- Благодарю вас, ваше величество.
- Хотя бы для того, чтобы доставить мне радость наглядным опроверже-
нием слухов о вашей смерти.
- Неужели говорили о том, что я умерла?
- Со всех сторон.
- Но мои сыновья не носили траура.
- Вы ведь знаете, герцогиня, что двор без конца путешествует; мы не
часто видим у себя господ д'Альбер де Люинь, ваших детей, и, кроме того,
столько вещей ускользает от нас в сутолоке забот, среди которых мы пос-
тоянно живем.
- Ваше величество не должны были верить слуху о моей смерти.
- Почему бы и нет? Увы, все мы смертны: ведь вы видите, что и я, ваша
меньшая сестра, как говорили мы когда-то, уже склоняюсь к могиле.
- Если вы поверили в мою смерть, ваше величество, то вас, по всей ве-
роятности, удивило, что, умирая, я не подала о себе весточки.
- Но ведь смерть, герцогиня, порой приходит нежданно-негаданно.
- О, ваше величество! Души, отягощенные тайнами, вроде той, о которой
мы только что говорили, всегда испытывают потребность в освобождении от
лежащего на них бремени, и эту потребность следует удовлетворить зара-
нее. Среди дел, которые надлежит выполнить, готовясь к путешествию в
вечность, указывают также и на необходимость привести в порядок бумаги.
Королева вздрогнула.
- Ваше величество, - сказала герцогиня, - в точности узнаете день мо-
ей смерти, и притом достовернейшим способом.
- Как же это произойдет?
- Не позже чем на следующий день после моей кончины вашему величеству
будет доставлен четырехслойный конверт, и в нем вы обнаружите все, что
осталось от нашей некогда столь таинственной переписки.
- Вы не сожгли моих писем? - воскликнула с ужасом Анна.
- О моя королева, лишь предатели жгут королевские письма.
- Предатели?
- Да, предатели. Или, вернее, они делают вид, что сжигают их, но в
действительности хранят их у себя или продают за большие деньги...
- Господи боже!
- Тот, однако, кто хранит верность, прячет такие сокровища как можно
дальше; затем в один прекрасный день он является к своей королеве и го-
ворит: "Ваше величество, я старею, я тяжело болен, моя жизнь в опаснос-
ти, и в опасности тайна, доверенная мне вашим величеством; возьмите же
эту таящую опасность бумагу и сами, своими руками сожгите ее".
- Бумага, в которой таится опасность? Какая же это бумага?
- У меня только одна такая бумага, но действительно очень опасная!
- О герцогиня, скажите, скажите же, что это такое?
- Это записка... от второго августа тысяча шестьсот сорок четвертого
года, в которой вы посылаете меня в Нуази-ле-Сек, чтоб повидать вашего
милого и несчастного мальчика. Вашей рукою так и написано: "милого и
несчастного мальчика".
Воцарилась полная тишина. Королева мысленно измеряла глубину пропас-
ти, г-жа де Шеврез расставляла свою западню.
- Да, несчастный, очень, очень несчастный! - прошептала Анна
Австрийская. - Какую печальную жизнь прожил этот бедный ребенок и как
ужасно эта жизнь завершилась!
- Разве он умер? - воскликнула герцогиня, и королева, несколько успо-
каиваясь, подумала, что ее удивление искренне.
- Умер в чахотке, умер всеми забытый, увял, как цветок, поднесенный
влюбленным и засунутый предметом его любви в глубину шкафа, чтобы укрыть
его от нескромных глаз окружающих.
- Значит, он умер! - повторила герцогиня опечаленным тоном, который,
несомненно, мог бы обрадовать королеву, если бы в нем не слышалось нотки
сомнения. - Умер в Нуази-ле-Сек?
- Да, на руках у своего гувернера, несчастного, преданного слуги, ко-
торый ненамного пережил его.
- Само собою понятно: нелегко снести такую печаль и жить с такой тай-
ной в груди.
Королева не удостоила заметить иронию этих слов. Г-жа де Шеврез про-
должала:
- Несколько лет назад, государыня, я справлялась в самом Нуази-ле-Сек
о судьбе этого столь несчастного мальчика. Там его не считали умершим,
вот почему я не сразу прониклась скорбью вместе с вашим величеством. О,
разумеется, если б я поверила этому слуху, никогда ни один намек на это
горестное событие не пробудил бы законнейшую печаль в вашем сердце, ваше
величество.
- Вы говорите, что в Нуази-ле-Сек ребенка не считали умершим?
- Нет, ваше величество.
- Что же там говорили?
- Говорили... Но, разумеется, это плод заблуждения.
- Все же скажите, что вы там слышали.
- Говорили, что как-то вечером - это было в начале тысяча шестьсот
сорок пятого года - величественная и красивая женщина (что было замече-
но, несмотря на маску и плащ, которые скрывали ее), несомненно, знатная
дама, даже очень знатная дама, приехала в карете на перекресток дорог,
тот самый, на котором, как вам известно, я дожидалась вестей о молодом
принце, когда ваше величество благоволили меня туда посылать.
- И?
- И гувернер привел мальчика к этой даме.
- Дальше!
- На следующий день гувернер с мальчиком уехали из местечка.
- Видите ли, этот рассказ правдив; но бедный ребенок умер внезапно,
что часто случается с детьми в возрасте до семи лет. По словам врачей,
жизнь их в эти годы держится на волоске.
- То, что говорит ваше величество, - истина; никто не знает этого
лучше, чем вы, никто не верит этому столь же безгранично, как я. Но за-
метьте, тут есть одна странность...
"Что еще?" - подумала королева.
- Лицо, сообщившее мне эти подробности, лицо, ездившее справляться о
здоровье ребенка...
- Вы кому-нибудь доверили подобное - поручение?
О, герцогиня!
- Некто немой, как ваше величество, номой, как я; предположим, что
этим некто была я сама. Это лицо, проезжая через некоторое время в Ту-
рень...
- В Турень?
- Узнало и гувернера и мальчика... простите, этому лицу, разумеется,
лишь так показалось, что оно узнало обоих. Оба были живы, веселы и здо-
ровы, оба цвели, один в дни своей бодрой, полной сил старости, другой в
нежные дни первой юности. Судите же после этого, можно ли доверять слу-
хам? Можно ли в нашем подлунном мире верить чему бы то ни было? Но я
утомляю ваше величество. О, я совсем не хотела этого, и я сейчас же отк-
ланяюсь, принеся еще раз уверения в моей почтительнейшей преданности,
ваше величество.
- Останьтесь! Поговорим немного о вас.
- Обо мне? О государыня, не опускайте столь низко свой взор.
- Почему же? Разве вы не стариннейшая моя приятельница... Разве вы
сердитесь на меня, герцогиня?
- Я? Господи боже! У меня нет к этому оснований.
Неужели я явилась бы к вам, будь у меня причина сердиться на вас?
- Годы одолевают нас, герцогиня; мы должны теснее сплотиться в борьбе
против грозящей нам смерти.
- Ваше величество, вы осыпаете меня милостями, произнося такие ласко-
вые слова.
- Никто не любил меня так, никто мне так не служил, как вы, герцоги-
ня.
- Ваше величество помнит об этом?
- Всегда... Герцогиня, я хочу от вас доказательства дружбы.
- Всем своим существом я ваша, ваше величество!
- Но где же доказательство дружбы?
- Какое?
- Обратитесь ко мне с какой-нибудь просьбой.
- С просьбой?
- О, я знаю, у вас самая бескорыстная, самая возвышенная, самая
царственная душа.
- Но хвалите меня чрезмерно, ваше величество, - сказала взволнованно
герцогиня.
- Я не в состоянии воздать вам хвалу, которая была бы равна вашим
заслугам.
- С возрастом под влиянием несчастий очень меняешься, ваше величест-
во.
- Да услышит вас бог, герцогиня!
- Что это значит, ваше величество?
- Это значит вот что: прежняя герцогиня, прекрасная, обожаемая Шев-
рез, ответила бы мне черной неблагодарностью. Она бы сказала: "Мне ниче-
го не нужно от вас". Да будут в таком случае благословенны несчастья,
если они изменили вас и вы теперь, быть может, ответите мне: "Принимаю".
Взгляд и улыбка герцогини смягчились. Она была очарована королевой и
не пыталась скрыть свои чувства.
- Говорите же, моя дорогая, - продолжала королева, - чего вы желаете?
- Итак, я должна высказаться?
- Поскорей, не раздумывая.
- Ваше величество можете принести мне несказанную радость, несравнен-
ную радость.
- Ну, говорите же, - промолвила королева, слегка охладев вследствие
проснувшегося в ней беспокойства. - Только не забывайте, моя дорогая
Шеврез, что теперь надо мной стоит сын, как некогда стоял муж.
- Я буду скромна, моя королева.
- Называйте меня Анной, как прежде, это будет сладким напоминанием о
несравненных днях юности.
- Хорошо. Итак, моя обожаемая госпожа, моя милая Анна...
- Ты еще помнишь испанский?
- Конечно.
- Тогда сообщи мне по-испански, чего ты хочешь.
- Я хочу следующего: окажи мне честь и приезжай ко мне на несколько
дней в Дампьер.
- И это все? - воскликнула пораженная королева.
- Да.
- Только и всего?
- Боже мой, разве вы не видите, что я прошу вас о неслыханном благо-
деянии? Если вы не видите этого, значит, вовсе меня не знаете. Принимае-
те ли вы мое приглашение?
- Конечно, и от всего сердца.
- О, как я признательна вам!
- И я буду счастлива, - продолжала, все еще не вполне уверовав в иск-
ренность герцогини, Анна Австрийская, - если мое присутствие сможет ока-
заться полезным для вас.
- Полезным! - воскликнула, смеясь, герцогиня. - О нет! Приятным, сла-
достным, радостным, да, тысячу раз да! Значит, вы обещаете?
- Даю вам слово.
Герцогиня схватила прекрасную руку королевы и покрыла ее поцелуями.
"Она, в сущности, добрая женщина, - подумала королева, - и... ей
свойственно душевное благородство".
- Ваше величество, - задала вопрос герцогиня, - даете ли вы мне две
недели?
- Конечно. Но для чего?
- Зная, что я в немилости, никто не хотел дать мне взаймы сто тысяч
экю, которые мне нужны, чтобы привести в порядок Дампьер. Но теперь,
лишь только станет известно, что эти деньги пойдут на то, чтобы принять
ваше величество, парижские капиталы рекой потекут ко мне.
- Так вот оно что, - сказала королева, ласково кивнув головой, - сто
тысяч экю! Нужно сто тысяч экю, чтобы привести в порядок Дампьер?
- Около этого.
- И никто не хочет ссудить их вам?
- Никто.
- Если хотите, я их ссужу, герцогиня.
- О, я не посмею.
- Напрасно.
- Правда?
- Честное слово королевы. Сто тысяч экю - это, в сущности, не так уж
много.
- Разве?
- Да, немного. Я знаю, что вы никогда не продавали ваше молчание за
цену, которую оно стоит. Подвиньте мне этот стол, герцогиня, и я напишу
вам чек для господина Кольбера; нет, лучше для господина Фуке, который
гораздо любезнее и приятнее.
- А платит ли он?
- Если он не заплатит, заплачу я. Но это был бы первый случай, когда
бы он мне отказал.
Королева написала записку, вручила ее герцогине и простилась с ней,
расцеловав ее напоследок.
V
КАК ЖАН ДЕ ЛАФОНТЕН НАПИСАЛ СВОЮ ПЕРВУЮ СКАЗКУ
Рассказ обо всех этих интригах нами исчерпан, и в трех последующих
главах нашего повествования развернется непринужденная игра человеческо-
го ума, столь многообразного в своих проявлениях.
Быть может, и впредь мы не сможем обойтись в той картине, которую со-
бираемся показать, без политики и интриг, но их пружины будут скрыты так
глубоко, что читатель увидит лишь цветы и роскошную живопись, ибо дело
будет обстоять здесь точно так же, как в балагане на ярмарке, где вели-
кана, шагающего по подмосткам, приводят в движение слабые ножки и хруп-
кие ручки запрятанного в его платье ребенка.
Итак, мы возвращаемся в Сен-Манде, где суперинтендант по своему обык-
новению принимает избранное общество эпикурейцев.
С некоторых пор для хозяина наступили тяжелые дни. Всякий, войдя к
нему, не может не почувствовать затруднений, испытываемых министром.
Здесь не бывает больше многолюдных и шумных сборищ. Предлог, который
приводит Фуке, - финансы, но, как остроумно заметил Гурвиль, не бывало
