тос, которому не терпелось сорвать на ком-нибудь свой гнев, вскричал:
- Этот болван Гримо поздно спохватился!
Гримо хотел было что-то сказать в свое оправдание, но Атос поднял па-
лец, и Гримо промолчал.
- Вы бы отдали письмо, Арамис? - спросил д'Артаньян.
- Я принял такое решение, - отвечал Арамис самым приятным, нежным го-
лосом. - Если б кардинал потребовал, я одной рукой вручил бы письмо, а
другой проткнул бы его шпагой.
- Так я и думал, - сказал Атос. - Вот почему я вмешался в ваш разго-
вор. Право, этот человек очень неосторожно поступает, разговаривая так с
мужчинами. Можно подумать, что ему приходилось иметь дело только с жен-
щинами и детьми.
- Любезный Атос, я восхищен вами, но в конце концов мы все-таки были
неправы, - возразил д'Артаньян.
- Как - неправы! - возмутился Атос. - Кому принадлежит воздух, кото-
рым мы дышим? Океан, на который мы обращаем взоры? Песок, на котором мы
лежали? Кому принадлежит письмо вашей любовницы? Разве кардиналу? Кля-
нусь честью, этот человек воображает, что он владеет всем миром! Вы сто-
яли перед ним и что-то бормотали, ошеломленный, подавленный... Можно бы-
ло подумать, что вам уже мерещится Бастилия и что гигантская Медуза со-
бирается превратить вас в камень. Ну скажите, да разве быть влюбленным
значит составлять заговоры? Вы влюблены в женщину, которую кардинал зап-
рятал в тюрьму, и хотите вызволить ее из его рук. Вы ведете игру с его
высокопреосвященством, это письмо - ваш козырь. Зачем вам показывать
противнику ваши карты? Это не принято. Пусть он их отгадывает, в добрый
час! Мы-то ведь отгадываем его игру!
- В самом деле, - согласился д'Артаньян, - все, что вы говорите,
Атос, вполне справедливо.
- В таком случае - ни слова больше о том, что сейчас произошло, и
пусть Арамис продолжает читать письмо своей кузины с того места, на ко-
тором кардинал прервал его.
Арамис вынул письмо из кармана, трое его друзей пододвинулись к нему,
а слуги опять столпились вокруг бутыли.
- Вы прочитали всего одну или две строчки, - заметил д'Артаньян, -
так уж начните опять с начала.
- Охотно, - ответил Арамис.
"Любезный кузен, я, кажется, решусь уехать в Стене, где моя сестра
поместила нашу юную служанку в местный монастырь кармелиток. Бедняжка
покорилась своей участи, она знает, что не может жить в другом месте, не
подвергаясь опасности погубить свою душу. Однако, если наши семейные де-
ла уладятся так, как мы того желаем, она, кажется, рискнет навлечь на
себя проклятие и вернется к тем, по ком она тоскует, тем более что о ней
постоянно думают и она знает это. А пока что она не так уж несчастна:
единственное ее желание - получить письмо от своего возлюбленного. Я
знаю, что такого рода товар нелегко проникает через решетки монастыря,
но, как я уже доказала вам, любезный кузен, я не такая уж неловкая и
возьмусь за это поручение. Моя сестра благодарит вас за вашу неизменную
добрую память о ней. Одно время она очень тревожилась, но теперь нес-
колько успокоилась, послав туда своего поверенного, чтобы там не случи-
лось чего-нибудь непредвиденного.
Прощайте, любезный кузен, пишите о себе как можно чаще, то есть каж-
дый раз, как вам представится надежная возможность прислать нам весточ-
ку. Целую вас.
Аглая Мишон".
- О, как я вам обязан, Арамис! - вскричал д'Артаньян. - Дорогая Конс-
танция! Наконец-то я имею о ней сведения! Она жива, она за монастырской
оградой, вне опасности, она в Стене! Как вы полагаете, Атос, где это?
- В Лотарингии, в нескольких лье от границы Эльзаса. Мы можем прока-
титься в ту сторону, как только кончится осада.
- И, надо надеяться, этого недолго ждать, - вставил Портос. - Сегодня
утром повесил одного шпиона, который показал, что ларошельцы уже питают-
ся кожей своих сапог. Если предположить, что, съев кожу, они примутся за
подметки, то я уж не знаю, что им после этого останется... разве только
пожирать друг друга.
- Бедные глупцы! - заметил Атос, осушая стакан превосходного бордос-
кого вина, которое хотя и не пользовалось в то время такой доброй сла-
вой, как теперь, но заслуживало ее не меньше нынешнего. - Бедные глупцы!
Как будто католичество не самое удобное и не самое приятное из всех ве-
роисповеданий!.. А все-таки, - заключил он, допив вино и прищелкнув язы-
ком, - они молодцы... Но что вы, черт возьми, делаете, Арамис? - продол-
жал он. - Вы прячете в карман это письмо?
- Да, - поддержал его д'Артаньян, - Атос прав: его надо сжечь. Впро-
чем, кто знает... может быть, кардинал обладает секретом вопрошать пе-
пел?
- Уж наверное обладает, - сказал Атос.
- Что же вы хотите сделать с этим письмом? - спросил Портос.
- Полите сюда, Гримо, - приказал Атос.
Гримо встал и повиновался.
- В наказание за то, что вы заговорили без позволения, друг мой, вы
съедите этот клочок бумаги. Затем, в награду за услугу, которую вы нам
окажете, вы выпьете этот стакан вина. Вот вам сначала письмо, разжуйте
его хорошенько.
Гримо улыбнулся и, устремив глаза на стакан, который Атос наполнил до
краев, прожевал бумагу и проглотил ее.
- Браво! Молодец, Гримо! - похвалил его Атос. - А теперь берите ста-
кан... Хорошо, можете не благодарить.
Гримо безмолвно проглотил стакан бордоского, но глаза его, поднятые к
небу, говорили в продолжение этого приятного занятия очень вырази-
тельным, хоть и немым языком.
- Ну, теперь, - сказал Атос, - если только кардиналу не придет в го-
лову хитроумная мысль распороть Гримо живот, я думаю, что мы можем быть
более или менее спокойны...
Тем временем его высокопреосвященство продолжал свою меланхолическую
прогулку и бормотал себе в усы:
- Положительно необходимо, чтобы эта четверка друзей перешла ко мне
на службу!
XXII
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Вернемся к миледи, которую мы, бросив взгляд на берега Франции, на
миг потеряли из виду.
Мы застанем ее в том же отчаянном положении, в каком ее покинули, -
погруженной в бездну мрачных размышлений, в кромешный ад, у врат которо-
го она оставила почти всякую надежду: впервые она сомневается, впервые
страшится.
Дважды счастье изменило ей, дважды ее разгадали и предали, и в обоих
случаях виновником ее неудачи был злой дух, должно быть ниспосланный
всевышним, чтобы ее одолеть: д'Артаньян победил ее - ее, эту непобедимую
злую силу.
Он насмеялся над ее любовью, унизил ее гордость, обманул ее честолю-
бивые замыслы и вот теперь губит ее счастье, посягает на свободу и даже
угрожает жизни. Более того: он приподнял уголок ее маски, той эгиды, ко-
торой она обычно прикрывалась и которая делала ее такой сильной.
Д'Артаньян отвратил от Бекингэма - а его она ненавидит, как ненавидит
все, что прежде любила, - бурю, которой грозил ему Ришелье, угрожая ко-
ролеве. Д'Артаньян выдал себя за де Варда, к которому она на миг воспы-
лала страстью тигрицы, неукротимой, как вообще страсть женщин такого
склада. Д'Артаньяну известна ее страшная тайна, а она поклялась, что
тот, кто узнает эту тайну, поплатится жизнью. И, наконец, в ту минуту,
когда ей удалось получить охранный лист, с помощью которого она собира-
лась отомстить своему врагу, этот охранный лист вырывают у нее из рук. И
все тот же д'Артаньян держит ее в заточении и ушлет в какой-нибудь гнус-
ный Ботанибей, в какой-нибудь мерзкий Тайберн Индийского океана...
Сомнения нет, все это случилось с ней по милости д'Артаньяна, - кто
другой мог покрыть ее таким позором! Только он мог сообщить лорду Винте-
ру все эти страшные тайны, которые он роковым образом открыл одну за
другой. Он знает ее деверя и, должно быть, написал ему.
Какая ненависть клокочет в ней!
Она сидит неподвижно, уставив горящий взор в глубину пустынной комна-
ты; глухие стоны порой вырываются вместе с дыханием из ее груди и сог-
ласно вторят шуму волн, которые вздымаются, рокочут и с ревом, как веч-
ное и бессильное отчаяние, разбиваются о скалы, на которых воздвигнут
этот мрачный и горделивый замок.
Какие превосходные планы мести, теряющиеся в дали будущего, замышляет
против г-жи Бонасье, против Бекингэма и в особенности против д'Артаньяна
ее ум, озаряемый вспышками бурного гнева!
Да, по, чтобы мстить, надо быть свободной, а чтобы стать свободной,
когда находишься в заточении, надо проломить стену, распилить решетки,
разобрать пол. Подобные предприятия может довести до конца терпеливый и
сильный мужчина, по женщина, да еще в состоянии лихорадочного возбужде-
ния, обречена на неудачу. К тому же для всего этого нужно иметь время -
месяцы, годы, а у нее... у нее впереди десять или двенадцать дней, как
сказал ей лорд Винтер, ее грозный брат и тюремщик.
И все-таки, будь она мужчиной, она предприняла бы Эту попытку и, воз-
можно, добилась бы успеха. Зачем небо совершило такую ошибку, вложив му-
жественную душу в хрупкое, изнеженное тело!
Итак, первые минуты заточения были ужасны: миледи не могла побороть
судорожных движений ярости, женская слабость отдала дань природе. Но ма-
ло-помалу она обуздала порывы безумного гнева, нервная дрожь, сотрясав-
шая ее тело, прекратилась, она свернулась клубком и стала собираться с
силами, как усталая змея, которая отдыхает.
- Ну полно, полно же! Я с ума сошла, что впала в такое исступление, -
сказала она, смотрясь в зеркало, отразившее ее огненный взгляд, который,
казалось, вопрошал ее самое. - Не надо неистовствовать: неистовство -
признак слабости. К тому же это средство никогда не удавалось мне. Может
быть, если бы я пустила в ход силу, имея дело с женщинами, мне посчаст-
ливилось бы, и я могла бы их победить. Но я веду борьбу с мужчинами, и
для них я всего лишь слабая женщина. Будем бороться женским оружием: моя
сила в моей слабости.
И, словно желая своими глазами убедиться в том, какие изменения она
могла придать своему выразительному и подвижному лицу, миледи заставила
его попеременно принимать все выражения, начиная от гнева, искажавшего
со черты, и кончая самой кроткой, самой нежной и обольстительной улыб-
кой. Затем ее искусные руки стали менять прическу, чтобы еще больше уве-
личить прелесть лица. Наконец, вполне удовлетворенная собой, она прошеп-
тала:
- Ничего еще не потеряно: я все так же красива.
Было около восьми часов вечера. Миледи заметила в глубине кровать;
она подумала, что недолгий отдых освежит не только голову и мысли, но и
цвет лица. Однако, прежде чем она легла спать, ей пришла еще более удач-
ная мысль. Она слышала, как говорили об ужине. А она уже более часа на-
ходилась в этой комнате, и, наверное, ей вскоре должны были принести
еду.
Пленница не хотела терять время и решила, что она в этот же вечер
сделает попытку нащупать почву, занявшись изучением характера тех людей,
которым было поручено стеречь ее.
Под дверью показался свет; он возвещал о приходе ее тюремщиков. Миле-
ди, которая было встала, поспешно опять уселась в кресло; голова ее была
откинута назад, красивые волосы распущены по плечам, грудь немного обна-
жилась под смятыми кружевами, одна рука покоилась на сердце, а другая
свешивалась с кресла.
Загремели засовы, дверь заскрипела на петлях, и в комнате раздались
шаги.
- Поставьте там этот стол, - сказал кто то.
И миледи узнала голос Фельтона.
Приказание было исполнено.
- Принесите свечи и смените часового, - продолжал Фельтон.
Это двукратное приказание, которое молодой лейтенант отдал одним и
тем же лицам, убедило миледи в том, что ей прислуживают те же люди, ко-
торые стерегут ее, то есть солдаты.
Приказания Фельтона выполнялись к тому же с молчаливой быстротой,
свидетельствовавшей о безукоризненном повиновении, в котором он держал
своих подчиненных.
Наконец Фельтон, еще ни разу не взглянувший на миледи, обернулся к
