нимал...
Академ в руках у Хосяка дернулся, попытался что-то крикнуть.
- Да не хрипи ты, Ной Янович, сделай милость! Все равно ведь никто не
услышит. А услышит... Защитников у тебя тут нет. Кроме меня, конечно,
кроме меня. А то ведь, не дай Бог, Полкаш с Цыганом про художества твои
узнают. Что тогда? Они ведь очень неинтеллигентные люди. Очень!
Хосяк еще на сантиметр приблизил к себе Академову мордашку. И тот, не
выдержав концентрированного и направленного взгляда, прикрыл наконец ве-
ками слезящиеся, в желтых пятнышках глаза, как бы давая понять: он отве-
тит.
- Так-то лучше. Ну-с, стало быть, еще один вопрос. Последний. Но по
существу. Вы жить хотите? Отвечайте, и кончим разговор.
Ной Янович привык жить. Привычка эта была крепкой, была неизбывной.
Вопрос Хосяка был дурацкий. И сам Хосяк, по мнению Ноя Яновича, был
круглый дурак, имбецил. Кто же спрашивает о жизни? Но на всякий случай,
чтобы больше этого кретина не сердить, Ной Янович бешено закивал
вверх-вниз головой: да-да-да!
- Ну, тогда шагом марш ко мне в кабинет! Остальное там договорим.
Хосяк легонько опустил безвесное тельце на пол, при этом тельце в
воздухе изящно развернул, задав ему нужные направление и скорость.
Ной Янович упал на четвереньки и сначала так, на четвереньках, на
второй этаж и побежал. При этом он даже тихо порскнул от смеха, так это
новое положение ему понравилось. Но потом, вспомнив о зловредном шутни-
ке, оставшемся у него за спиной, быстро встал на ноги и степенно, как
ему казалось, соблюдая достоинство, присущее всем докторам наук, - засе-
менил наверх.
А наверху приняла его в объятия Калерия.
- Раздевайтесь, Ной Янович.
- Чего, чего это! Я здоров... здоров... Мочусь хорошо! Сахар в поряд-
ке!
- Так Афанасий Нилыч велел. Да вот он и сам идет.
- Что ты с этой гнидой разговариваешь! Ишь, моду взяла! Готовь серу!
- Нет! - не закричал даже - завизжал Академ, которому лет пятнадцать
назад серу в наказание уже вводили. - Нет! - он кинулся к Калерии, как
обезьянка, прижался к ее ногам, лизнул языком пахучий подол белого хала-
тика.
- Ну, Ной Янович! Не надо, успокойтесь! Афанасий Нилыч пошутил.
- Нет-нет-нет-нет!
- Тогда снова вопрос. - Хосяк взъерошил пальцами непослушную свою ше-
велюру. - Черт с ним, со всем тем хламом, что у вас в карманах болтает-
ся. И с тем, что вы в трусы зашили. Оставьте себе на память. Воротынцеву
никакие листы больше не нужны. А нам не в историю же болезни бумажки эти
подшивать! Вас мы сейчас отпустим. Да и я хотел всего только по попке
вас за одно дельце отшлепать.
- По поп... По поп...
- Да, да, по попке! Подглядывать нехорошо, Ной Янович!
Ной Янович, который действительно не далее как вчера вечером подгля-
дывал за Калерией и Хосяком, устроившимися в кабинете последнего, запо-
лыхал густым коричневым румянцем.
- Очень, очень нехорошо.
- Я не бу... не бу... боль... - Ной Янович потупился.
- Ну, прощаю вам. Я ведь добрый. Всех прощаю, потому как что с вас
возьмешь? Да вот и Серов этот, тоже хорош гусь! Убежал и пакет наш увез.
Он-то, может, случайно увез, а мы теперь мучайся! А вы ведь в палату к
нему заходили. Сидели даже у него на кровати не раз. Знаем, знаем. Мы,
конечно, не думаем, что это вы ему пакетик взять подсказали, да заодно и
бежать помогли...
- Ни-ни-ни...
- Но ведь когда он, симулянт, лежал с закрытыми глазами, делая вид,
что от шока отходит, вы-то, конечно, его вещички слегка перерыли? Да и
под матрац наверняка слазили. Так ведь?
- Под матрац - ни-ни! Я только подушечку! Подушечку шевельнул! Прос-
тынку приподнял только...
- Ну, а там конвертик лежал или пакетик. Так? А на нем значилось: в
Прокуратуру Российской Федерации...
- Ни-ни-ни! Какая прокуратура! Какая! Я прокуратуру в руки бы не
взял!
- Ну так, значит, частному лицу...
- Цастному, цастному!
- Ну, а раз частному, - стало быть, вам и бояться нечего. Стало быть,
и сдавать вас в прокуратуру никто не станет.
- Не ста... не ста... не ста...
- Ну, а адресок-то у этого частного лица в Новороссийске или в
Харькове?
- Какой Хайков? Москва! Москва!
- Ну, так вы мне на бумажке его и нарисуйте. Память-то у вас ого-го!
Марра помните? То-то. Я вас с Калерией Львовной оставлю, вы ей и нарису-
ете. И никакой серы! Да, кстати. Серов этот к вам неплохо относился, вы
с ним вроде как друзья были. А?
- Друззя-друззя-друззя...
- Ага. Ну и сказал он, наверное, где в Москве живет, да где дачка у
него?
- Сказай, сказай! Не мне, Воротынцеву сказай... А я подслушал. Нехо-
рошо, нехо...
- Ну, один раз, может, оно и ничего, подслушать. Да и подсмотреть то-
же. А?
Только вот чего я не пойму. Вы ведь уже старик дряхлый. Зачем вы за
мной и Калерией Львовной подсматриваете? Неужели все еще удовольствие
получаете?
- Получа... получа...
- Хорошо. Учтем. Доставим вам такое удовольствие еще разок. Завтра в
машине с нами проехаться не хотите ли? Мы ведь с вами тоже теперь
друзья?
- Хоти-хоти-хоти...
*** Серов сидел на паперти близ Лавры, ждал Колпака. Тот запаздывал.
Утро сияло томное, туманное, молочное. Серов после вчерашнего скандала в
дискотеке чувствовал себя на удивление собранно и уверенно, манера пове-
дения Колпака ему неожиданно понравилась, и хотя поначалу было тяжко и
стыдно смотреть на вывернутое наружу чужое нутро, он решил при случае
действовать сходным образом.
"При юродствовании христианская святость прикидывается не только бе-
зумной, но даже и безнравственной"... Попирая тщеславие... Да, именно
попирая тщеславие действует Колпак. А цель? Цель ближайшая - поношение
от людей... Да, поношение... А при поношении что происходит? То и проис-
ходит! Выявление противоречия между глубинной православной правдой и
гадким, да к тому ж и поверхностным здравым смыслом происходит! Пото-
му-то жизнь юрода и есть непрерывный перескок да качанье: от спасения
нравственного к безнравственному глумлению над ним! - размышлял про себя
Серов. - Посмеяние миру, посмеяние миру несем! И уж в дальнейшем не мир
над нами ругается - мы над ним! Да, так! Ведь вся та неправда, которая
царит и в мире, и в России, требует исправления, требует корректировки
христианской совестью... Потому-то юродивые так на Руси и ценились. Но
то давно было. А теперь... Теперь надо... Надо на дачу... На дачу на-
до... При чем здесь дача?" - поперхнулся он про себя непонятно откуда
просочившимся в мозг словечком...
"На дачу... На дачу... Вернись на дачу... И в Москву не надо ехать!
Рядышком ведь... На дачу съезди..." Опять забуйствовали, забурлили, за-
петушились в голове проломившие внезапно какой-то заслон голоса.
Серову казалось, что теперь он мог бы юродскими мыслями и действиями
(пойти, встать, дернуть лоток, опрокинуть шкатулки и брошки, растрощить
ногами двух-трех Горбачевых деревянных) голоса пресечь и исторгнуть. Но
ничего этого делать он не стал. "Может, и правда съездить? Лену попрове-
дать. Ушел ведь как? Ушел тяжело.
Поговорить, объяснить. Про Колпака рассказать. Жаль, Колпак разорвал
брошюрку.
Там интересно было. Но и так Лена поймет, и так..." "Съезди... Съезди
на дачу... Съезди..." ***
- ...Часа три назад и уехали. Ну, может, два с половиной.
Серов тяжело переминался с ноги на ногу.
На дачу он примчался все в тех же музейных тапочках, но потом, не
найдя жены и выходя с расспросами к соседке, переоделся в легкие летние
кроссовки.
- Сначала вошли, поговорили с Леночкой и уехали. А опосля вернулись,
да ее с собой и забрали. Она, конечно, не очень хотела. Но уговорили,
видно. Потом женщина-врач увидела, что я из окошка выглядываю, подошла,
Милая такая, обходительная. Сама из себя стройная, высокая, даже халатик
ей коротковат.
"Невроз, говорит, у бедной Елены Игоревны. Оно и понятно: за мужа ис-
переживалась. Да и время такое... неспокойное. Ее друзья нас и вызва-
ли..." Жаль, фельдшер, тоже высокий, но костистый такой, растрепанный, -
мне он не очень понравился, покрикивает, а сам еле рот разевает, - жаль,
фельдшер не дал договорить. Высунулся из "скорой", стал звать доктор-
шу...
- Как он ее называл?
- А никак. Просто крикнул: "Пора, мол, едем!". А она про себя мягко
так, интеллигентно, голоском воркующим: "Иду, Афанасий Нилыч, иду!" Хо-
сяк!
Пальцы Серова сжались в кулаки. Чтобы судорожными движениями рук не
взвинчивать себя еще больше, он намертво сцепил их перед собой.
- А и нечего вовсе вам беспокоиться. Они сказали: только на две не-
дельки ее положим. Сначала, сказали, в Абрамцево отвезем, а потом, мо-
жет, через день-другой в Москву на Донскую улицу переправим. Так что там
ее и разыщете.
"Хосяк! Сволочь! Лену! Она-то причем!" Серов тут же решил ехать в Аб-
рамцевскую больницу, хотя и чувствовал: напрасно ехать, напрасно в
больнице этой искать!
Как он и ожидал, больную Серову никто в Абрамцевской больнице и в
глаза не видел.
"Зачем, зачем она им! Им ведь я, я нужен! Куда они ее увезли? Неужели
на юг, в 3-е свое поганое отделение? Банда! Банда! Банда!" Пометавшись
по пристанционному Абрамцеву, дважды позвонив из здания местной адми-
нистрации в Москву на Донскую улицу в специализированную клинику невро-
зов им. Соловьева и там жены тоже, конечно, не обнаружив, Серов решил
немедленно ехать в Сергиев, поговорить обо всем с Колпаком. Тот хоть и
юродствовал, но ум, сметку и знание многих сторон жизни иногда выказывал
поразительные. Если же и Колпак ничем не поможет, тогда - будь что будет
(даже если он "засветится", даже если заберут его, начнут раскручивать,
даже если отдадут на растерзание прокурорам!), тогда будь что будет -
Серов решил идти в милицию. Пусть там над "голосами" и над петушиными
криками издеваются. Пускай! Пусть! Так даже лучше, слаще!
*** Новенькая, со свежими ранами крестов "скорая", покружив около
Лавры, спустилась окольным путем к Красногорской часовне, медленно по-
петляла по Заречью, опять выскочила наверх, к Лавре.
Серов, так и не сумевший разыскать Колпака, сидел на земле, близ ва-
лютного магазина, закрытый и от блюстителей закона, и от туристов, вооб-
ще от всей праздной толпы, столиками с какой-то лаковой дребеденью. Мат-
решки с яйцами, Горбачевы-Ельцыны деревянненькие томили, мучили его. Он
собирался ехать в Москву, но почему-то не мог подняться. Чтобы не видеть
всех этих лезущих в душу отлакированных деятелей, Серов опустил голову,
закрыл глаза.
Вдруг шерстистая, словно обезьянья лапка мягко мазнула его по щеке.
- Ной Янович? Ты? Ё-моё... Жидила ты мой прекрасный! Лена у вас?
- Уас, уас... Конечно, уас... В машине, в машине она... Пойдемте! Они
вам ничего, ну ничегошеньки-таки не сделают! Вы скажите им только, где
листочки...
доктора Воротынцева нашего листочки...
- Воротынцев жив?
- Жив! Жив и здоров... Чего ему, пердунчику молочному, сделается?
Листочки назад просит! Ошибся! Ошибся он! Уж вы листочки отдайте. Вы
ведь их никуда не отправили?
- Не отправил.
- Ну так и отдайте...
- Не могу. Мне Воротынцев строго-настрого наказал. Просто я в Москву
не выезжал, а по почте не хотел отправлять...
- Ну тогда скажите только, где они спрятаны... А жену заберите... Или
обманите их! Обманите! Скажите: листы там-то! А их там и нету! Они пове-
рят, поверят!
Ной Янович от радости и возбуждения дважды подпрыгнул на месте.
- Скажите им, что листки у вас в Москве припрятаны! Они шасть туда! А
вы - тикa ть, тикa ть! Подъем, пошли!
Ной Янович опять засмеялся, крепко ухватил коричневой лапкой Серова и
сквозь толпу зевачьего люда медленно поволок его к стоявшей у аптеки,
близ выезда с лавринской площади "скорой".
Из-за машины ловко вывернулся наблюдавший за приближавшимися Серовым
