тщательно скрывать свои мысли, а между тем из-под слоея вежливого вни-
мания на его лице явственно проступали растерянность и возмущение: Ве-
ликий Инквизитор лениво расслаблен. Великий Инквизитор бездействует,
закинув ноги на табуретку, пьет кофе и приканчивает пачку сигарет, в
то время как эпидемия разрастается, а паника грозит захлестнуть и сто-
лицу тоже...
Вполголоса проблеял телефон. Звонил начальник внутренней стражи.
- Да погибнет скверна...
- Да, - Клавдий щелкнул зажигалкой, щурясь на синевато-желтый
огонек.
- Их привезли, патрон... Четверых. Прочую шелуху отсеяли еще в
окружном управлении...
- В камеру для допросов.
- В каком порядке?
- Все равно. По алфавиту, - Клавдий бросил трубку и поднялся.
Встретившись с ним взглядом, посыльный невольно сделал шаг назад;
Клавдий кивнул ему, отпуская.
В приемной маялся куратор округа Рянка. Не желая отравлять сига-
ретным дымом некурящего рянкского коллегу, Клавдий вышел через потай-
ную дверь; куратор маялся с утра, ожидая вызова. Клавдий еще не решил,
зачем он мучит этого достойного, в общем-то, человека; он примет реше-
ние после. И постарается забыть, что пять лет назад этот самый куратор
готов был костьми лечь, но не допустить Клавдия Старжа до его тепереш-
него поста. Или, наоборот, постарается вспомнить...
Камера для допросов традиционно помещается в подвале, куда от его
кабинета пять минут спокойной ходьбы. Вот и прекрасно; значит, Великий
Инквизитор благополучно успеет докурить.
(ДЮНКА. ОКТЯБРЬ-ДЕКАБРЬ)
На следующий курс лицеиста Старжа перевели условно, и уже осенью
он сдал два недостающих экзамена "в рабочем порядке". Его соседом по
комнате был теперь Юлек Митец, благодушный увалень, любимец девчонок,
рыцарь с мандолиной; в комнате чуть не каждый день было тесно и шумно,
и Клав теснился и шумел, как все. Он все теперь делал как все, потому
что слишком запали в душу те слова Дюнкиной сестры: "Имей совесть,
Клав... будто ты один любил Докию..."
На кладбище удобно было ездить автостопом. Водители тяжелых са-
мосвалов вскоре стали узнавать его и останавливались, даже не ожидая
просьбы.
О его ночных поездках знал только Юлек. "Клав, ну ты... сегодня
дождь такой, может, ты бы уже завтра съездил, а?.. Ладно, молчу-молчу,
ну, я тогда сегодня Линку к себе приведу, ты же не будешь против?"
Линка - маленькая щуплая девчонка по прозвищу Блоха - была весе-
лой курвочкой, искренне и ласково любившей всех без разбора. В конце
осени Клав стиснул зубы и тоже переспал с ней; трезвый рассудок подс-
казывал, что именно это - первый шаг к исполнению клятвы. Он сделался
мужчиной и избавил себя от сладостно-мучительных подростковых снов;
сны могли считаться изменой Дюнке, а пятиминутная возня с веселой Бло-
хой - нет. И сама Линка была лишь средством, приспособлением для уто-
ления физической надобности; проведя подобную аналогию, Клав ощутил
себя циником до мозга костей. Вероятно, теперь в его жизни будет пол-
ным-полно женщин.
Он жил, учился, улыбался, изредка играл в волейбол - размеренно,
как автомат. Сухая нормированная оболочка прикрывала от посторонних
взглядов его истинную жизнь - ту, где, кроме Дюнки, не было никого.
Он ездил на кладбище по ночам, раз в два-три дня, а бывало, и ча-
ще. Садился на низкую скамейку у ограды, ставил рядом автомобильный
фонарь с аккумулятором, купленный по случаю в магазине повторной про-
дажи - и погружался в полузабытье, в сон наяву, и там, в этом сне,
Дюнка была жива. Была рядом.
...Светлый мир, по яркости схожий с галлюцинацией. Запах хвои.
Громады гор - будто замершие, покрытые синим мехом зверюги; давняя по-
ездка на родину деда, желтый микроавтобус, ползущий среди серого утра,
котловина, в которой струями перетекает туман, магазинчик, в котором
он купил Дюнке деревянную брошь, ее детский страх перед какими-то зме-
ями...
Новое лицо неизвестной ему земли. Срезы гор, слоистые, впитавшие
время, будто колоссальная губка. Дюнкин неудержимый восторг, прямо-та-
ки неостановимый, с кувырканием на траве, с купанием в ледяном водопа-
де; ночная луна, подобная сверкающей бочке. Незнакомые обоим звезды -
цветные, потрясающе близкие, заставляющие думать о вечном...
Думать о вечном. Однажды они взобрались на самую вершину и, пот-
рясенные, долго стояли, не разжимая рук.
Этот мир был самодостаточен. Этот мир лежал в своих сколах и
складках, в густой зеленой шерсти, в скользящих лентах мелких рек, в
неподвижном запахе хвои и времени; они стояли молча, благодарные, как
дети, которых впервые пустили в бальный зал...
И тогда, переполненный горячим и светлым, которому не было назва-
ния, он впервые коснулся губами ее губ. Потому что не умел сказать
иначе.
И горы молчаливо подтвердили его правоту.
Признали прикосновение сухих губ - частью великого мира. Такой
же, как дятлы и реки, белые спины овец, белые брюшка облаков, серебря-
ные монетки озер на зеленых полях и вросшие в землю, потемневшие от
времени срубы.
Горы признали его правоту, и Дюнка признала тоже; так они и оста-
лись в его памяти - величественный мир, отражающийся в ее удивленных
глазах, счастливое осознание некой невыразимой тайны и вкус ее неуме-
лых губ...
Он сидел на низкой скамейке у кладбищенской ограды, сидел, не от-
нимая ладоней от лица.
Иногда видения не приходили, тогда он утыкался в земляной холмик
и плакал от отчаяния - навзрыд, но без слез.
Старый лум встретился ему только однажды. Неслышно вышел из тем-
ноты, заступил дорогу к могиле:
- Мальчик, ты по неведению творишь зло. НЕ БЕСПОКОЙ. Не мучь ее и
себя, вспоминай о ней светло, но не нарушай ЭТОТ покой своими бесплод-
ными призывами!..
- Вы не сумеете меня утешить, - сказал Клав тихо. - Отойдите.
Старый лум сжал губы:
- Ты наделен определенными... возможностями. Не знаю, кем ты ста-
нешь, но... Твое желание имеет слишком большой вес. Не желай неразум-
ного.
С этими словами он и ушел.
С наступлением зимы Юлек Митец, до сих пор покорно терпевший, по-
ка Клав "переболеет" и справится наконец с горем, не выдержал наконец
и решил взбунтоваться:
- Да ты ненормальный! Тебя заклинило прям, ну зашкалило, прям как
градусник в кипятке! Я вот "скорую" к тебе вызову, пусть транквилиза-
тор вколют! Ты что, не можешь днем сходить, в воскресенье, как все лю-
ди?!
Клав открыл рот и послал приятеля в место, откуда не возвращают-
ся. Юлек смертельно обиделся и замолчал надолго.
А через неделю Клав простудился-таки и заболел, не сильно, как
раз на недельку в изоляторе; из царства медицины невозможно было неза-
метно уйти, и угрюмый санитар Крыл едва не набил строптивому больному
морду. Лишенный главного содержания своей жизни, Клав с головой залез
под одеяло и в привычном бреду потянулся к Дюнке - с невиданной, исс-
тупленной силой. "Не покидай меня..."
В день его выздоровления в лицее давали традиционный зимний бал;
для Клава это был удобный случай бесшумно исчезнуть. Сославшись на
слабость и головную боль - а после болезни он был-таки слаб - Клав от-
казался составить компанию Юлеку и его мандолине; случилось так, что
под вечер разыгралась метель, да такая, что даже фанатичному Клаву
хватило ума отказаться от посещения кладбища.
Лицеисты веселились; Клав сидел в пустой комнате, у залепленного
снегом окна, и на столе перед ним стоял замысловатый светильник в виде
толстой витой свечи. Отражение лампы в черном оконном стекле казалось
настоящей, живой свечкой; над свечой сидел хмурый мальчик, считающий
себя взрослым - его отражение было таким же суровым и таким же угрю-
мым. Колотился в окно злой, раздраженный снег.
...Ощущение не пришло внезапно. Он поймал себя на том, что уже
несколько минут напряженно прислушивается, не то к отдаленным звукам
веселья, не то к вою ветра, не то к себе самому. Тоненький червячок
тревоги сперва чуть шевельнулся в груди, потом болезненно дернулся,
как на крючке, обдавая кожу морозом куда более жестким, чем тот, что
царил за окном. Клаву показалось, что стеклянный огонек свечки колых-
нулся, будто пламя под порывом сквозняка.
Он провел руками по лицу. Посидел несколько секунд, прячась от
мира за ненадежной решеткой из сцепленных пальцев. Потом выдвинул ящик
стола, наощупь выловил пузырек с бледными таблетками и сглотнул сразу
две, не запивая водой.
Успокоение наступило через несколько минут. Насильственное успо-
коение - будто на его колотящееся сердце накинули смирительную рубаш-
ку. Он сонно замигал глазами, потом зевнул, глядя в темное стекло,
опустил голову на руки...
Новый толчок беспокойства пробился сквозь сонное оцепенение, как
нож сквозь вату. Несколько секунд Клав боролся, потом встал и включил
плафон под потолком. Комнату залило светом до последнего уголка - на
душе у Клава было темно и страшно. Будто бы, прикованный цепью к же-
лезным перилам неведомой лестницы, он слушал мягкие, медленно прибли-
жающиеся шаги по ступенькам. Медленно, но размерено и неуклонно. Кто
идет? Что идет?!
Он понимал, как глупо будет выглядеть, ввалившись посреди вечера
на бал - бледный и перепуганный, в линялом спортивном костюме. Он по-
нимал это и кусал губы - но не гордость и не стыд задержали его, ког-
да он готов был переступить порог.
А что это было за чувство - он так и не смог понять.
Колотился в стекло сухой снег. Ровно горела электрическая свеча,
и плафон под потолком горел честно и ярко, и в окне, как в черном зер-
кале, отражалась уютная комната двух прилежных лицеистов. А с той сто-
роны стекла белело лицо, наполовину освещенное уличным фонарем, будто
луна в ущербе.
Клав прижал руку ко вздрагивающим ребрам. Проклятые пьяные шутни-
ки, как они взобрались на балкон...
Мысли были не те и не о том. Мысли были защитные, инстинктивные,
так птица, обороняющая гнездо, прикидывается подранком... Клав сделал
шаг к окну. Потом еще. Потом...
Ее лицо было грустным. Очень печальным, длинным и тонким, как
огонек свечи, со скорбно поджатыми губами, с тенями вокруг неестест-
венно огромных глаз. Один взгляд. Длинное мгновение.
Ветер!..
Свирепый ветер, кидающий в стекло снег, и стекло-то, оказывается,
заледенело снаружи, покрылось узором, в него никак не заглянуть - зато
уличный фонарь подсвечивает его сбоку, и сумасшедшему мальчишке в игре
теней мерещится невесть что.
* * *
Тесное сводчатое помещение освещалось одним-единственным факелом,
помещавшимся у допросчика за спиной. Клавдий протянул руку в темноту -
невидимый стражник тут же накинул ему на локоть тонкий невесомый плащ.
Все убранство допросной состояло из длинного дубового стола и ду-
бового же кресла с неимоверно высокой, резной спинкой; усевшись, Клав-
дий автоматически потянулся за сигаретой в нагрудном кармане - рука
его нащупала пачку сквозь непроницаемый шелк плаща. Клавдий опомнился
и набросил на голову капюшон; легкая ткань, пахнущая нафталином и сы-
ростью, закрыла его лицо до самых губ. Против глаз пришлись узкие,
привычные прорези; через минуту Клавдий перестанет ощущать неудобство.
Притерпелся.
Некоторое время в допросной камере царила глухая тишина; Клавдий
смотрел прямо перед собой. Встреча с ведьмой не терпит легкомыслия;
Клавдий молчал, по капле впуская в себя Великого Инквизитора.
- Вперед, - сказал он наконец. - По одной. Порядок не имеет зна-
чения.
Протяжно заскрипела кованая дверь; ее петли традиционно не смазы-
вались. Клавдий ждал.
Молодая. Не больше тридцати. Запястья и щиколотки в колодках -
