обещал своей пассажирке, которую кардинал поручил его особому попечению,
что высадит ее, если позволят море и французы, в одном из бретонских
портов - в Лориане или в Бресте. Но ветер дул противный, море было бур-
ное, и приходилось все время лавировать. Через девять дней после отплы-
тия из Шаранты миледи, бледная от огорчения и неистовой злобы, увидела
вдали только синеватые берега Финистера.
Она рассчитала, что для того, чтобы проехать из этого уголка Франции
к кардиналу, ей понадобится, по крайней мере, три дня; прибавьте к ним
еще день на высадку - это составит четыре дня; прибавьте эти четыре дня
к десяти истекшим - получится тринадцать потерянных дней! Тринадцать
дней, в продолжение которых в Лондоне могло произойти столько важных со-
бытий! Она подумала, что кардинал, несомненно, придет в ярость, если она
вернется, и, следовательно, будет более склонен слушать жалобы других на
нее, чем ее обвинения против кого-либо. Поэтому, когда судно проходило
мимо Лориапа и Бреста, она не настаивала больше, чтобы капитан ее выса-
дил, а он, со своей стороны, умышленно не напоминал ей об этом. Итак,
миледи продолжала свой путь, и в тот самый день, когда Планше садился в
Портсмуте на корабль, отплывавший во Францию, посланница его высокопре-
освященства с торжеством входила в этот порт.
Весь город был в необычайном волнении: спускали на воду четыре
больших, только что построенных корабля; на молу, весь в золоте, усыпан-
ный, по своему обыкновению, алмазами и драгоценными камнями, в шляпе с
белым пером, ниспадавшим ему на плечо, стоял Бекингэм, окруженный почти
столь же блестящей, как и он, свитой.
Был один из тех редких прекрасных зимних дней, когда Англия вспомина-
ет, что в мире есть солнце. Погасающее, но все еще великолепное светило
закатывалось, обагряя и небо и море огненными полосами и бросая на башни
и старинные дома города последний золотой луч, сверкавший в окнах, слов-
но отблеск пожара.
Миледи, вдыхая морской воздух, все более свежий и благовонный по мере
приближения к берегу, созерцая эти грозные приготовления, которые ей по-
ручено было уничтожить, все могущество этой армии, которое она должна
была сокрушить несколькими мешками золота - она одна, она, женщина, -
мысленно сравнила себя с Юдифью, проникшей в лагерь ассирийцев и увидев-
шей великое множество воинов, колесниц, лошадей и оружия, которые по од-
ному мановению ее руки должны были рассеяться, как дым.
Судно стало на рейде. Но, когда оно готовилось бросить якорь, к нему
подошел превосходно вооруженный катер и, выдавая себя за сторожевое суд-
но, спустил шлюпку, которая направилась к трапу; в шлюпке сидели офицер,
боцман и восемь гребцов. Офицер поднялся на борт, где его встретили со
всем уважением, какое внушает военная форма.
Офицер поговорил несколько минут с капитаном и дал ему прочитать ка-
кие-то бумаги, после чего, по приказанию капитана, вся команда судна и
пассажиры были вызваны на палубу.
Когда они выстроились там, офицер громко осведомился, откуда отплыл
бриг, какой держал курс, где приставал, и на все его вопросы капитан от-
ветил без колебания и без затруднений. Потом офицер стал оглядывать од-
ного за другим всех находившихся на палубе и, дойдя до миледи, очень
внимательно посмотрел на нее, но не произнес ни слова.
Затем он снова подошел к капитану, сказал ему еще что-то и, словно
приняв на себя его обязанности, скомандовал какой-то маневр, который
экипаж тотчас выполнил. Судно двинулось дальше, сопровождаемое маленьким
катером, который плыл с ним борт о борт, угрожая ему жерлами своих шести
пушек, а шлюпка следовала за кормой судна и по сравнению с ним казалась
чуть заметней точкой.
Пока офицер разглядывал миледи, она, как легко можно себе предста-
вить, тоже пожирала его глазами. Но, при всей проницательности этой жен-
щины с пламенным взором, читавшей в сердцах людей, на этот раз она
встретила столь бесстрастное лицо, что ее пытливый взгляд но мог ничего
обнаружить. Офицеру, который остановился перед нею и молча, с большим
вниманием изучал ее внешность, можно было дать двадцать пять - двадцать
шесть лет; лицо у него было бледное, глаза голубые и слегка впалые;
изящный, правильно очерченный рот был все время плотно сжат; сильно выс-
тупающий подбородок изобличал ту силу воли, которая в простонародном
британском типе обычно является скорее упрямством; лоб, немного покатый,
как у поэтов, мечтателей и солдат, был едва прикрыт короткими редкими
волосами, которые, как и борода, покрывавшая нижнюю часть лица, были
красивого темно-каштанового цвета.
Когда судно и сопровождавший его катер вошли в гавань, было уже тем-
но. Ночной мрак казался еще более густым от тумана, который окутывал
сигнальные фонари на мачтах и огни мола дымкой, похожей на ту, что окру-
жает луну перед наступлением дождливой погоды. Воздух был сырой и холод-
ный.
Миледи, эта решительная, выносливая женщина, почувствовала невольную
дрожь.
Офицер велел указать ему вещи миледи, приказал отнести ее багаж в
шлюпку и, когда это было сделано, пригласил ее спуститься туда же и
предложил ей руку.
Миледи посмотрела на него и остановилась в нерешительности.
- Кто вы такой, милостивый государь? - спросила она. - И почему вы
так любезны, что оказываете мне особое внимание?
- Вы можете догадаться об этом по моему мундиру, сударыня: я офицер
английского флота, - ответил молодой человек.
- Но неужели это обычно так делается? Неужели офицеры английского
флота предоставляют себя в распоряжение своих соотечественниц, прибываю-
щих в какую-нибудь гавань Великобритании, и простирают свою любезность
до того, что доставляют их на берег?
- Да, миледи, но это обычно делается не из любезности, а из предосто-
рожности: во время войны иностранцев доставляют в отведенную для них
гостиницу, где они остаются под надзором до тех пор, пока о них не собе-
рут самых точных сведений.
Эти слова были сказаны с безупречной вежливостью и самым спокойным
тоном. Однако они не убедили миледи.
- Но я не иностранка, милостивый государь, - сказала она на самом
чистом английском языке, который когдалибо раздавался от Портсмута до
Манчестера. - Меня зовут леди Кларик, и эта мера...
- Эта мера - общая для всех, миледи, и вы напрасно будете настаивать,
чтобы для вас было сделано исключение.
- В таком случае я последую за вами, милостивый государь.
Опираясь на руку офицера, она начала спускаться по трапу, внизу кото-
рого ее ожидала шлюпка; офицер сошел вслед за нею. На корме был разост-
лан большой плащ; офицер усадил на него миледи и сам сел рядом.
- Гребите, - приказал он матросам.
Восемь весел сразу погрузились в воду, их удары слились в один звук,
движения их - в один взмах, и шлюпка, казалось, полетела по воде.
Через пять минут она пристала к берегу.
Офицер выскочил на набережную и предложил миледи руку.
Их ожидала карета.
- Эта карета подана нам? - спросила миледи.
- Да, сударыня, - ответил офицер.
- Разве гостиница так далеко?
- На другом конце города.
- Едемте, - сказала миледи и, не колеблясь, села в карету.
Офицер присмотрел за тем, чтобы все вещи приезжей были тщательно при-
вязаны позади кузова, и, когда это было сделано, сел рядом с миледи и
захлопнул дверцу.
Кучер, не дожидаясь приказаний и даже не спрашивая, куда ехать, пус-
тил лошадей галопом, и карета понеслась по улицам города.
Такой странный прием заставил миледи сильно призадуматься. Убедив-
шись, что молодой офицер не проявляет ни малейшего желания вступить в
разговор, она откинулась в угол кареты и стала перебирать всевозможные
предположения, возникавшие у нее в уме.
Но спустя четверть часа, удивленная тем, что они так долго едут, она
нагнулась к окну кареты, желая посмотреть, куда же ее везут. Домов не
видно было больше, деревья казались в темноте большими черными призрака-
ми, гнавшимися друг за другом.
Миледи вздрогнула.
- Однако мы уже за городом, - сказала она.
Молодой офицер промолчал.
- Я не поеду дальше, если вы не скажете, куда вы меня везете. Предуп-
реждаю вас, милостивый государь!
Ее угроза тоже осталась без ответа.
- О, это уж слишком! - вскричала миледи. - Помогите! Помогите!
Никто не отозвался на ее крик, карета продолжала быстро катиться по
дороге, а офицер, казалось, превратился в статую.
Миледи взглянула на офицера с тем грозным выражением лица, которое
было свойственно ей в иных случаях и очень редко не производило должного
впечатления; от гнева глаза ее сверкали в темноте.
Молодой человек оставался по-прежнему невозмутимым.
Миледи попыталась открыть дверцу и выскочить.
- Берегитесь, сударыня, - хладнокровно сказал молодой человек, - вы
расшибетесь насмерть.
Миледи опять села, задыхаясь от бессильной злобы. Офицер наклонился и
посмотрел на нее; казалось, он был удивлен, увидев, что это лицо, недав-
но такое красивое, исказилось бешеным гневом и стало почти безобразным.
Коварная женщина поняла, что погибнет, если даст возможность заглянуть
себе в душу; она придала своему лицу кроткое выражение и заговорила жа-
лобным голосом:
- Скажите мне, ради бога, кому именно - вам, вашему правительству или
какому-нибудь врагу - я должна приписать учиняемое надо мною насилие?
- Над вами не учиняют никакого насилия, сударыня, и то, что с вами
случилось, является только мерой предосторожности, которую мы вынуждены
применять ко всем приезжающим в Англию.
- Так вы меня совсем не знаете?
- Я впервые имею честь видеть вас.
- И, скажите по совести, у вас пот никакой причины ненавидеть меня?
- Никакой, клянусь вам.
Голос молодого человека звучал так спокойно, так хладнокровно и даже
мягко, что миледи успокоилась.
Примерно после часа езды карета остановилась перед железной решеткой,
замыкавшей накатанную дорогу, которая вела к тяжелой громаде уединенно-
го, строгого по своим очертаниям замка. Колеса кареты покатились по мел-
кому песку; миледи услышала мощный гул и догадалась, что это шум моря,
плещущего о скалистый берег.
Карета проехала под двумя сводами и наконец остановилась в темном че-
тырехугольном дворе. Дверца кареты тотчас распахнулась; молодой человек
легко выскочил и подал руку миледи; она оперлась на нее и довольно спо-
койно вышла.
- Все же, - заговорила миледи, оглядевшись вокруг, переведя затем
взор на молодого офицера и подарив его самой очаровательной улыбкой, - я
пленница. Но я уверена, что это ненадолго, - прибавила она, - моя со-
весть и ваша учтивость служат мне в том порукой.
Ничего не ответив на этот лестный комплимент, офицер вынул из-за поя-
са серебряный свисток, вроде тех, какие употребляют боцманы на военных
кораблях, и трижды свистнул, каждый раз на иной лад. Явились слуги, рас-
прягли взмыленных лошадей и поставили карету в сарай.
Офицер все так же вежливо и спокойно пригласил пленницу войти в дом.
Она, все с той же улыбкой на лице, взяла его под руку и вошла с ним в
низкую дверь, от которой сводчатый, освещенный только в глубине коридор
вел к витой каменной лестнице. Поднявшись по ней, миледи и офицер оста-
новились перед тяжелой дверью; молодой человек вложил в замок ключ,
дверь тяжело повернулась на петлях и открыла вход в комнату, предназна-
ченную для миледи.
Пленница одним взглядом рассмотрела все помещение, вплоть до мельчай-
ших подробностей.
Убранство его в равной мере годилось и для тюрьмы, и для жилища сво-
бодного человека, однако решетки на окнах и наружные засовы на двери
склоняли к мысли, что это тюрьма.
На миг душевные силы оставили эту женщину, закаленную, однако, самыми
сильными испытаниями; она упала в кресло, скрестила руки и опустила го-
лову, трепетно ожидая, что в комнату войдет судья и начнет ее допраши-
