от времени воротынцевские листки. "Отдам, отдам, - шептал он про себя, -
но потом, позже".
Вдруг голоса в мозгу стали гаснуть и почти пропали. Серов понял: меж-
ду ним - принимающим - и "передающей" появилась какая-то преграда. С
громадным облегчением он расправил плечи, огляделся. "Куда это меня за-
несло! Никак к черту на кулишки..." Вытекал из-под ног и бежал стреми-
тельно к какому-то озерку узенький маслянистый ручей, дома вокруг были
все какие-то нежилые, тянулись бетонные заборы, деревьев, кроме как в
этом крохотном сквере, тоже почему-то не было. Серов сидел на выдолблен-
ной из бревнышка скамейке со спинкой. "Не могли, не могли они убить ее!
Академ - спятил! Людное место, день, Зеленоградская! Ее не могли и не
должны были, а меня - убьют! Обязательно! Потому Хосяк так в машине и
разоткровенничался... А разговоры Калерии насчет какого-то дела, это
так, для отвода глаз... Надо вернуться окольными путями в Сергиев! Там
экран, там преграда и, главное, Колпак там, Колпак! Он ведь говорил, что
"паутину" с меня обмахнул. Вот так паутина! Застряли мы в ней, запута-
лись, как мушки: и я, и Лена! Лена, Лена... Нет! Не могли они, не мог-
ли..." Серов встал, пошел из скверика вон, но как только он миновал
длинный, каменный, ведущий, как оказалось, к огромному мосту забор, го-
лосок Калерии забился, заполоскался в мозгу вновь:
- Дима... Дим... Ты где? Куда ты пропал! Академ спятил! Зачем нам
убивать Лену?
Зачем? Дима... Дим... Отзовись... Включись в наши поиски! Мы не тебя,
мы ведь истину ищем! Вместе искать будем! Мы хотим! Хотим с тобой рабо-
тать! Ты - замечательный объект! Ты сильный, ты мощный! Я тебя, только
тебя хочу! Хосяк спит, он меня не слышит...
Серов изо всех сил пытался остановить мыслепоток, вскипавший в ответ
на последние фразы Калерии в мозгу его, как вихрь, но сделать этого не
мог, с надсадой тяжкой сознавая: его опять, его вновь засекли, его не
оставят в покое никогда! Жизнь кончена, кончена, кон...
- Дима... Дим... Отзовись... Погоди, постой! Обожди нас! Отдай бумаж-
ки, и мы отстанем. Не хочешь к нам - езжай куда хочешь. Хочешь - в Сер-
гиев. Хочешь - на Луну. Хочешь - в Кащенко. Чудак-человек! Кто же тебе
про петуха поверит...
Дима... Дим..
Серов, едва переставляя ноги, двинулся назад, к спасительному камен-
ному забору, в сквер. Он сел, закрыл глаза...
*** Прокурор Землянушина Дамира Булатовна с удивлением и раздражением
немалым смотрела на следователя Ганслика и оперативника Клейцова.
- Кто вам позволил снова устанавливать наружное наблюдение? Серов не
преступник!
Мы просто хотели задать ему несколько вопросов. За другими надо было
следить, в свое время...
- Без "наружки", высокочтимая Дамира...
- Оставьте ваш парикмахерский тон!
- Три недели назад, сняв наружное наблюдение, мы его как раз и поте-
ряли. Он у нас...
- У вас!
- Он у нас с вами шут знает где все это время слонялся! Теперь,
здрасьте-пожалуйста, - объявился! И где же? В Сергиевом Посаде.
Юродствует Христа ради! Очень, скажу вам, удобненькая формочка для того,
чтобы скрывать гмм... определенные намерения и замыслы.
Маленький, кругленький следователь Ганслик надул, обижаясь, свои мя-
систые и опять же кругленькие щечки, но тут же воздух из-под щек выпус-
тил, обмяк, смолк...
- Хорошо. Пригласим его сюда. Или нет... Я сама съезжу в Сергиев.
Около Лавры, говорите, отирается? Ну, стало быть, там я с ним и побесе-
дую...
***
- Встань, пес! - Серов дернулся, с трудом разлепил веки. Шел снег:
первый, крупный, подвесной, киношный, мягкий. Под снегом буровато-серые
стены приобрели враз цвет кирпичный, цвет от грязи-пыли очищенный. За-
виднелась, засвербела в воздухе - как долгая ранка под кожей - башенка
резная, тонкая, тоже каменная.
Снег укрыл, скрал брошенные машины, брезент, скамейки. И выступило из
снега, выломилось из хозпостроек краснокирпичное, резное, раньше не за-
мечавшееся крыльцо.
И скользнул с крыльца в снег человек в круглой шапке, в долгой до пят
шубе, с посохом черным в руке, скользнул в снег человек горбоносый, яст-
ребиноокий, гордый, но изможденный грехами и словно бы высосанный
кем-то. Съедаемый болезнью, явно сдерживая и пересиливая себя, он тяжело
остановился. Увидев Серова, горбоносый попытался выровняться, приоса-
ниться, но из этого ничего не вышло. И тогда человек, впав в гнев, стал
Серову бессильно посохом грозить.
- Встань, пес! Юродствуешь? - крикнул снова, наполняя гласные свире-
пым бессильем, горбоносый. Потом внезапно перешел на шепот:
- Встань, а не то и говорить с тобой не буду... Я бы тебе показал...
- горбоносый зашелся в кашле. - Да вот в монахи собрался. Только не дой-
ду, наверное, до мнихов многомудрых. А ну как дойду - да не примут? А
тут ты еще. Да рази ж так юродствуют! У меня мастера такого дела есть!
Видел! Ох и мастера, забодай их леший... Ну, пошел я... - Горбоносый
тяжко развернулся, но тут вдруг из-за какой-то сараюхи сзади и сбоку
раздалось пронзительно-визгливое:
- Куды, куды? Я здеся!
Человек в шубе, услышав визгливый голос, как-то совсем одряхлел, за-
дергался, сник, а из сараюхи выскочил совершенно голый, белотелый, с
черными спутанными волосами бомж и метнулся прожогом на середину сквера.
Здесь бомж голый остановился, и Серов смог разглядеть его внима-
тельней.
Оказалось, бомж не вовсе гол: на бедрах его была кое-как закреплена
треугольная туземная повязка. Лицо у бомжа было какое-то плоско-стертое:
невыразительный маленький рот, незаметный чуть востроватый нос, глазки
серые... И только брови черные, висящие кустами, да борода и усы желтые,
пшеничные, выставлялись из общей этой стертости. Да еще новенькая со-
бачья цепь, как у завзятого "металлиста", поблескивала на остро выпячен-
ной куриной грудке. В руках бомж держал глубокий ковш со сплошной ручкой
в виде раздутого рыбьего плавника, в другой сжимал кусок беломясой, пар-
ной, видно, только что рубленной свинины.
- Сюды, сюды! - уже не так визгливо, даже вроде любовно и нежно поз-
вал бомж горбоносого. - Ходь сюды! Чего дам тебе!
Горбоносого еще больше сморщило, остатки свирепости его и осанистости
облетели, улетучились. Он переминался с ноги на ногу, ему очень не хоте-
лось к бомжу подходить, но и просто развернуться и уйти он отчегото не
мог. Наконец одетый в шубу сделал три шага по направлению к голому и,
пытаясь принять величественную осанку, на палку опершись, остановился.
- Ну! Чего тебе, ирод? - грозно и скрипуче выговорил он.
- А вот чего! Вот... Ешь! - крикнул бомж и кинул под ноги горбоносому
кусок свиного мяса. Тот слегка над мясом склонился, долго смотрел на не-
го, потом распрямился, недоверчиво хмыкнул, с презреньем легким вымол-
вил:
- Я христианин... Мяса постом не ем.
- А кровь христианскую пьешь? Пьешь? - завопил голый что было мочи,
так что Серов подскочил даже на месте.
- На, пей! - понизил он вдруг голос до шепота. И тут же плеснул из
ковшика под ноги горбоносому. - Так-то надо! - оборотился голый к Серо-
ву. - А ты пей! Пей еще! - голый плеснул под ноги горбоносому и второй,
и третий раз.
- Не могу я... Отпусти меня, ирод! По грехам, по грехам моим... - об-
ратился внезапно горбоносый к Серову, и тот увидел, как снег под остро-
носыми сапожками человека в шубе враз потемнел, потом покраснел, из
красной сахарной лужицы заструился, потек вверх парок... И проталинка
эта красная вмиг вымотала из Серова всю душу, все нутро, но тут же свер-
ху на кровь стал падать уже не киношный, а всамделишный, неостановимый
снег.
Снег погнало над землей волнами. Он был такой густой, что и красная
лужица, и кирпичное крыльцо, и бомж голый с собачьей цепью на шее, и
горбоносый в шубе, в собольей круглой шапке почти тут же скрылись, пе-
рестали быть видны, снег начал заваливать и самого Серова, стал закиды-
вать его охапками, двумя острыми высокими горками встал на плечах... И
уже из глубокого этого снега донесся приглушенно до Серова голос голого:
- Говори! - визжал бомж из снега. - Что видишь, говори!
- Кому? Что? - потерянно спрашивал Серов.
- Говори - любому! - еле несся голос...
Серов проснулся. Со сна он никак не мог разобрать, где находится. Он
охлопывал себя руками, суматошно оглядывался, пытался вспомнить, как по-
пал в незнакомое место, что с ним вообще происходит, хотел ухватить ухо-
дящий и тающий снег. Его тошнило, в голове был полный кавардак. Он про-
кашлялся, что-то, только чтобы себя успокоить, сказал вслух, прислушался
к своему голосу...
"Голос, как у давленого клопа... Стоп, стоп! Голос! Чей это голос был
во сне?
Ведь не Каля же, в самом деле, грозно так крикнула: "Встань, пес!""
"Каля!" Он разом все вспомнил, тут же подхватился с выдолбленной из
бревна скамейки со спинкой, сидя на которой заснул, пошкутыльгал куда
глаза глядят. "Заснул, опростоволосился, задремал! А они... Они уже, на-
верное, где-то рядом!" Серов разом оборвал суматошный "просебяшный" мо-
нолог, прислушался к внутреннему "эфиру". Голосов никаких не было, но
тихий клекот петуха, придыхание и присвист вздувающей зоб и готовой кри-
чать птицы он услышал отчетливо.
Внезапно Серов из-за красно-серого забора, из-за угрюмых промышленных
зданий выскочил на чисто ухоженную лужайку. Он тут же задрал болящую го-
лову кверху.
Чуть вдалеке высилась виденная во сне башня, как две капли воды похо-
дящая на одну из башен Кремля.
"Новодевичье! - ахнул про себя Серов. - Как же я сюда забрался?" "Но-
водевичье! На Новодевичьем он!" - визгом чужих голосов отдалось в мозгу.
Серов понял, что опять выдал свое местонахождение прослушивающим его
людям, залепил, заткнул себе рот рукавами...
- Дима... Дим... Стой смирненько, Дим! Мы сей момент, сейчас мы...
"Надо делать что-то противоположное командам..." - краем мелькнуло в
серовском мозгу.
"Юродствуй, пес, юродствуй! Ты ведь юрод!" Серов тут же скинул и отш-
вырнул в сторону кроссовки, распахнул плащ, разодрал на груди рубаху и,
до смешного высоко подпрыгивая, высоко занося ноги в бежевых носках,
поскакал, как конь, через лужайку к воротам еще открытого, несмотря на
спускающийся вечер, кладбища.
Близ железных, взблескивающих ворот Новодевичьего он вдруг упал на
землю, прокатился по земле колбасой несколько метров, затем вскочил,
расстегнулся, стал натужно и прерывисто мочиться вверх, в стороны, снова
вверх...
Из будки, вплавленной одним сплошным литым стеклышком в краснокирпич-
ную ограду кладбища, уже выскочил и топал к Серову милиционер, за спиной
милиционера бешено повертывалась на тоненькой шейке, словно пытаясь с
этой шейки свинтиться, хорошенькая головка какой-то кладбищенской в си-
ней спецовке работницы.
- Ты, козел! Где расстегиваешься?! - захлебнулся от тяжкого гнева ми-
лиционер.
- Я к вам! К вам я! Скажу - что вижу! А вижу... Вижу тьму адскую! И
город пылающий над ней!
Серов, растопырив руки, качнулся навстречу милиционеру.
- Ах, рвань ты болотная! Сейчас в отделении поговорим!.. Сейчас...
Сей... А ну, пошел отсюда! - вдруг передумал вести Серова в отделение
милиционер. - Пошел, кому говорят! - милиционер выставил перед собой ду-
бинку и, тыкая ею, будто горячей головешкой, погнал Серова от ухоженного
кладбища, от веселой мордашки, от будочки стеклянной прочь...
Серов скрипнул зубами, вдруг почувствовал холод босыми, в носочках
тонких, ступнями и пошкандыбал, а потом и побежал вверх, вверх вдоль
кладбищенской красной стены. На бегу он оглянулся и с тоскою мутной от-
метил: милиционер за ним не идет, а, дохло лыбясь, говорит что-то в
мыльницу с антенной, в рацию. Добежав до конца кладбищенской стены, Се-
ров остановился, отдышался. Голоса не звучали, милиционер остался далеко
позади, внизу. Теперь было два пути: снова в город или...
