неоднократно бывавшие в деле; при мысли, что придется сунуть в них руки,
его жестоко передернуло.
- Говори, падаль, - он шептал, не разжимая стиснутых зубов. - Говори,
служил в Ордене?
- Так и ты ж собирался служить, - Сова усмехнулся. - Я тебя сопляком
помню... Господин тобой как чуркой игрался. А мог бы и плащом одарить -
так побоялся ты, полковник, обгадился, сбег... Ничего-о... - и атаман
многозначительно прищурился.
Солль потратил несколько секунд на то, чтобы успокоить дыхание. Кровь
бешено стучала в ушах - небо, где же все его хладнокровие?! Зачем он тянул
эту падаль со дна, что он хотел услышать?!
- Ничего-о, - протянул он в тон Сове. - Что с хозяином случилось,
помнишь? Только ты, дружок, так легко не отделаешься. Говори!..
Уже придуманный было вопрос не уместился у него на языке, не пожелал
быть высказанным вслух; он сверлил Сову взглядом, надеясь, что тот сам по
себе выболтает нечто, интересующее допросчика.
Сова прекрасно понял, о чем его хотят спросить. Эгерт похолодел при
виде атамановой улыбки; Сова аккуратно облизал губы:
- Что?
Издевается, подумал Эгерт, и ухватился рукавицами за рукоятки клещей.
Вот оно, дожили - полковник Солль как заплечных дел мастер... А клещи уже
были. Только там были отточенные, как шило, длинные ручки - Фагирра
напоролся, острия вышли из спины... Удивительно, это какая должна быть
сила, чтобы пробить насквозь... Неужели...
- Говори, скотина, - голос Эгерта казался ему чужим, но тем не менее
вполне внятным и вполне спокойным голосом. Клещи в руках не дрожали; их
малиновый клюв дымился.
Мышцы связанного Совы сами собой напряглись - но на лице не было
страха.
- Что? - снова спросил не без ерничества. - Что говорить-то,
полковник, ты спроси-ка!
Теперь Солль смотрел на Сову из-за малинового клюва клещей; такой
ракурс придал ему уверенности:
- Про мальчишку. Все. Когда, зачем, о чем...
- Про какого мальчишку? - глаза Совы насмехались. - Имечко пожалте,
полковник, мальчишек много было для разных надобностей... - он ухмыльнулся
так отвратительно, что Эгерта чуть не стошнило.
- Луар Солль его имя, - выдавил он, с ненавистью глядя в желтые с
ободком глаза. - И если ты соврешь, падаль...
Сова захохотал.
Он смеялся, запрокинув голову и ударяясь затылком о топчан; Эгерт
стоял над ним, сжимая в руках клещи, хватая спертый воздух ртом.
Сова отсмеялся. Прищурился, заглядывая Эгерту чуть не в самую душу:
- Да, полковник... Лучше бы тебе... Лучше заплатил бы мне... за
молчание... Потому что мальчишка этот... - он лукаво прищурился,
выдерживая почти театральную паузу. Солль удерживал ставшие вдруг
непомерно тяжелыми клещи и с ужасом ощущал мутную волну, зарождающуюся на
дне его сознания.
Если Луар... Нет. Он, Эгерт, не сможет жить и секунды. Если окажется,
что Луар...
Мертвая девушка на дороге. Бурая кровь на босых ногах, дым, обгорелый
труп...
...Мокрый сверток в руках. Мутные глаза и прожорливый рот, и
разочарование, в котором даже себе стыдно признаться: и это - сын?!..
Зеленая шишка и живой перламутровый жук... Я хочу быть как ты... Но я
никогда не буду фехтовать, как ты...
- Мальчишка этот, - Сова перевел дух, - еще покажет тебе, что и в
какую цену, полковник. Он... поди возьми его. Проткни его, попытайся...
Того проткнул - а этот тебя нанижет, как лягуху... Ты б видел, что он
творил, - глаза Совы мечтательно закатились. - Я ведь всем расскажу, что
он творил-то, сынишка твой... - Атамановы глаза откатились обратно и
издевательски сузились, он попытался приподняться на локте, но цепи
опрокинули его обратно. - Да мне как сказали, что он вроде как твой...
Дохохотался до пуза, чуть штаны не промочил... Не сопи, полковник, что уж,
с кем не бывает... Не сопи и зенками не бегай. Подгуляла твоя баба,
ай-яй-яй, с господином подгуляла, можешь теперь и бабу проткнуть... А про
мальчишку - расскажу, отчего не рассказать... Только ты судью позови. Да
писца, да кого хочешь, да хоть на площади... - он вдруг оборвал себя, с
трудом придавая своему лицу непривычное, почти участливое выражение: -
Только жаль мне тебя, полковник. Баба-курва и сыночек-пащенок... Отомстил
тебе господин. И за меня тоже. Как совьешь себе удавку - вспомни Сову... А
мальчишка... - и он смачно щелкнул языком. - И петли, и угольки, и
колодцы, и железо, и бабы, и девчонки... Ой, мальчишка твой, жаль, не
увижу я... как он тебя прищучит, полковник. Папашку-то...
- Врешь, - сказал Эгерт глухо. - Скажи, что врешь, падаль, или...
- Или что? - усмехнулся Сова. - На, жги! Господин вот тоже жег, и
меня научил, а уж я... хе-хе, я его научил, и он...
- Врешь!!
Пламя факелов, кажется, содрогнулось. Соллев голос раскатился по
закоулкам подземной тюрьмы, многократно повторяясь, ударяясь о стены,
путаясь в лабиринтах и замирая в тупиках. Где-то за толстыми стенами
вздрогнули узники и повели мордами жирные тюремные крысы.
Сова не отвечал. На дне его глаз светилась победа.
Мутная волна, поднимавшаяся из Соллевой души, встала во весь рост и
захлестнула и мысли его, и чувства, и память.
В эту секунду он на миг понял Фагирру. Понял всех на свете палачей -
как сладостно оборвать эту ухмылку. Как сладко оборвать это грязное
торжество, не отыграться, так хоть отомстить... И не важно, что правда, а
что ложь. Есть только желтые с ободком глаза и волосатое тело, способное
испытывать боль. И оно испытает ее - море боли, океан страданий, из часа в
час, изо дня в день, Солль не устанет, у них впереди долгая жизнь, долгая
пытка...
В лицо ему ударил удушливый запах горящего мяса. Желтые глаза Совы
вдруг сделались черными - так расширились зрачки; первые секунды он еще
сдерживал крик, притворяясь равнодушным - но уже спустя мгновение стены
пыточной потряс дикий вопль, сменившийся хрипом. Узники за толстыми
стенами содрогнулись, а городской палач, стороживший под дверью,
уважительно покачал головой.
...Эгерт опомнился. Уронил клещи, закашлялся от горелой вони; кашель
перешел в позывы на рвоту - зажимая локтем рот, Солль отошел в дальний
угол пыточной. Там, по счастью, обнаружилось ведро воды.
Сова хрипел; с каждым хрипом у него в груди будто лопались пузыри.
Зачем он врет?! Ведь это ложь, теперь, ткнувшись лицом в мокрые ладони,
Солль понимал это яснее ясного. Ложь - и отвратительный удушливый смрад.
Паленым. И какое-то воспоминание, которое ходит вокруг да около, и не
разглядеть, не схватить, ускользает, как прерванный сон...
Корзинка с зеленым хвостом петрушки. Стая мошек за окном... И осень,
пятипалый лист, прилепившийся к стеклу. Рука на глазах...
Черные волосы и чистая белая кожа. И уродливый приземистый топчан...
И жаровня. И крючья. И обугленная плоть. И...
...Зимний день. Снег... Снежинки на ее плечах... Искрящиеся грани
невесомых кристаллов - и прозрачные грани бесконечного мира.
...На голову ниже его. Она казалась рядом с ним подростком, почти
ребенком... Он осмелился прикоснуться к ней - впервые. Узкие плечи
вздрогнули... Тогда, изо всех сил желая утешить и смертельно боясь
оскорбить, он осторожно привлек Торию к себе....
Синие тени на снегу застыли, слившись в одну; оба боялись
пошевельнуться и тем спугнуть... Безучастным оставался лежащий за стеной
город, и холодно поблескивала замерзшая река, и только ветер...
Ветер.
Солля трясло. Мокрый и обессиленный, он твердо знал, что,
обернувшись, увидит распятую на топчане Торию. Что они с ней проделывали?!
Она никогда не рассказывала до конца, не желала помнить... Тория...
Созвездие родинок на высокой шее. И клещи... Небо, а он не защитил, не
избавил... Не избавил тогда, не избавил сейчас... И это его хваленая
любовь?! Его отречение от самого святого, его предательство, грязь на
белом... Синие тени на снегу. Девочка, надежда, радость... Он предал ее и
себя, и все эти годы любви и жизни перечеркнул звериной ревностью... А
ведь то, что творил с ней Фагирра, было всего лишь изощренной пыткой!..
Он зажмурился и застонал; осознание ошибки и вины заставило его
впиться зубами в собственную руку. Рот его тут же наполнился кровью;
слизывая соленые капли, он прислушивался к благодатной боли - будто
налипшая на его душу короста, которую он привык считать собственной кожей,
разом опала, обнажая голые нервы и освобождая от гнили, гноя, мерзости...
- Мерзость, - сказал он шепотом. - Тор, я был мерзавец... Но Тор, я
же уже иду... Я иду... уже...
Сова прерывисто, с хрипом вздохнул - Солль даже не взглянул в его
сторону. Железная дверка скрежетнула на заржавленных петлях.
И когда дверь закрылась за Соллевой спиной, Сова невесть почему
понял, что проиграл.
Погожим теплым днем мы с Аланой прогулялись на рынок в ближайшую
деревню; ей доставляло явное удовольствие глазеть на людей, в особенности
на деревенских ребятишек, заинтересовавшихся Аланиной личностью и
сопровождавших нас на порядочном расстоянии. Моя строптивая спутница
ухитрилась показать язык самому здоровенному мальчишке, видимо, вожаку;
тот скорчил ответную рожу, но дальше этого дело не пошло.
На распутьях чесали языки: Сова-де пойман, зато в городе свирепствует
неведомый убийца, удушающий детей колодезной цепью. Первое известие
показалось мне слишком благостным, а второе слишком кровожадным; я не
поверила ни тому, ни другому.
Рыночная суета неожиданно растревожила меня. Тут и там представлялись
подмостки, и я невольно выбирала лучшее место для повозок и прикидывала,
какой на эту публику пошел бы репертуар; грезы ушли, оставив разочарование
и тупую боль. Я как могла быстро закончила покупки - полная корзина у меня
и маленькая корзинка в руках Аланы - и поспешила обратно.
По дороге домой Алана предложила сделать привал и поиграть в Луара и
волшебника; Луаром, конечно, была она, мне же выпала роль злого колдуна.
Побросав корзины, мы выбрали себе оружие на куче хвороста. Алана
имела неплохое представление о том, как фехтуют - во всяком случае она
знала об этом больше, чем я. Раздухарившись, она выкрикивала оскорбления в
адрес колдуна и наседала, как бешеная, мне оставалось только пятиться и
жалобно просить пощады...
Наконец, я упала на траву и скончалась в судорогах, после чего мы
возобновили путь, вполне довольные друг другом.
Но отступившие было мрачные мысли явились снова; входя во двор, я до
мелочей вспомнила и расположение повозок, и смех гостей, и
последовательность пьес, и неудачный дебют Луара... Или такой дебют вправе
считаться удачным? Спектакль в спектакле: сыграем, Алана, в "отречение от
сына" или в "смерть Флобастера"...
Нянька не могла нарадоваться, принимая от нас покупки; я дождалась,
пока она соберет на подносе приготовленный для Тории обед - и неожиданно
для себя попросила:
- Дайте мне.
Слова мои оказались тихими, как пение мухи - но старушка услыхала и
вздрогнула:
- А... Ты?
Я неуверенно кивнула:
- Попробую... Если нет, то... Но вдруг?
- Как бы хуже не было, - нянька в задумчивости покачала головой.
- Куда уж хуже, - сказала я шепотом.
Нянька поколебалась - и неохотно протянула мне поднос.
...Путь наверх оказался неожиданно долгим; остановившись перед
закрытой дверью, я долго переступала с ноги на ногу и слушала скрип
половиц. Страшная женщина - Тория Солль. А сумасшедших я вообще боюсь...
Так зачем, спрашивается, напросилась?!
"Пойди к ней, а я не могу... Пожалуйста".
