торый сделает вам одно плечо похожим на другое.
Глаза миледи метали такие молнии, что, хотя лорд Винтер был мужчина и
стоял вооруженный перед безоружной женщиной, он почувствовал, как в душе
его зашевелился страх. Тем не менее он продолжал говорить, но уже с за-
кипающей яростью:
- Да, я понимаю, что, получив наследство после моего брата, вам было
бы приятно унаследовать и мое состояние. Но знайте наперед: вы можете
убить меня или подослать ко мне убийц - я принял на этот случай предос-
торожности: ни одно пенни из того, чем я владею, но перейдет в ваши ру-
ки! Разве вы недостаточно богаты, имея около миллиона? И но пора ли вам
остановиться на вашем гибельном пути, если вы делали зло из одного
только ненасытного желания его делать? О, поверьте, если бы память моего
брата не была для меня священна, я сгноил бы вас в какой-нибудь госу-
дарственной тюрьме или отправил бы в Тайберн на потеху толпы! Я буду
молчать, но и вы должны безропотно переносить ваше заключение. Дней че-
рез пятнадцать - двадцать я уезжаю с армией в Ла-Рошель, но накануне мо-
его отъезда за вами прибудет корабль, который отплывет на моих глазах и
отвезет вас в наши южные колонии. Я приставлю к вам человека, и, будьте
покойны, он всадит вам пулю в лоб при первой вашей попытке вернуться в
Англию или на материк!
Миледи слушала с пристальным вниманием, от которого ширились зрачки
ее сверкающих глаз.
- Да, теперь вы будете жить в этом замке, - продолжал лорд Винтер. -
Степы в нем толстые, двери тяжелые, решетки на окнах надежные; к тому же
ваше окно расположено над самым морем. Люди моего экипажа, беззаветно
мне преданные, несут караул перед этой комнатой и охраняют все проходы,
ведущие на двор. Да если бы БЫ и пробрались туда, вам предстояло бы еще
проникнуть сквозь три железные решетки. Отдан строгий приказ: один шаг,
одно движение, одно слово, указывающее на попытку к бегству, - и в вас
будут стрелять. Если вас убьют, английское правосудие, надеюсь, будет
мне признательно, что я избавил его от хлопот... А, на вашем лице появи-
лось прежнее выражение спокойствия и самоуверенности! Вы рассуждаете про
себя: "Пятнадцать - двадцать дней... Ничего, ум у меня изобретательный,
я до того времени чтонибудь да придумаю! Я чертовски умна и найду какую-
нибудь жертву. Через пятнадцать дней, - говорите вы себе, - меня здесь
не будет..." Что ж, попробуйте!
Миледи, видя, что лорд Винтер отгадал ее мысли, вонзила ногти в ладо-
ни, стараясь подавить в себе малейшее движение души, которое могло бы
придать ее лицу какоенибудь иное выражение, помимо выражения тоскливой
тревоги.
Лорд Винтер продолжал:
- Офицера, который остается здесь начальником в мое отсутствие, вы
уже видели и, стало быть, знаете его. Он, как вы убедились, умеет испол-
нять приказания: по дороге из Поргсмута сюда вы, конечно, - я ведь вас
знаю, - пытались вызвать его на разговор. И что вы скажете? Разве мра-
морная статуя могла быть молчаливее и бесстрастнее его? Вы уже на многих
испытали власть ваших чар, и, к несчастью, с неизменным успехом. Испы-
тайте-ка ее на этом человеке, и, черт возьми, если вы добьетесь своего,
я готов буду поручиться, что вы - сам дьявол!
Лорд Винтер подошел к двери и резким движением распахнул ее.
- Позвать ко мне господина Фельтона! - распорядился он и, обращаясь к
миледи, сказал: - Сейчас я представлю вас ему.
Между этими двумя лицами воцарилось напряженное молчание; затем в
наступившей тишине послышались медленные и размеренные шаги, приближаю-
щиеся к комнате. Вскоре в полумраке коридора обозначилась человеческая
фигура, и молодой лейтенант, с которым мы уже познакомились, остановился
на пороге, ожидая приказаний барона.
- Войдите, милый Джон, - заговорил лорд Винтер. - Войдите и закройте
дверь.
Офицер вошел.
- А теперь, - продолжал барон, - посмотрите на эту женщину. Она моло-
да, она красива, она обладает всеми земными чарами. И что же! Это чудо-
вище, которому всего двадцать пять лет, совершило столько преступлений,
сколько вы не насчитаете и за год в архивах наших судов. Голос распола-
гает в ее пользу, красота служит приманкой для жертвы, тело платит то,
что она обещает, - в этом надо отдать ей справедливость. Она попытается
обольстить вас, а быть может, даже и убить. Я извлек вас из нищеты, я
дал вам чин лейтенанта, я однажды спас вам жизнь - вы помните, при каких
обстоятельствах. Я не только ваш покровитель, но и друг; не только бла-
годетель, но и отец. Эта женщина вернулась в Англию, чтобы устроить по-
кушение на мою жизнь. Я держу эту змею в своих руках, и вот я позвал вас
и прошу: друг мой Фельтон, Джон, дитя мое, оберегай меня и в особенности
сам берегись этой женщины! Поклянись спасением твоей души сохранить ее
для той кары, которую она заслужила! Джон Фельтон, я полагаюсь на твое
слово! Джон Фельтон, я верю в твою честность!
- Милорд, - ответил молодой офицер, вкладывая в брошенный на миледи
взгляд всю ненависть, какую только он мог найти в своем сердце, - ми-
лорд, клянусь вам, все будет сделано так, как вы того желаете!
Миледи перенесла этот взгляд с видом безропотной жертвы; невозможно
представить себе выражение более покорное и кроткое, чем то, какое было
написано на ее прекрасном лице. Сам лорд Винтер с трудом узнал в ней
тигрицу, с которой он за минуту перед тем готовился вступить в борьбу.
- Она не должна выходить из этой комнаты, слышите, Джон? - продолжал
лорд Винтер. - Она ни с кем не должна переписываться, не должна разгова-
ривать ни с кем, кроме вас, если вы окажете честь говорить с ней.
- Я поклялся, милорд, этого достаточно.
- А теперь, сударыня, постарайтесь примириться с богом, ибо людской
суд над вами свершился.
Миледи поникла головой, точно подавленная этим приговором.
Лорд Винтер движением руки пригласил за собой Фельтона и вышел из
комнаты. Фельтон пошел вслед за ним и запер дверь.
Мгновение спустя в коридоре раздались тяжелые шаги солдата морской
пехоты, стоявшего на карауле с секирой за поясом и с мушкетом в руках.
Миледи несколько минут оставалась все в том же положении, думая, что
за ней наблюдают сквозь замочную скважину, потом она медленно подняла
голову, и лицо ее вновь приняло устрашающее выражение угрозы и вызова.
Она подбежала к двери и прислушалась, затем взглянула в окно, отошла от
него, опустилась в огромное кресло и задумалась.
XXI
ОФИЦЕР
Тем временем кардинал ждал известий из Англии, но никаких известий не
приходило, кроме неприятных и угрожающих.
Хотя Ла Рошель была в лесном кольце, хотя успех осады благодаря при-
нятым мерам, и в особенности благодаря дамбе, препятствовавшей лодкам
проникать в осажденный город, казался несомненным, тем не менее блокада
могла тянуться еще долго, к великому позору для войск короля и к большо-
му неудовольствию кардинала, которому, правда, не надо было больше ссо-
рить Людовика XIII с Анной Австрийской, ибо это было уже сделано, по
предстояло мирить г-на де Бассомпьера, поссорившегося с герцогом Ангу-
лемским.
Что же касается брата короля, то он только начал осаду, а заботу
окончить ее предоставил кардиналу.
Город, несмотря на чрезвычайную стойкость своего мэра, хотел было
сдаться и потону сделал попытку поднять бунт, но мэр велел повесить бун-
товщиков. Эта расправа успокоила самые горячие головы, и они решили луч-
ше дать уморить себя голодом: такая гибель казалась им все же более мед-
ленной и менее верной, чем смерть на виселице.
Осаждающие время от времени хватали гонцов, которых ларошельцы посы-
лали к Бекингэму, или шпионов, посылаемых Бекингэмом к ларошельцам. И в
том и в другом случае суд был короток, кардинал произносил одное-
динственное слово: "Повесить!" Приглашали короля смотреть казнь. Король
приходил вялой походкой и становился на удобное место, чтобы видеть про-
цедуру во всех ее подробностях. Это не мешало ему сильно скучать и каж-
дую минуту говорить о своем возвращении в Париж, но это все-таки слегка
развлекало его и заставляло более терпеливо сносить обиду, тал что, если
бы не гонцы и не шпионы, его высокопреосвященство, несмотря на всю свою
изобретательность, оказался бы в очень затруднительном положении.
Однако время шло, а ларошельцы не сдавались. Последний гонец, которо-
го поймали осаждающие, вез письмо Бекингэму. В письме сообщалось, прав-
да, что город доведен до последней крайности, по в нем не говорилось в
заключение: "Если ваша помощь не подоспеет в течение двух недель, мы
сдадимся", а было просто сказано: "Если ваша помощь не подоспеет в тече-
ние двух недель, то к тому времени, когда она явится, мы все умрем с го-
лоду".
Итак, ларошельцы возлагали надежды только на Бекингэма. Бекингэм был
их мессией. Было очевидно, что, если бы им стало доподлинно известно,
что на Бекингэма рассчитывать больше нечего, они потеряли бы вместе с
надеждой и мужество.
Поэтому кардинал с большим нетерпением ждал из Англии известий о том,
что Бекингэм не прибудет под ЛаРошель.
Вопрос о том, чтобы взять город приступом, часто обсуждался в коро-
левском совете, но ею всегда отклоняли: во-первых, Ла-Рошель казалась
неприступной, а во-вторых, кардинал, что бы он ни говорил, отлично пони-
мал, что такое кровопролитие, когда французам пришлось бы сражаться про-
тив французов же, явилось бы в политике возвращением на шестьдесят лет
назад, а кардинал был для своего времени человеком передовым, как теперь
выражаются. В самом деле, разгром Ла-Рошели и убийство трех или четырех
тысяч гугенотов, которые скорее дали бы себя убить, чем согласились
сдаться, слишком походили бы в 1628 году на Варфоломеевскую ночь 1572
года; да и, наконец, это крайнее средство, к которому сам король, как
ревностный католик, отнюдь не высказывал отвращения, неизменно отверга-
лось осаждающими генералами, выдвигавшими следующий довод: Ла-Рошель
нельзя взять иначе, как только голодом.
Кардинал не мог отогнать от себя невольный страх, который внушала ему
его страшная посланница: и он тоже подметил странные свойства этой жен-
щины, казавшейся то змеей, то львицей. Не изменила ли она ему? Не умерла
ли? Во всяком случае, он достаточно хорошо изучил ее и знал, что, неза-
висимо от того, действовала ли она в его пользу или против него, была ли
ему другом или недругом, она не оставалась в бездействии, если только ее
не вынуждали к этому большие препятствия. Но откуда было возникнуть та-
ким препятствиям? Этого-то кардинал и но мог знать.
Впрочем, он твердо полагался на миледи, и не без основания: он дога-
дывался, что прошлое этой женщины таит страшные вещи, покрыть которые
может только его красная мантия, и чувствовал, что, по тол или другой
причине, эта женщина ему предана, ибо только в нем одном она может найти
поддержку и защиту от угрожающей ей опасности.
Итак, он решился вести войну один и ожидать посторонней помощи так,
как ждут счастливой случайности. Он продолжал воздвигать знаменитую дам-
бу, которая должна была уморить голодом население Ла-Рошели. Созерцая, в
ожидании этого, несчастный город, заключавший в себе столько великих
бедствий и столько героических добродетелей, он вспомнил слова Людовика
XI, своего политического предшественника, подобно тому как сам он был
предшественником Робеспьера, - слова покровителя Тристана: "Разделяй,
чтобы властвовать".
Генрих IV, осаждая Париж, приказывал бросать через стены города хлеб
и другие съестные припасы; кардинал же приказал подбрасывать письма, в
которых он разъяснял ларошельцам, насколько поведение их начальников не-
справедливо, эгоистично и жестоко. У этих начальников хлеба было в изо-
билии, но они не раздавали его населению; они придерживались правила (у
них тоже были свои правила), что неважно, если умрут женщины, старики и
