вы меня как-то в последние дни избегаете, Ной Янович... И это
весьма печально.
Кто же прячется в туалете? А под солярами зачем целый день сидеть?
Дни-то еще погожие...
- Имшш... мшш...
- Да не шипите вы. Я понимаю: вися в воздухе, отвечать не очень-то
удобно. Но что поделаешь. Сами виноваты.
- Эмм... ффсс...
- Да вы и не говорите ничего. Вы, Ной Янович, только головкой вашей
рахитической в ответ на вопросы мои кивайте: да или нет. Вопросы-то дав-
но назрели. Итак, вопрос первый: вы в последние дни много общались с
этим отвратительным изготовителем ядов, с Воротынцевым. В палату инсули-
новую зачем-то заскакивали.
Он что, собирался и через вас какие-то писульки на волю передать? Да
или нет?
Ной Янович, только что готовившийся дурашливо, может, даже на коле-
нях, выпрашивать витамины, молчал, голову держал ровно и прямо.
- Так. Ясно. Перехватим покруче.
Хосяк, одной рукой свободно удерживавший Ноя за шкирку, поднял его к
самому своему лицу:
- Я тебя сейчас вверх ногами у себя в кабинете подвешу. И лекарства
вводить буду. Знаешь, куда? У тебя что в трусах, гнида? А в карманах?
Ну, говори:
передавал Воротынцев что-то за стены больницы? Кивком: да или нет?
Ной Янович продолжал вылупленными глазами бессмысленно и тускло гля-
деть мимо Хосяка, глядеть в одному ему видную вечность.
- Ну, тогда все. Зажился ты на этом свете. Помрешь, а с нас никто и
не спросит.
Возраст! Тебе лет сколько? Девяносто с хвостиком. Воротынцеву пятьде-
сят было. А помер, бедняга, без звука. Он ведь тоже, дурачок, не все по-
