что ноги мои враз ослабели.
Он соскочил с коня и бросил уздечку. Два шага, и вот он уже на
ступеньках крыльца...
- Эгерт!!
Он обернулся; я споткнулась на бегу и растянулась во весь рост, снеся
головы с десятка белых одуванчиков.
В доме звонко хлопнула дверь и заскрипела лестница под торопливыми
шагами.
Собственная рука, выводящая меловые узоры на полу деканова кабинета,
казалась Луару скрюченной птичьей лапой.
Он спешил. Там, за дверью, стоял Эгерт Солль; его шепот обволакивал
Луара, хотя слов было не понять. Луаров слух сделался странно
избирательным - он слышал возню стражников на лестнице, сопение
старичка-служителя, крик воробьев под окнами, даже, кажется, робкие усилия
гнездящейся между стенами мыши - а вот слова Эгерта Солля, сказанные
именно для Луара, теряли смысл, просто лились, как вода.
Но Луар слушал. Ему доставляло удовольствие ловить в голосе Солля
знакомые интонации; он был в безопасности, он знал, что встречи не
случится. Приятно смотреть на огонь - но залезть в него решится не каждый;
Луар слишком хорошо помнил последнюю встречу с бывшим отцом... Хотя нет,
последняя была в лесу, в стане Совы... Скрестить оружие не страшно. А вот
тот ковер на полу каварренского дома, распрямляющиеся ворсинки... Он не
хотел бы проходить через это снова. Избавьте.
Сейчас он уйдет. Эти люди думают, что затравили его, как волка,
загнали в тупик. Эти люди привыкли все решать с помощью своего железа - и
Эгерт такой же... Почти такой. Он говорит что-то важное - жаль, что Луару
не понять. Но говори, Эгерт. Говори, твой голос будит воспоминания...
Черный головастик - скользкий шарик с хвостом. Тычется в стенку
корыта, щекочет ладонь. Дохлый малек на отмели, тусклая серебряная
полоска... Вдавленный в снег отпечаток мощной лапы... Полозья, горящие на
солнце...
Снова эти ворсинки, будь они неладны. А Солль говорит сейчас особенно
страстно, особенно сильно...
Журчание водопада. Говори, Солль...
...Но как хочется совершить эту глупость. Пускай бесполезно - все
глупости бесполезны, а некоторые еще и вредны... Видеть тебя. Эгерт.
Эгерт...
За дверью сделалось тихо. Луар, сбитый с ритма, удивленно поднял
голову; тихо. Тихо. Торопливые шаги; бормотание служителя. Новый голос -
незнакомый; тихо. И в тишине абсолютно ясный, четко различимый шепот:
- ЛОМАЙТЕ ДВЕРЬ.
Пауза. Хриплый рев:
- Именем правосудия!
Луар зажмурил глаза. Ему вдруг сделалось страшно - будто из-за двери
ударил тугой смрадный ветер. Ненависть, вот что это такое. Ненависть,
ищущая выхода.
Ага, удовлетворенно кивнул Фагирра. Вот мы и подошли к главному...
Проклясть ублюдка недостаточно. Следует еще и убить... Ибо кто рожден по
ошибке, умирает всегда справедливо. Его смерть исправляет, так сказать,
несоответствие...
Загрохотала дверь. Еще удар. И еще. Мерное кряхтение людей,
занимающихся тяжелой работой. Бух. Бух.
- Зачем? - спросил Луар растерянно.
Удары прекратились. Снова наступила тишина. Дыхание, которое Луар
узнал бы из тысячи; рука его судорожно стиснула медальон.
- ТЫ ОТКРОЕШЬ, УБЛЮДОК? ИЛИ МНЕ ВЗЯТЬСЯ ЗА ТЕБЯ САМОМУ?
...Черная пыль. Гаснет свечка - тонкий дымок...
Ему захотелось не быть. Две силы, избравшие его душу своей щепкой,
слепились воедино: чужая отторгающая воля и собственное желание исчезнуть,
бежать прочь...
Он кинулся.
...Больно.
После того, как рухнули стены кабинета, после того, как покрытый
рисунком пол обернулся воронкой, после того, как слияние сил выбросило
Луара в темноту, в никуда, после всего...
Тело его исполинским бесформенным слизнем стекало по склону - жгучее
тело. Огненная масса; он слышал, как трещали, обугливаясь, хрупкие кости
деревьев, как плавились камни под тяжелым брюхом, он ощущал спекшийся в
корку песок. Он источал зарево - красный пожар до небес, он оставлял за
собой черную пустыню, и крик его был раскаленным, зыбко трясущимся
облаком...
Это было, как утоление многодневной жажды. Он был лавой, стекающей со
склона горы...
А потом он очнулся, и ему показалось, что он лежит лицом вниз,
раскинув руки, глядя в зеленый ковер на полу. Старый ковер с примятыми
ворсинками...
Это была земля, проплывающая далеко под ним - зелено-серая, окутанная
туманом, с блестящими прожилками ручьев и ровными квадратами полей. Он
висел среди неба, и раскинутые руки его казались сведенными судорогой;
повернув голову, он разглядел белую лопасть из плотно сплетенных перьев.
От неловкого движения баланс нарушился. Земля опрокинулась на бок, и
он увидел полосу побережья, за которой расстилалось бесконечное голубое
пространство.
Ему не было страшно и не было весело. Он просто висел посреди неба,
неподвижно раскинув крылья. И тень его плыла по пыльной дороге, и
отражение его упало на воду круглого, как чашка, озера...
...В круглой чашке стояла вода. По самый край. Он жадно отхлебнул,
расплескал, облил рубашку; содрогнулся. Наверное, от холода.
Комната служила, по-видимому, гостиной - обширное, со сводчатым
потолком помещение, из конца в конец которого тянулся длинный дубовый
стол; Луар прерывисто вздохнул и опустился на край пыльного бархатного
кресла. Руки дрожали. Пахло дымом.
Глаза его понемногу привыкали к полумраку; со стен комнаты напряженно
глядели мрачные, длинные, едва различимые лица. Тусклый свет проникал из
щелей в портьерах; Луар поднялся, покачиваясь. Ему было душно; он дернул
портьеру, как дергают слишком тесный воротник.
Извне пробился солнечный луч, и взметнувшаяся туча пыли показалась
Луару стаей светящейся мошкары. Он болезненно прищурился; золотая кисть,
украшавшая портьеру, тяжело качнулась. Из бутона ее выпал и закружился в
луче сухой тараканий трупик.
Луар отдернул руку. Только сейчас ему пришло в голову, что он без
спросу хозяйничает в чужом доме, где раньше не бывал ни разу, куда явился
прямо из поднебесья...
Он передернулся. На полу под креслом валялась пара белых перьев.
Эй, ты, ублюдок.
Он чувствовал себя мучительно тяжелым. Как лава. Половицы стонали и
прогибались под его шагами; дверь отворилась прежде, чем он коснулся
бронзовой ручки, и, делая шаг, он знал уже и расположение комнат, и
содержание книжных шкафов, и то, что хозяина нет и не будет. Портреты
смотрели ему вслед; он не нашел сил обернуться и поймать взгляд человека,
застывшего в первой от двери тяжелой раме...
А следующая комната была залом, пустым и солнечным, и только посреди
его помещалось кресло, и Луар остановился, не сводя глаз со светловолосого
затылка и разлегшегося на широких плечах серого капюшона.
Нужно было позвать - но губы его не складывались в запретное слово.
Отец...
Сидящий вздохнул и обернулся. Луар вздрогнул, узнав свое собственное,
чуть измененное годами лицо.
8
...Какой бы безразмерно долгой не была жизнь - стоит ли тратить ее на
бросание камушков с моста? Даже если мост здорово смахивает на вечность,
горбатую вечность с широкими перилами и замшелым брюхом. Столько лет
прошло - а мост остается прежним, и он, Руал, остается прежним, а значит,
они в чем-то родственны...
Он углядел среди ряски коричневую жабу, аккуратно прицелился - и
сдержал свою руку. Стыдно. Бродячему всеведущему старцу не пристало
обстреливать жаб... Хотя он не всеведущ, конечно. Что есть его знание?
Эдак любой мальчишка предскажет вам будущее: если в жабу, мол, швырнуть
камнем, то она плюхнется и нырнет...
...А что станет с жабами? Что станет, когда откроется Дверь?
Он с трудом оторвал взгляд от канала; мимо по мосту прогрохотала
карета, и лакей на запятках удивленно покосился на странного старика, чей
плащ воинственно оттопыривался скрытым от глаз эфесом.
Отворила горничная. Безукоризненно чистый передничек и красные,
опухшие, но ошалелые от счастья глаза:
- Нету... Не принимают. Никого...
- Я подожду, - он усмехнулся, и горничная оробела под его взглядом. -
Время еще есть... немного. Я подожду. Проводи в гостиную.
- Не принимают же! - крикнула она, уступая, тем не менее, дорогу.
В доме пахло сердечными каплями.
Поднимаясь по лестнице, он насчитал пятнадцать ступенек. На верхней
площадке кто-то стоял; он увидел сперва башмаки, прикрытые подолом, потом
тонкие пальцы, терзающие шнуровку платья, и уже после - бледное
перепуганное лицо. Танталь. Девчонка. В доме Соллей. Тем лучше.
- Не принимают? - спросил он деловито.
Она прерывисто вздохнула:
- Вас... примут. А...
Она запнулась. Пальцы ее оставили шнуровку и принялись за пуговку на
поясе.
- Жив. На свободе.
Ее ресницы часто заморгали - как у человека, который режет лук. Он
взял ее за локоть:
- Пойдем. Позови мне Эгерта.
Танталь шла рядом, странно скособочившись, боясь шевельнуть рукой,
будто оцепенев от его прикосновения. Он чувствовал, как частит ее пульс; в
его жизни была бездна прикосновений, правда, все в далеком прошлом.
Странное создание человеческое сердце. Страх ли, страсть ли - один и тот
же бешеный ритм...
Они вошли в гостиную; он выпустил ее руку и уселся на подлокотник
кресла. Девчонка осталась стоять.
- Позови же, - он закинул ногу на ногу. - Позови мне Эгерта. Давай.
- Он сейчас придет, - сказали у него за спиной. Он обернулся.
Тория стояла, придерживаясь рукой за портьеру; лицо ее оставалось
вполне спокойным, но обман разрушали глаза - красные, как у горничной, и
напряженные, как у Танталь.
- С парнем все в порядке, - сообщил Руал сухо. - Со всеми остальными
дело хуже... Тория, я не уверен, что тебе следует слушать наш с Соллем
разговор.
Она резко выдохнула воздух - не то всхлипнула, не то хохотнула:
- Речь пойдет о моем сыне?
Сделалось тихо. Губы Танталь беззвучно произнесли имя.
Руал нахмурился:
- Не стоило давать ему такое имя. Это неудачная мысль... Вы думали о
декане Луаяне, а получился Руал-перевертыш.
- Какой Руал? - жалобно спросила Танталь. Тория, вздрогнув, бросила
на нее быстрый предостерегающий взгляд.
Он криво усмехнулся:
- Руал - это я. Руал Ильмарранен по кличке Привратник.
Ветер. Сквозняк, пахнущий пылью и старыми книгами. Тень в конце
коридора; звук закрываемой двери, торопливые шаги, сейчас случится встреча
- но нет, снова только тень.
Узор сплетенных веток. Полураскрытое окно, запах сырой земли и жухлой
травы...
Мой отец в земле. Стальные клещи останутся в его могиле даже тогда,
когда тело обратится в прах.
(Да)
Кресло посреди пустого зала. Пустое кресло, и зачем-то колодезная
цепь на подлокотнике. Цепь соскальзывает с тусклым бряцанием,
сворачивается на полу в клубок, будто живая...
Какой странный дом. Оплывшая свечка внутри стеклянного шара... И
молчит под слоем пыли запертый клавесин. И половицы, скрипящие на разные
голоса, но каждый скрип неприятно похож на слово, повторяющееся слово...
Он ловил уходящего долго и жадно. Он пытался разглядеть в нем отца -
незнакомого и неожиданно близкого, пугающе похожего и вместе с тем иного,
притягательного, завораживающего... Он слушал его голос, ловя в нем
странно знакомые нотки - и вместе с тем каждую секунду понимая, что
говорит не с отцом. Отец в земле...
Звук захлопывающейся двери.
(Извне)
Ступеньки под его ногами стонали, повторяя одно и то же непонятное
словосочетание, не то жалобу, не то угрозу. Прорицатель...
- Я никогда не прорицал, - сказал Луар вслед ускользающей фигуре.
