Сантер из Сент-Антуанского предместья, пивовар, прославившийся после
взятия Бастилии, которому предстояло сменить Лафайета на посту командую-
щего национальной гвардией, взялся пойти на Марсово поле и от имени клу-
ба изъять петицию.
Кордельеры оказались еще осторожней.
Дантон объявил, что проведет завтрашний день в Фонтене-су-Буа, где у
его тестя, владельца лимонадного завода, был сельский домик.
Лежандр пообещал ему приехать туда вместе с Демуленом и Фрероном.
Роланы получили записку, в которой им сообщали, что уже нет нужды от-
сылать в Лион их обращение.
Все то ли провалилось, то ли откладывалось.
Вот-вот должно было пробить полночь, и г-жа Ролан только-только за-
кончила переписывать обращение, как вдруг пришла записка от Дантона, из
которой ничего невозможно было понять.
А в это время два человека сидели в задней комнате кабачка у заставы
Гро-Кайу, допивая третью бутылку вина за пятнадцать су, и заканчивали
обсуждение одного весьма необычного плана.
То были куафер и инвалид.
- Забавные у вас идеи, господин Лажарьет! - заявил инвалид, тупо и
похабно хохоча.
- Значит, вам все ясно, папаша Реми? - спросил куафер. - Мы до расс-
вета приходим на Марсово поле, отдираем доску у Алтаря, забираемся под
него, доску ставим на место, а потом сверлом, большим сверлом, проделы-
ваем дырки в помосте. Тьма молоденьких, хорошеньких гражданок придут к
Алтарю отечества подписаться под петицией, и мы, черт возьми, сквозь
дырки...
Инвалид вновь зашелся сальным смехом. Было видно, что мысленно он уже
подсматривает сквозь дырки в алтаре отечества.
Куафер смеялся тоже не слишком благодушным смехом; почтенная и арис-
тократическая корпорация, к которой он принадлежал, клонилась к упадку;
эмиграция лишила художников прически - а после того, как мы увидели при-
ческу королевы, мы можем с полным правом утверждать, что прическа в ту
эпоху была искусством, - так вот, эмиграция лишила художников прически
их лучших клиентов. К тому же Тальма только что сыграл Тита в "Берени-
ке., и его прическа в этой роли положила начало новой моде - коротким
ненапудренным волосам.
В большинстве своем парикмахеры были роялистами. Почитайте Прюдома, и
вы узнаете, что в день казни короля один парикмахер с отчаяния перерезал
себе горло.
А тут представилась возможность сыграть неплохую шутку над этими рас-
путницами-патриотками, как говаривали немногие еще оставшиеся во Франции
знатные дамы, иными словами, заглянуть им под юбки. Лажарьет рассчитывал
набраться эротических впечатлений, рассказывать о которых сможет по
крайней мере месяц. Мысль об этой проделке пришла ему, когда он пил со
своим старым знакомцем, и он тут же выложил ее; у знакомца даже загудело
в ноге, которую он оставил при Фронтенуа и которую государство велико-
душно заменило ему деревяшкой.
Они разом потребовали четвертную бутылку, каковую хозяин незамедли-
тельно и принес.
Только они приступили к ее распитию, как инвалиду тоже пришла идея.
А заключалась она в том, чтобы не допивать эту бутылку, а взять ма-
ленький бочоночек, опорожнить в него эту бутылку, добавить туда еще две
бутылки и прихватить бочонок с собой на тот случай, если возникнет необ-
ходимость утолить жажду.
Свое предложение инвалид обосновывал тем, что смотреть вверх - заня-
тие, крайне возбуждающее жажду.
Куафер снисходительно усмехнулся, а поскольку кабатчик объявил им,
что ежели они не намерены пить в кабачке, то нечего им тут и торчать,
наши шутники приобрели у него коловорот и бочонок, коловорот сунули в
карман, в бочонок залили три бутылки вина и, когда пробило полночь, в
полнейшей темноте отправились на Марсово поле, отодрали там доску, заб-
рались под алтарь, после чего, улегшись на песок, мирно заснули, разде-
ленные стоящим между ними бочонком.
XVIII
ПЕТИЦИЯ
Бывают моменты, когда народ, непрестанно подстрекаемый, вздымается,
словно прилив, и необходим какой-нибудь гигантский катаклизм, чтобы он,
подобно океану, вернулся в пределы, отведенные ему природой.
Вот так многочисленные события, происшедшие в течение двух первых не-
дель июля, привели народ Парижа в крайнее возбуждение.
В воскресенье, десятого, ожидали катафалк с останками Вольтера, но
плохая погода не позволила устроить торжество, и катафалк остановился у
Шарантонской заставы, где весь день стояла толпа.
В понедельник, одиннадцатого, погода прояснилась, процессия двинулась
в путь и пересекла при огромном скоплении народа весь Париж, сделав ос-
тановку перед домом, в котором умер автор "Философского словаря. и "Ор-
леанской девственницы., чтобы г-жа Вилет, его приемная дочь, и семейство
Калас могли под пение хора Оперы возложить венки на гроб.
В среду, тринадцатого, в соборе Парижской Богоматери представляли
"Взятие Бастилии., играл большой оркестр. Четырнадцатого, в четверг, бы-
ла годовщина Федерации, происходило паломничество к Алтарю отечества;
три четверти населения Парижа пришло на Марсово поле; оно все выше под-
нимало головы, крича: "Да здравствует нация!" - и любуясь повсеместной
иллюминацией, в сиянии которой дворец Тюильри, мрачный и безмолвный, ка-
зался гробницей.
Пятнадцатого, в пятницу, - голосование в Национальном собрании под
охраной четырех тысяч штыков и тысячи пик Лафайета, петиция толпы, зак-
рытие театров, крики и волнение весь вечер и часть ночи.
Наконец, переход якобинцев к фейанам, ужасные сцены на Новом мосту,
где шестнадцатого полицейские отколотили Фрерона и арестовали какого-то
англичанина и итальянца по фамилии Ротондо, возмущение на Марсовом поле,
когда Бийо обнаружил в петиции вставку Лакло, народное голосование о
низложении Людовика XVI и уговор собраться завтра для подписания пети-
ции.
Мрачная, тревожная ночь, полная смятения, когда заправилы якобинцев и
кордельеров, знающие козыри противников, попрятались, а честные, просто-
душные члены партий обещали, что бы ни произошло, собраться и продолжить
начатое дело.
Бодрствовали и другие, испытывающие не столь чистые, а главное, не
столь человеколюбивые чувства; то были люди, полные ненависти, которые
появляются при всяком большом общественном потрясении, любят смуту, бес-
порядки, вид крови, точь-в-точь как стервятники и тигры любят армии, ос-
тавляющие после битвы трупы.
Марат, убежденный (или делающий вид, будто убежден), что ему грозит
опасность, что его преследуют, сидел со своей навязчивой идеей у себя в
подземелье; он жил во мраке, как пещерные животные или ночные птицы, и
из этого мрака, словно из расщелины Трофония, или расщелины в Дельфах,
каждое утро исходили мрачные пророчества, разбросанные по страницам га-
зеты, называвшейся "Друг народа." Уже несколько дней газета Марата сочи-
лась кровью; после возвращения короля он предложил в качестве единствен-
ного средства для защиты прав и интересов народа единоличного диктатора
и всеобщую резню. По Марату, прежде всего нужно было перебить Нацио-
нальное собрание и перевешать все власти, но затем, видно, перевешать и
перебить ему показалось недостаточным, и он в качестве варианта предло-
жил рубить руки, отрезать пальцы, закапывать живьем в землю и сажать на
кол. Было самое время врачу Марата прийти к нему и, как обычно, сказать:
"Марат, вы пишете кровью. Мне пора сделать вам кровопускание."
Отвратительный горбун Верьер, уродливый карлик с длинными ногами и
руками, которого мы видели в начале этой книги, когда он возбуждал вол-
нения пятого и шестого октября, а после этого пропал во мраке, появился
вновь; он, .видение Апокалипсиса., пишет Мишле, появился верхом на белом
коне смерти; его длинные ноги с огромными коленями и ступнями свисали
вдоль боков коня, и на каждом углу, на каждом перекрестке он останавли-
вался, словно вестник беды, и призывал народ собраться завтра на Марсо-
вом поле.
Представший на этих страницах впервые Фурнье, по прозвищу Фурнье-аме-
риканец, но не потому, что он родился в Америке - родом Фурнье был овер-
нец, - а потому, что был надсмотрщиком над неграми в Сан-Доминго, разо-
рившийся, озлобившийся после проигранного процесса, ожесточенный молча-
нием, каким Национальное собрание отвечало на два десятка направленных
ему петиций - а объяснение у него было простое: заправилы Национального
собрания были плантаторами, как Ламеты, или друзьями плантаторов, как
Дюпор и Барнав, - так вот, Фурнье, затаивший кровожадные мысли, с ухмыл-
кой гиены на лице, поклялся себе, что при первой возможности отомстит
им, и сдержал слово.
Итак, посмотрим, какая ситуация сложилась в ночь с шестнадцатого на
семнадцатое июля.
Король и королева с тревогой ждали в Тюильри: Барнав обещал им победу
над народом. Он не сказал, какой будет победа и каким способом достигну-
та, но это их и не интересовало, средства их не касались, лишь бы это
пошло им на пользу. Только король жаждал этой победы, потому что она
улучшит позиции королевской власти, королева же - потому, что она станет
началом мщения, а народу, который, по ее мнению, причинил ей столько
страданий, она имеет полное право отомстить.
Национальное собрание, опирающееся на искусственное большинство, ко-
торое дает собраниям подобного рода чувство спокойствия, ждало событий,
можно сказать, бестревожно; оно приняло меры; что бы ни произошло, за
ним стоял закон, и, если дело не удастся, если уж придется, оно произне-
сет крайнее слово: общественное спасение!
Лафайет тоже ждал без всякого страха: у него была национальная гвар-
дия, пока еще преданная ему, а в ней девятитысячный корпус, составленный
из бывших военных, французских гвардейцев и навербованных волонтеров.
Корпус этот принадлежал скорее армии, нежели городу, к тому же он был на
жалованье, и его называли .наемная гвардия." И завтра этот корпус всту-
пит в дело, если понадобится учинить расправу.
Ждал и Байи вместе с муниципалитетом. Байи, проведшего жизнь в каби-
нете, в научных трудах, вдруг вытолкнули в политику, на площади, на пе-
рекрестки. Накануне отчитанный Национальным собранием за мягкость, про-
явленную вечером пятнадцатого июля, он уснул, положив голову на закон о
военном положении, который завтра он, если понадобится, применит со всей
строгостью.
Якобинцы тоже ждали, но рассредоточившись. Робеспьер прятался; Лакло,
после того как вычеркнули его добавление, надулся; Петион, Бриссо и Бюзо
держались наготове, они понимали, что завтра будет трудный день; Сантер,
который в одиннадцать утра должен был пойти на Марсово поле, чтобы отоз-
вать петицию, принесет им новости.
Кордельеры спасовали. Дантон, как мы уже рассказали, был в Фонтене у
своего тестя, Лежандр, Фрерон и Камил Демулен присоединились к нему. Ос-
тальные будут бездействовать: руководители сбежали.
Народ, ничего об этом не знающий, придет на Марсово поле, будет там
подписывать петицию, кричать: "Да здравствует нация!" - и танцевать хо-
роводом вокруг Алтаря отечества, распевая знаменитую в 1790 году "Пой-
дет! Пойдет!"
Между 1790 и 1791 годами реакция вырыла пропасть, и, чтобы заполнить
ее, понадобятся убитые семнадцатого июля!
Но как бы там ни было, день обещал быть великолепным. С четырех утра
все торговцы-разносчики, что зарабатывают в местах скопления народа, эти
цыгане больших городов, продающие вареные яйца, пряники, пирожки, потя-
нулись к алтарю отечества, который, подобно огромному катафалку, возвы-
шался посреди Марсова поля.
Художник, устроившийся шагах в двадцати со стороны реки, старательно
зарисовывал его.
В половине пятого на Марсовом поле находилось уже человек сто пятьде-
сят.
Люди, встающие в такую рань, - это, как правило, те, кто плохо спит,
а большинство плохо спящих - я говорю о мужчинах и женщинах из народа -
это те, кто накануне поужинал скудно или вообще не ужинал.
Ну, а у человека, который не ужинал и плохо спал, в четыре утра наст-
