селка. И когда надо было бросать училище и бежать сломя голову из хо-
рошего, в общем-то, города Ридны. И еще потом, когда...
Ее передернуло. Там, в каше неприятных воспоминаний, был и первый
встреченный ею инквизитор. Тошнота и слабость, указующий перст: "Ведь-
ма!"
Ивга вздрогнула и оглянулась. Подземный вагон нес своих пассажи-
ров, изредка покачиваясь, как колыбель; нацеленные на нее указующие
пальцы существовали лишь в ее воображении. Люди читали, дремали, бесе-
ловали, тупо смотрели в темные окна...
Ну и паскудно же вы выглядите, дамочка, молча сказала Ивга своему
бледному отражению. Вам необходимо посетить парикмахера и массажиста,
но прежде всего психиатра, моя милая. У вас совершенно безумные гла-
за... вряд ли сумасшедшую ведьму возьмут на учет. И на общественных
работах она ни к чему... ее прямиком отправят на костер, или что у них
там... В селе просто, а здесь, наверное, какой-нибудь гуманный элект-
рический костер... Ведьма гриль...
Пребывание в подземелье вдруг сделалось ей тягостным; выбравшись
на поверхность, она долго приходила в себя, делая вид, что разглядыва-
ет журналы на витрине киоска. Поймала на себе несколько удивленных
взглядов и спохватилась - журналы оказались весьма фривольными, с гри-
фом "только для мужчин"...
Она сделала шаг, чтобы отойти - и едва не столкнулась с парнем в
облегающем черном костюме, поверх которого была небрежно накинута ме-
ховая безрукавка.
Чугайстер скользнул по ней равнодушным, каким-то резиновым взгля-
дом; взгляд тут же вернулся, заинтересованный, и снова безучастно
опал, как шланг, из которого вытекла упругая вода. Ивга стояла, не в
силах оторвать от асфальта подошвы поношенных серых кроссовок.
Все они так. Сперва кидаются, потом воротят нос; чугайстры чуят
ведьму, но интересуют их одни только навы. Любой чугайстер видит Ивгу
насквозь - но не спешит кричать об этом, вот за что спасибо...
Чугайстер забыл о ней. Неважно, сколько неживых женщин он сделал
сегодня еще более мертвыми; сейчас в его руках оказался глянцевый жур-
нал, на обложке которого вопила о жизни тугая розовая плоть. Зовущая
плоть, от одного этого зова можно оглохнуть...
Ивга отвернулась и, волоча ноги, побрела прочь.
Антикварный магазинчик был открыт; Ивга не решилась приблизится,
просто вошла в телефонную будку напротив. Набрала номер хозяйки и сра-
зу дернула за рычаг; потом, стиснув зубы, позвонила Митецам и долго,
долго слушала гулкие, торжествующие гудки...
В городской квартире Назара не отвечали тоже. Втянув голову в
плечи, Ивга пересекла площадь Роз, добралась до скверика и села, уста-
ло вытянув ноги.
- ...Горячие бутерброды?..
Ивга вздрогнула.
Прямо перед ней остановилась низенькая тележка с ярким контейне-
ром, и над приоткрытой крышкой клубился пар. Тележку везла девочка лет
четырнадцати; из-под длинной вытянутой кофты выглядывал подол темного
платья, похожего на школьную форму.
- Горячие бутерброды, - сообщила девочка голосом, не терпящим
возражений. - С томатом и луком... Всего по пять монет.
Ивга позвенела в кармане мелочью. Пришла и ушла равнодушная
мысль, что завтра, может быть, у нее совсем не останется денег. Даже
на бутерброды...
Девочка почему-то не спешила уходить. Стояла и смотрела, как Ивга
жует; может быть, ждала похвал?..
- Отличные бутерброды, - Ивга выдавила приветливую усмешку.
- Ты - та самая лисица, которая решила жить среди кур, - без
улыбки заявила вдруг девочка. - И надеешься, что они тебя не узнают.
Ивга молчала. Кусок бутерброда вдруг встал у нее поперек горла.
- Лисицы не едят пшена! - торжествующе заверила ее девочка. - Ты
увидишь... потом, - и она деловито взялась за свою тележку. - До
свидания...
Рука ее больно ткнула Ивгу в плечо; Ивга поперхнулась - но девоч-
ка уже уходила, толкая перед собой тележку с таким скорбно-торжествен-
ным видом, как будто это был катафалк на военных похоронах.
* * *
При въезде в город на панели экстренного вызова проснулся и зами-
гал красный, колющий глаза огонек; Клавдий не стал брать трубку, одна-
ко предчувствие в его груди болезненно дернулось: ну вот...
На площади Победного Штурма всегда было полно паркующихся машин,
вот и на этот раз какой-то юркий белый "максик" загромоздил проезд
своим широким гофрированным задом, и Клавдию пришлось раздраженно
взвыть служебной сиреной.
Поднявшись к себе, он некоторое время задумчиво изучал содержимое
холодильника; потом захлопнул дверцу, поставил на огонь чайник и усел-
ся перед телефоном.
- Да погибнет скверна, патрон, - голос заместителя был профессио-
нально хрипл, но Клавдий явственно расслышал в нем нотку искреннего
облегчения. - Я искал вас, патрон...
- Да погибнет скверна, Глюр... Ну? - Клавдий прилег на диван, не
снимая запыленных туфель.
- Эпидемия, патрон. Случаи чумы в Рянке...
- Случаи - это сколько?
- Десять, патрон...
- Сколько?!
- Десять случаев бубонной чумы, и уже три смертных исхода... Са-
нитарный гарнизон поднят по тревоге, Рянка закрыта... Сообщение уже
пролезло в прессу...
- Дальше.
- Самосуд.
Клавдий придержал трубку плечом. На кухне все громче свистел за-
кипающий чайник.
- Где?
- В Рянке паника, патрон... На главной площади. Наши люди прибы-
ли, когда костер уже прогорел.
- Очень жаль, - голос Клавдия сделался бесцветным и сухим. -
Очень жаль, что наши люди в Рянке так нерасторопны. Погибшая?
- Была ведьмой. Но... глухаркой, неинициированной, патрон. Ее
причастность к эпидемии...
- Аресты?
- Пятнадцать человек. Куратор округа Рянка пожелал проявить рве-
ние... Чтобы, так сказать, загладить...
- Куратора округа Рянка вызвать сюда, в Вижну, - медленно прого-
ворил Клавдий. - Преемником назначить... если я правильно помню, в
этом округе работает Юриц?
Заместитель помолчал. Сказал осторожно, будто пробуя каждое слово
на вкус:
- Вряд ли это понравится Совету Кураторов... Они и так кричат на
каждом сходе, что Вижна везде сует своих людей.
Клавдий усмехнулся. Его смешок хорошо слышен был на той стороне
провода, и потому заместитель поспешно прикусил язык.
- Всех арестованных, - Клавдий пощелкал золотым зажимом авторуч-
ки, - Всех арестованных - доставить в город. Ко мне.
- Да, патрон, - пробормотал заместитель чуть суетливее, чем поз-
воляло его достоинство.
Клавдий помедлил, разглядывая узор виноградных листьев за окном.
Если он предчувствовал только ЭТО - что ж, ничего... Еще ничего,
бывает и хуже...
- Я сейчас приеду - мне понадобится очень подробная информация,
Глюр. Вплоть до расположения колодцев округа Рянка... Кстати, почему
вы до сих пор не сообщили, что герцог звонил?
Заместитель осекся.
- Патрон... Откуда вы знаете?..
- А как же, - Клавдий ухмыльнулся. - Всякий раз, когда у нас про-
кол... Вы ведь догадываетесь, Глюр, что все случившееся есть наш боль-
шой прокол? Да?
Заместитель сглотнул - так, что было слышно в трубке:
- Да, патрон. Конечно, да.
(ДЮНКА. ИЮНЬ)
...В день похорон Дюнкина сестра отозвала его в сторонку и, не
сводя воспаленных ввалившихся глаз, попросила:
- Имей совесть, Клавдий. Ты ведешь себя так, будто Докию любил ты
один.
Он осел, будто от удара обухом. И кивнул.
Три дня слиплись в одни бесконечные сутки. Трижды наступала ночь;
он отвечал на какие-то вопросы, а за спиной у него переглядывались,
переговаривались приятели, однокурсники и вовсе незнакомые люди: "Это
тот мальчик, с которым она была в тот день на пляже. Это тот маль-
чик..."
- Она не могла так просто утонуть! Она плавала, как... Она не
могла!..
- Успокойтесь, Старж. На теле нет следов насилия. Ее погубила
простая судорога.
Простая.
- Клав, ну ты, это самое, не убивайся так... Пойди вот, экзамен
сдай, отвлечешься...
- Клав, ты, это, прости, но вы с ней хоть раз, это... были?..
...Потом он дождался, пока опустеет кладбище.
Люди, еще недавно бывшие скорбной процессией, теперь понемногу
тянулись к выходу; один только Юлек Митец отстал, растерянно оглядыва-
ясь в поисках Клава. Не нашел, бегом догнал ребят - подавленных и воз-
бужденных одновременно. Дюнкиной матери уже не было видно - за ней
захлопнулась дверца машины...
Все эти люди перестали интересовать Клава много часов назад.
"Иметь совесть" - значит быть последовательным в своем эгоизме.
Вечерело. Сильно, густо, тяжело пахли увядающие цветы.
- Дюнка, - сказал он, опускаясь на колени. - Дюнка, я хотел ска-
зать тебе, что мы поженимся после экзаменов... Не прогоняй меня. Мож-
но, я тут посижу?
Мягкое закатное небо. Примиряющие голоса цикад.
- Дюнка...
Он не нашел слов.
Возможно, он хотел сказать, что непростительно привык к ее любви.
Что слишком часто позволял себе высокомерно отмахиваться - приходи
завтра. Что она была для него наполовину вещью, наполовину ребенком.
Что он не знает, как себя наказать. И поможет ли самое страшное нака-
зание...
И тогда он сказал то, что счел нужным. Что считал единственно
правильным и естественным.
- Дюн, я клянусь тебе никогда и никого, кроме тебя, не любить.
Ветер ли тронул верхушку темной кладбищенской елки? Или Дюнка,
смотревшая ОТТУДА, бурно завозмущалась, затрясла мокрыми волосами,
возмущенно вздернула заострившийся нос?
- Я сказал, - прошептал он неслышно. - Прости.
За спиной у него треснула ветка. Он напрягся, медленно сосчитал
до пяти - и обернулся.
Он не запомнил всех, кто был на похоронах - но почему-то был уве-
рен, что именно этого старика там не было. Мятый темный костюм, разби-
тые ботинки - может быть, кладбищенский сторож?.. У бродяги, промышля-
ющего пустыми бутылками, определенно не может быть такого волевого ли-
ца. И такого ясного взгляда.
- Я лум, - сказал старик, будто отвечая на беззвучный вопрос. -
Не беспокойся.
Лум. Утешитель на кладбище. Говорят, что ремесло это происходит
от какой-то забытой ныне веры. От служителей, когда-то находивших сло-
ва для самых больных, самых обескровленных потерей душ. Родители Дюнки
не прибегли к услугам лума, гордо не пожелали делить ношу собственного
горя; возможно, старик решил, что отбившийся от процессии Клав станет
его клиентом.
- Нет, - Клав отвернулся. - Спасибо, но... Я не верю во все это.
Мне не надо. Я сам.
- Во что ты не веришь? - удивился старик.
- Я хочу быть один, - сказал Клав шепотом. - С... ней. Пожалуйс-
та, уйдите.
- Ты не прав, - старик вздохнул. - Ты не прав... но я уже ухожу.
Только...
Клав досадливо поднял голову.
- Только, - старик пожевал губами, будто пытаясь на вкус подоб-
рать нужное слово, - ты... делаешь, что делать нельзя. Ты ее тревожишь
и зовешь. Ты ее держишь; тех, кто принадлежит ТОМУ миру, ни в коем
случае нельзя тащить СЮДА. Нявки...
Клав дернулся:
- Уходите.
- Прощай...
Черные еловые ветки дрогнули, пропуская неслышно уходящего лума.
Клавдий Старж, шестнадцатилетний мальчик, считающий себя мужчиной, ос-
тался в одиночестве.
С Дюнкой.
* * *
Ночь она провела на вокзале.
Болезненное чувство незащищенности гнало ее с этажа на этаж, из
зала в зал; всякий раз, засыпая на несколько минут в глубоком самолет-
ном кресле, она просыпалась, будто в бреду, и долго не могла понять,
кто она и где находится.
Наконец, устав от душного тепла и неестественного света белых
плафонов, Ивга выбралась на влажный от мороси перрон; мельчайшие час-
тички воды вились вокруг нестерпимо ярких фонарей, будто мухи. Прихо-
