и Академом Хосяк.
- Ну, наконец-то. Здравствуйте, пропажа!
Хосяк попытался улыбнуться, но улыбки у него не вышло. Лицо заведую-
щего отделением выражало нетерпение и злость.
- Лена здесь?
- Здесь, здесь. Можете забирать свою драгоценную! Мы ведь ей только
помочь хотели, извелась она с вами вконец! Так что берите! - Хосяк кив-
нул небрежно на задернутые занавесочки "скорой". С переднего сиденья,
сквозь открытое ветровое стекло сладко и загадочно улыбалась и кивала
утвердительно головой, словно подтверждая: "здесь Лена, здесь", Калерия.
Серов подошел к двери, ведущей в салон, подумал о том, что и в самом де-
ле извел жену, рванул дверь на себя и, получив сзади короткий, хорошо
рассчитанный удар костяшками пальцев в затылок, провалился в небытие.
Очнулся Серов где-то за Сергиевым, кажется, в районе Семхоза, так ему
во всяком случае угляделось через окошко, сквозь теперь уже неплотно за-
дернутые занавесочки.
- ...надо было сюда завернуть. Место "по вызовам" знакомое, эфир -
проницаемый, не то, что в Посаде... Может, выйдем на кого-нибудь но-
венького, - услышал он носовой, приглушенный голос Калерии.
- Не хватало тут еще застрять! Прямо! Потом налево! Через Хотьково и
на основную дорогу! - огрызнул Калерию из салона через растворенное в
кабину окошко Хосяк.
Серов из-под полуприкрытых век оглядел "скорую". Он лежал на спине,
почему-то ногами вперед, в кабине на высоко поднятых и хорошо укреплен-
ных над полом носилках. Руки его связаны не были. Рядом, на откидном
стульчике, сидел, сгорбясь и выставив далеко вперед остро-костистые ко-
лени, Хосяк. Больше никого в салоне не было: виднелся лишь край брошен-
ного на пол белого халата, да близ боковой стенки стояла широченно-высо-
кая бельевая плетеная корзина. Корзина была прикрыта такой же плетеной
крышкой. Похожие корзины выставлялись по утрам на каждом этаже 3-го ме-
дикаментозного. Вел "скорую" Полкаш. Его Серов узнал по детскому застен-
чивому месяцевидному шраму на затылке, по бычьей шее.
"Где Лена? Они не взяли ее с собой! Оставили в Абрамцеве? Узнали, где
я, и отпустили? Подняться, подхватиться! Впиться Хосяку в горло! Пусть
скажет, гад, где!" Легкий шорох отвлек Серова от мучительных мыслей.
"Так. Корзина! Кто?.. Кто там может быть?" Шорох, длясь, как-то
скруглился, потом слегка вытянулся в длину, потом перерос в трепетанье
крыл, и из корзины раздалось злобное, хриплое, Серову до дрожи знакомое
клекотанье. Но тут же петух, засаженный почему-то в корзину, выкрикнув
обиженно два первых слога своей обычной песни, и смолк.
- Слышу! Слышу, что очнулся наш больной!.. Хорошего мы себе сторожа
завели?
Вмиг оборотился Хосяк к Серову.
- Ты-то, небось, все поликлиники обегал: что-то с головой, помогите,
петух спать не дает! Галлюцинации вербальные! Правильно, галлюцинации.
Только галлюцинации эти мы тебе внушали. Да и "бред преследования" тоже.
Ты ведь интеллигентик, хлюпик! Чуть что - бежать! Чуть что - тебя прес-
ледуют! Ну вот тебе и бред готовый! А петька настороже: надо - бред отк-
рыл, надо - закрыл! А если думаешь, что петух электронный, - Хосяк
как-то беспокойно дернулся, глянул с подозрением на изящно выгнутую шей-
ку Калерии, - то, как говорят наши будущие пациенты-сатирики: попал ты
пальцем в небо! Был, был у нас электронный. И летал, и кукарекал, и кле-
вался как надо. Но в мозг чужой его настройка, его крики проникали сла-
бо. Ну, мы и отказались. Вернул я его обратно в институтишко наш рассек-
реченный, вернул вместе со всей техникой, со всеми проводками, из пету-
шиного гузна торчащими. Нам для вызовов живой, живой нужен был! Вот и
выдрессировали, вот и переделали петьку... А хорошо мы это сообразили,
по вызовам ездить! Калерия Львовна пациента "вызывает", кой-чего внушает
ему, потом он уже сам нас кличет, мы едем, да прямо на дому болезнь в
нем как следует и проясняем. А потом, конечно, к нам, к нам в стационар!
А? Ничего? Есть, есть у нее такая способность с вами-каплунами связы-
ваться. А уж психический больной в каждом из нас...
- Где Лена?
- Ну ты даешь! - Хосяк недовольно прервал свои разглагольствования и
даже руки от удивления раскинул. - Отпустили мы ее, конечно! Давным-дав-
но. Нам ведь она без толку. Просто связь с тобой потеряли, какой-то эк-
ран здесь непробиваемый.
Вот на крайний шаг и пошли. Надо же было узнать, где ты? А то ведь
Каля, тебя вызывая, вымоталась вся.
Калерия обернулась и снова как-то виновато, но и сладко проворковала:
- Мы Елену Игоревну на Зеленоградской ссадили. Не захотела она в
больницу.
Мужчины даже к электричке ее проводили. Так что здесь полный порядок,
не волнуйся... Ты листочки, Дима, отдай... мы не хотим огласки. У нас
опыты - европейские. А приедет какая-нибудь сволочь из Москвы, приползет
какой-нибудь начальничек - все погубит. Мы ведь за побег на тебя зла не
держим. Мы тебя к делу одному пристроить хотим. Как раз по специальности
твоей да по наклонностям.
А Леночка твоя дома уже, наверное. Симпатичная она у тебя...
В корзине опять завозился, залопотал петух.
- Цыц, гад! - крикнул грозно и весело Хосяк. - Ужо теперь без тебя
обмылимся!
Петух враз умолк, а Хосяк, все больше и больше от болтовни своей
пьянея, продолжал почти в лицо Серову выкрикивать:
- Воротынцева ты зря послушался! Листочки взял... Что твой Воротын-
цев, что пидар твой этот гнойный знал? Да, народцу много сквозь нас
прошло и всякого. Много впускаем - много выпускаем! Да это еще что! Че-
рез нас (петух в корзине забеспокоился опять), через нас тысячи пройти
должны! Может, и сотни тысяч...
Человечек только почувствовал в себе сумасшедшинку - а мы тут как
тут! Только в сознании своем усумнился - к нам, к нам! Мы - поможем! Вы-
лечить ведь все одно нельзя. Но есть путь иной. Мы неврозик - расширим!
Мы психозик - раздуем... А что в результате, ты, дурачок, спросишь? А
то! Страна сумасшедших в результате.
И петух - сюда же! Раз люди с ума посходили - животные тоже обязаны.
А как же иначе? Их мы тоже в силах инстинкта и этого самого слабо-воню-
чего животного разума лишить. Вот тебе и общероссийский зоопарк! Нашего,
так сказать, переходного периода! И заметь! Мы не каких-то там "зомби"
растить будем. Нет! И дорого, а размах хиловат. Нельзя ведь всех зомби-
ровать. Пупок развяжется. А вот чтоб все свою исконную наклонность осу-
ществили, то есть до конца с ума сбрендили
- это можно!
- Хватит, Афанасий Нилыч! - забеспокоилась на сиденье переднем Кале-
рия. - Не переутомляй себя! Оставь сложные мате...
- Цыц, лямка, цыц!.. Да... Так о чем я? А! Вот! Дом сумасшедших! Мир
сумасшедших! С таким-то товаром и мне, атеисту, перед Господом вашим
предстать не стыдно будет. Все ведь к сумасшествию склонны! Весь мир -
дурдом, и люди в нем безумцы! Ну вот и предстанем, вот и скажем: задание
твое, Всевышний, выполнено! Все спятили окончательно. А зачем спятили,
ты опять, дурачок, спросишь? Да затем, чтобы мир спасти. Так-то он быст-
ренько рухнет. Разум его быстро доконает. Вот Господь и вложил в нас су-
масшествие - как возможность спасения! А дальше - Армия Спасения от Ра-
зума! АСОР. И ты тоже станешь офицером АСОР! Мы тебя к этому делу вполне
приспособить можем... Пойми! В спиральку! В спиральку безумие в мозгу
нашем свернуто! Нам бы только размотать ее как следует! Ну так помоги...
А размотаем - вместе пожнем плоды золотые...
- Юродство в нас спиралькой свернуто... Юродство, а не сумасшествие.
Да и не позволят вам сверху мир так-то поганить, петухов портить...
- Ты! Идиот! Молчи! Что ты знаешь! Мы с Калей горы книг перевернули!
Ничего сверху нет! И юродства - тоже никакого! Выдумки Ивашки Грозно-
го...
- При чем тут Грозный?
- Ну, Алексея Михайловича... Тишайшего вашего этого, или еще ка-
кая-нибудь собака это выдумала... А насчет петухов... Петух что! Вот па-
ук с человеческими качествами - это да! Или...
- Афанасий...
- Молчи, прокладка!.. И еще - если уж говорить об основном - запомни!
Раз есть сумасшествие - греха нет! Не убийца - а сумасшедший. Не граби-
тель - псих. Стало быть, и наказания никакого не последует. Вот это -
идейка! Значит, будем все и свободны, и ненаказуемы! Да! А то: соп-
ли-вопли, христианская демократия, социализм, юродство! А мы - рраз, и
мимо всего этого, в психи!
Серов пошевелился Хосяк, то ли отвечая на это движение, то ли пресе-
кая возможные возражения, заговорил еще горячей, торопливей:
- И осуществить мы все это сможем, сможем! Потому как на земле теперь
наша воля!
Мы и есть "скорая помощь"! Только не вылечиться всем вам поможем, а
глубже и навсегда в безумие погрузиться! И по России таких карет, как
наша...
Петух в который раз уже затрепыхался, забился в корзине.
- Пеца, пеца, петушок... Золотой... Золотой окорочок мой... - завор-
ковала, запела Калерия, и тут же крышка корзины, как на кипящем котле,
дважды подпрыгнула, слетела на пол, из корзины выставился всклокоченный,
кучеряво-седой Академ, а вслед за ним выглянул слегка придушенный, с ог-
ромным, безумно раззявленным клювом и сбитым набок гребнем петух.
- Брешут! Брешут они! - завизжал Ной Янович и, ловко выпрыгнув из
корзины, кинулся на белую грудь Хосяку. - Они прибили ее! Или ударили
так...
специально... так ударили, чтобы память у нее отшибло! А может, и
совсем убили!
Я слышал, как они договаривались, когда она сошла! Слышал! Они потом
побежали ее догонять! А я не спал, потому что лекарства не пил! Он! Он!
- Ной Янович внезапно оставил Хосяка, скакнул к растворенному в кабину
окошку, вцепился коричневыми лапками в загривок водителю. - Полкаш при-
бил наверняка!
Петух, перевозбужденный машинным хаосом, снова закричал, забился в
черно-седой пене и, вмиг выпустив крылья, спланировал на косенькую Ака-
демову спину... Машину как следует тряхануло, повело в сторону, она за-
медлила ход, Серов вскочил, ударил, что было силы, Хосяка носком крос-
совки под колено, Хосяк со стоном скорчился, машину завертело юзом на
месте, и Серов, отворив дверь, повалился кулем на шоссе...
*** Он сидел под деревом в небольшом заброшенном московском сквере.
Слезы текли по небритым, желтоватым от давнего йода щекам. Спасения от
голоса, звенящего и потрескивающего в голове почти беспрерывно, звеняще-
го по-новому, как-то зловеще-тонко, изничтожающе, - не было. Уже почти
сутки убегал он от "скорой", сначала отсекшей его от дачи, а потом и от
квартиры в Отрадном, убегал, скатывался на окраины Москвы, до ближних
пригородов, потом опять возвращался в центр. Он смертельно, по-звериному
устал, возбуждение ни на минуту не покидало его, и только после страшных
напряжений воли или после каких-то юродских выходок голос стихал. Но
юродствовать в Москве было непросто, а углубляться в пригороды Серов бо-
ялся. К нему несколько раз подходили, правда, пока не задерживали, от-
пускали, милиционеры. Он начинал рассказывать туповатым, раскормленным
муниципалам про Хосяка, петуха, Академа, хватал их за руки, его лениво,
с брезгливой рассеянностью отталкивали. Он понял: в следующий раз
кто-нибудь из милиционеров просто отправит его в Кащенко. А ведь там Хо-
сяк его враз настигнет.
Там-то он все входы-выходы знает! Значит, осталось одно: бежать, бе-
жать, скрываться! Менять транспорт, уходить от пеленгующего его местона-
хождение голоса, уходить от самого себя, от своего вопящего мозга, ухо-
дить от обыденности, включенной в сеть этого всеобщего поля безумств, в
которое можно войти, как к себе домой, но выйти, выйти нельзя...
Сил почти не было. Страшно хотелось спать. Серов верил уже, что жену
отпустили, что с ней ничего не случилось. Сил душевных - не верить - не
было... Но он почему-то все никак не хотел отдать требуемые у него время
