Усилием воли он запретил себе задумываться. О жизни нельзя думать
слишком усиленно - пропадет охота жить. Не будем предвосхищать гряду-
щие беды, будем решать проблемы по мере их поступления...
На Дюнкиной спине пятном проступила влага. Это мокрый купальник
пропечатывается сквозь тонкий плащ...
- Тебе не холодно?
Отрицательный жест головой. Теперь ей никогда не бывает холодно.
И пальцы у нее ледяные, как зима...
Будто ощутив его настроение, она чуть повернула голову. Легко
сжала его ладонь - чуть-чуть:
- Клав... Не... покидай... меня.
Комнатушка была размером с автобус. Над улицей нависал балкон -
полукруглый, с неровными проржавевшими перилами. У Клава, который вы-
шел покурить, сразу же закружилась голова, потому что под ногами, на
расстоянии четырнадцати этажей, текли друг другу навстречу два безос-
тановочных потока - сверкающий металл, разноцветные фары, раздражен-
ные, доносящиеся в поднебесье гудки... И ночи - как не бывало. Грязно-
ватый, неестественный свет.
Дюнка сидела на продавленном диване. Она скинула плащ и снова ос-
талась в проклятом купальнике змеиного цвета.
- Сними его, - попросил Клав шепотом. - Давай его... сожжем.
Против ожидания, она послушно кивнула. И стянула с плеча лямку. И
другую тоже; Клав смотрел, не догадавшись отвести глаза. В ТОЙ жизни
он не видел Дюнкиной наготы. И не может судить теперь, изменилась она
С ТЕХ ПОР или нет...
Ее грудь казалась белой в сравнении с остальным телом. Ах да, за-
гар... Не бронзовый, а пепельно-сероватый. Или путает свет, пробиваю-
щийся с улицы?..
Дюнка привстала, стаскивая змеиную ткань с бедер. Клаву захоте-
лось зажмуриться. Купальник превратился теперь в мокрую тряпочку, жгу-
том скрутившуюся на ее коленях.
Его бросило в жар. Он невольно взялся рукой за пряжку собственно-
го пояса; Дюнка сбросила купальник на пол и поднялась:
- Клав...
Волосы на его голове встали дыбом. Он чуть не вскрикнул - так
больно столкнулись в нем два одинаково сильных, одинаково безжалостных
знания.
Любимое тело. Его девушка. Его женщина. Впервые...
Мокрые волосы-сосульки. Ледяные ладони. Босые следы на промерзшем
песке. Удушливый запах цветов на могиле, и ее лицо - это самое лицо! -
в широкой траурной рамке...
Он видел ее в гробу. КАК ему теперь...
- Клав... не... прогоняй... меня...
- Я не прогоню, - вытолкнул он сквозь пересохшее горло. - Но...
- Не бойся... Клавушка, не бойся... Я же тебя люблю... Обними ме-
ня, Клав, я так долго...
Он впился зубами в нижнюю губу, так, что потекла по подбородку
теплая струйка крови:
- Дюночка, не сейчас...
- Клав. Клав...
Не могу, подумал он беспомощно. Не... могу.
Дюнка стояла рядом, и ее руки были холодные, как рыбки. Будто бы
она слишком долго просидела в речной воде.
И правда, долго. Ох как долго...
Он заставит себя поверить, что время отступило на десять месяцев
назад. Что сейчас жаркий июнь, что завтра предстоит экзамен, что Дюнка
попросту перекупалась и продрогла. Он заставит себя забыть похоронную
процессию и этот ужасный цветочный запах. Запах кладбищенской глины...
Он забудет. Сейчас.
- Клав...
- Сейчас, Дюночка. Сейчас...
У этого поцелуя был привкус крови из прокушенной губы.
- Клавушка...
Он стиснул зубы. Он уже знал, что решится.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
---------------
* * *
Телефон плакал длинными гудками. Телефон истекал жалобными вопля-
ми: подойди ко мне, подойди... Возьми трубку, это так важно, от этого
зависит человеческая жизнь...
Назар не слышал. Назар выдернул телефонный шнур из розетки, уста-
новив в своем мире тишину и покой. А может быть, он просто спал...
Ивга устало опустилась на влажную скамейку.
В прихожей у Прова тоже стоял телефон. На маленьком телефонном
столике; у Ивги хватило сил развернуть столик, поставить его поперек.
Торцом в дверь ванной, другим торцом в противоположную стену... Тесная
квартирка была у Прова. Узкий коридор.
Там же, в коридоре, она натянула мокрое белье. Глотая слезы,
влезла в джинсы и свитер. Не завязывая шнурков на кроссовках, вылетела
за дверь; шум воды в ванной оборвался. Ивгу захлестнул страх - почти
как тогда, на ночном пустыре, среди неподвижно чернеющих вагонов...
Она побежала. Сумка колотила по заду, будто подгоняя, поддавая
охоты; на дорожке перед домом от нее шарахнулась стайка ребятишек.
Старик с хозяйственной сумкой еле удержался на ногах; она вскочила в
закрывающиеся двери автобуса и целых пять остановок боялась, что Пров
ее догонит.
За что она так с ним? Что он ей сделал, кроме хорошего?..
И что будет, если он все-таки ее разыщет? Если станет искать...
Ох, станет. Такое не прощают. В особенности Пров...
Если бы Назар только подошел к телефону. Ивга не стала бы молчать
в трубку - она вполне созрела, чтобы говорить. Чтобы униженно просить,
она созрела тоже. Чтобы наняться к папе-свекру... тьфу, к бывшему па-
пе-свекру, к профессору Митецу... Наняться в домработницы. Свадьбы не
будет, это козе понятно, Ивга больше не гордая, не честолюбивая, вооб-
ще никакая... Если Назар не захочет любить ведьму... то пусть защитит
хотя бы. Пусть будет... к ведьме... снисходителен...
Косой взгляд проходившей мимо женщины хлестанул, как пощечина.
Жалостливо-брезгливый взгляд, подаренный юной бродяжке с мокрыми глаза-
ми и красным от слез носом; Ивга ощутила себя налипшим на скамейку
плевком. Гадким на вид и возмутительным с точки зрения санитарии; ин-
тересно, не захочет ли полицейский патруль, неторопливо прогуливающий-
ся вдоль улицы, расспросить подозрительную девчонку на предмет доку-
ментов?
Ивга явственно представила себя в приемнике-распределителе. Без-
домная безработная ведьма, не состоящая на положенном учете, стучит
кулачком по пыльному столу полицейского капитана: "Я позвоню Великому
Инквизитору Вижны! Лично! Немедленно! И вот тогда вы ответите..."
Полицейский патруль приближался; Ивга подавила в себе паническое
желание бежать. Нащупала в сумке блокнот, раскрыла на первой попавшей-
ся странице, углубилась в изучение собственного скверного почерка. Че-
ловек занят делом, человек всего лишь на минуту присел на парковую
скамейку, человек - абитуриентка, приехавшая из провинции поступать в
институт, слегка потрепанная, но очень-очень прилежная ученица...
Скосив глаза, она видела, как их тени проползли в сантиметре от
ее кроссовок. Проползли - но не задели, хороший знак...
- Не трясись, дура. Им до тебя нет дела.
На другом конце скамейки сидела девчонка в платье, похожем на
школьное. Рядом источала аппетитный пар вечная тележка с горячими бу-
тербродами.
- Ты бы имидж поменяла, - сказала ей Ивга сквозь зубы. Девчонка
подняла брови:
- Что?
- Имидж, - Ивга презрительно скривила рот. - Купи себе парик и
зонтик... Или надень кожаную куртку с нашлепками и заведи мотоцикл.
Меня тошнит от твоих "бутербродов"...
Девчонка усмехнулась, нисколько не уязвленная:
- Боюсь, сменить имидж придется как раз ТЕБЕ. Стань сегодня же на
учет - тебе помогут в выборе судьбы. Целлюлозная фабрика в пригороде и
отеческий надзор Инквизиции вполне соответствуют твоим взглядам на
жизнь, правда?
Ивга молчала. Из узких щелочек девчонкиных глаз смотрело опытное,
хищное, умудренное существо.
- Чего ты хочешь? - спросила Ивга беспомощно.
Девчонка сморщила нос:
- Рассказать тебе, как берут на учет?.. Сперва тебе велят раз-
деться догола... Потом разденут твою душу - будешь говорить, как ми-
ленькая, слова из ушей полезут... Наговоришь большую-пребольшую кассе-
ту... или даже не одну. А потом придет такой лоб, - девчонка дерну-
лась, как от сильной боли, - из тех, которые... Маркированный инквизи-
тор. И полезет немытыми руками - в тебя...
- Это ТЕБЯ на учет брали? - тихо спросила Ивга.
Девчонка ухмыльнулась. К ней вернулось самообладание; вернее, она
его и не теряла. Просто позволила себе немножко эмоций, чтобы Ивга...
- Шла бы ты, - попросила Ивга шепотом. - Пожалуйста. А?
Девчонка помолчала. Привстала, выловила из тележки бутерброд,
аккуратно откусила, налепив на нижнюю губу зеленую лапку петрушки.
- Меня поражает, как долго ты думаешь... - зеленая лапка исчезла,
подобранная длинным языком. - Как усердно барахтаешься в этом дерьме.
И, не произнося больше ни слова, поднялась и двинулась вдоль ули-
цы; короткий коричневый подол колыхался, то и дело ныряя под еще более
вытянувшуюся, мешковатую серую кофту.
Вечером к Ивге пристали двое странных мутноглазых парней.
Она шла по стремительно пустеющей улице, чувствуя за спиной их
неотвязчивые наглые взгляды; чтобы уйти от них, она завернула в ярко
освещенный магазин; там, среди высоких стеллажей и неторопливо бродя-
щих покупателей, парни настигли ее снова, встали, не таясь, у входа,
и принялись увлеченно разглядывать лоток с малопристойными журналами.
Время от времени то один, то другой бросал на Ивгу оценивающий взгляд
- будто сравнивая ее достоинства с голым мясом на глянцевых обложках.
Понемногу накаляясь, Ивга ощутила, наконец, холодное бешенство.
Сжав зубы, она прошла мимо парней к выходу; от них пахло. Еле
ощутимо, сладковато, тошнотворно - Ивга не стала и прикидывать, какая
такая начинка содержалась в их сигаретах; странные мутные глаза прес-
ледователей перестали ее впечатлять. Обкурившаяся шваль...
- Эй, лисенок!
Ивга невольно дернулась. Таким именем иногда называл ее Назар;
теперь ласковая кличка навсегда осквернена чужим смрадным ртом.
Она ускорила шаг.
- Лисенок, не беги так... Хочешь коньячка?
- Пошли вон, - бросила Ивга сквозь зубы. Ее сердце колотилось,
как бешеное, а во рту стоял гадкий привкус. Знакомый привкус страха.
Цепкая лапа больно взяла ее за плечо:
- Надо же, любая сучка нынче выеживается, как та королева...
У Ивги потемнело в глазах.
Дни и ночи позора, унижения, бегства. Перед Инквизицией она бес-
сильна, чугайстры внушают ей ужас - но почему же всякая дрянь...
Дальнейшее она помнила плохо; ночь подмигнула ей тусклым огоньком
брошенной под скамейку бутылки, и удобное горлышко само легло в ла-
донь, и брызнули, разлетаясь, осколки:
- Пошли вон!..
Она хотела добавить слово, давшее бы этим двоим достойное назва-
ние - но не смогла. Самое грязное ругательство казалось плоским и
пресным, а потому она просто шагнула навстречу парням, намереваясь
попросту вспороть обоим животы.
- А пошла ты, ведьма пучеглазая...
По мере того, как они отходили все дальше и дальше, все тише и
тише становилась изрыгаемая ими брань. Слово "ведьма" не было обличе-
нием - просто еще одно звено в цепочке ругательств; редкие прохожие,
наблюдавшие за сценой издалека, засуетились, Ивге померещился отдален-
ный полицейский свисток. Она посмотрела на разбитую бутылку в своей
руке. Удобное горлышко щерилось кривыми зубами осколков; Ивга огляде-
лась в поисках урны. Почему-то в этот момент очень важным казалось не
насорить на улице; счастье, что урна оказалась рядом, и железная крыш-
ка открылась, и полупустое брюхо удовлетворенно приняло Ивгин дар.
"Как усердно ты барахтаешься в это дерьме"...
По пальцам скатывалась черными каплями кровь. Все-таки пореза-
лась.
Дверь подъезда была заперта. Ивга долго стояла в подворотне, слу-
шая, как бежит по канавам ленивая дождевая вода.
Куда выходят окна квартиры четыре? На площадь Победного Штурма -
или во двор, где мокнут под дождем детские качели?..
Ее решимость таяла. Проклятая ночь и проклятые тучи. Проклятый
