ческие места легким кивком головы; во невозможно было сказать, служили
ли эти похвалы таланту рассказчика или подтверждали сходство портрета с
оригиналом.
Видя, что принцесса не восхищается открыто, никто из слушателей не
решился аплодировать, даже принц, который в глубине души находил, что де
Сент-Эньян слишком долго останавливается на портретах пастушек и нес-
колько бегло набросал портреты пастухов.
Общество, казалось, застыло.
Де Сент-Эньян, истощивший всю свою риторику и всю палитру на портрет
Галатеи, ожидал, что после благоприятного приема других описаний теперь
раздастся гром рукоплесканий. Не услышав их, он был ошеломлен еще
больше, чем король и все присутствующие.
В течение нескольких мгновений царило молчание, его нарушила принцес-
са, спросив:
- Государь, каково мнение вашего величества об этих трех портретах?
Король попытался выручить де Сент-Эньяна, не компрометируя себя.
- По-моему, отлично вышла Амариллис, - сказал он.
- А я предпочитаю Филис, - отозвался принц, - это славная нимфа, ско-
рее добрый малый.
И все рассмеялись.
И а этот раз взгляды были так бесцеремонны, что Монтале почувствова-
ла, как к лицу ее подступает яркая краска.
- Итак, - продолжала принцесса, - эти пастушки говорили?
Но де Сент-Эньян, самолюбие которого было уязвлено, не мог выдержать
атаки свежих сил.
- Принцесса, - попытался он закончить свою повесть, - эти пастушки
признавались друг другу в своих склонностях.
- Продолжайте, продолжайте, господин де Сент-Эньян, вы неистощимый
источник пасторальной поэзии, - сказала принцесса с любезной улыбкой,
вернувшей рассказчику уверенность в себе.
- Они говорили, что любовь не таит в себе опасность, но что от-
сутствие любви - смерть для сердца.
- Какое же они вывели отсюда заключение? - поинтересовалась принцес-
са.
- Они вывели отсюда заключение, что нужно любить.
- Отлично. Они ставили какие-нибудь условия?
- Да, свободу выбора, - ответил де Сент-Эньян. - Должен прибавить, -
это говорит дриада, - что одна из пастушек, кажется Амариллис, даже выс-
казалась против любви, а между тем она не отрицала, что в ее сердце про-
ник образ одного пастуха.
- Аминтаса или Тирсиса?
- Аминтаса, ваше высочество, - скромно молвил де Сент-Эньян. - Тогда
Галатея, кроткая Галатея с чистыми глазами, ответила, что ни Аминтас, ни
Альфисбей, ни Титир и вообще никто из красивейших пастухов этой страны
не может сравниться с Тирсисом, что Тирсис затмевает всех людей, как дуб
затмевает своей величавостью все деревья, а лилия своей пышностью все
цветы. Словом, она нарисовала такой портрет Тирсиса, что даже слушавший
ее Тирсис, несмотря на все свое величие, вероятно, почувствовал себя
польщенным. Таким образом, Тирсис и Аминтас были отличены Амарилис и Га-
латеей. Следовательно, тайна двух сердец открылась во мраке ночи в гус-
той чаще леса.
Вот, ваше высочество, то, что рассказала мне дриада, которой известно
все, что творится в густой траве и дуплах дубов: известна любовь птиц,
понятен смысл их песен, и язык ветра среди ветвей, и жужжание золотых и
изумрудных насекомых в лепестках диких цветов; она поведала мне все это,
и я только повторяю ее слова.
- Значит, вы кончили, не правда ли, господин де Сент-Эньян? - спроси-
ла принцесса с улыбкой, повергшей короля в трепет.
- Да, кончил, принцесса, - отвечал г-н де Сент-Эньян - и сочту себя
счастливым, если узнаю, что мне удалось развлечь ваше высочество в тече-
ние нескольких минут.
- Минуты эти пролетели незаметно, - улыбнулась ему принцесса, - пото-
му что вы превосходно рассказали все, что слышали. Но, дорогой де
Сент-Эньян, к несчастью, вы получили ваши сведения только от одной дриа-
ды, не правда ли?
- Да, ваше высочество, сознаюсь, только от одной.
- И, значит, не удостоили своим вниманием маленькую наяду, которая
держалась совсем незаметно, а знала гораздо больше, чем ваша дриада, до-
рогой граф.
- Наяда? - повторили несколько голосов, начавших подозревать, что у
рассказа будет продолжение.
- Да, наяда. Она была подле дуба, о котором вы говорите и который на-
зывается королевским - насколько мне известно. Не правда ли, господин де
Сент-Эньян?
Сент-Эньян и король переглянулись.
- Да, принцесса, - отвечал де Сент-Эньян.
- Так вот, около этого дуба журчит ручеек среди незабудок и маргари-
ток.
- Мне кажется, что принцесса права, - сказал король, с беспокойством
следивший за каждым движением губ своей невестки.
- Ручаюсь вам, что там есть ручеек, - заверила принцесса, - и доказа-
тельством служит то, что живущая в нем наяда остановила меня, когда я
проходила мимо.
- Не может быть! - воскликнул де Сент-Эньян.
- Да, - продолжала принцесса, - остановила и сообщила мне многое, что
господин де Сент-Эньян пропустил в своем повествовании.
- Ах, поделитесь с нами, пожалуйста! - попросил принц. - Вы так пре-
лестно рассказываете.
Принцесса ответила поклоном на этот супружеский комплимент.
- В моей истории не будет поэзии графа и его таланта описывать под-
робности.
- Но вас будут слушать с таким же интересом, - сказал король, почуяв-
ший что-то враждебное в голосе невестки.
- Впрочем, - продолжала принцесса, - я говорю от имени этой бедной
маленькой наяды, самой очаровательной из всех полубогинь, которых я ког-
да-нибудь встречала. Во время своего рассказа она столько смеялась, что
в силу медицинской аксиомы: "смех заразителен", прошу у вас позволения
тоже немного посмеяться, припоминая ее слова.
Король и де Сент-Эньян, заметившие, что при этих словах многие пове-
селели, переглянулись, спрашивая друг друга взглядом, не кроется ли тут
какой-нибудь заговор.
Но принцесса твердо решила коснуться ножом раны, а потому с наивным,
то есть самым опасным, видом сказала:
- Итак, я шла мимо ручья и находила много только что распустившихся
цветов; значит, Филис, Амарилис и Галатея и все ваши пастушки, наверное,
прошли по этой дороге передо мной.
Король закусил губы. Рассказ становился все более угрожающим.
- Моя маленькая наяда, - продолжала принцесса, - отдыхала, лежа на
дне ручья; когда она подплыла ко мне и тронула меня за подол платья, я
не захотела дурно отнестись к ней, тем более что божество, даже второс-
тепенное, все же выше смертной принцессы. Итак, я обошлась с наядой при-
ветливо, и вот что она сказала мне, заливаясь смехом: "Представьте себе,
принцесса..." Вы понимаете, государь, это говорит наяда.
Король кивнул в знак согласия; принцесса заговорила снова:
- "Представьте себе, принцесса, берега моего ручья были свидетелями
весьма забавного зрелища. Два любопытных пастуха, любопытных до назойли-
вости, сделались жертвой забавной мистификации со стороны трех нимф или
трех пастушек..." Простите, я не помню, как она сказала: нимфы или пас-
тушки. Но это не важно, не правда ли?
Во время этого предисловия король заметно покраснел, а де Сент-Эньян,
потеряв всякое самообладание, беспокойно вытаращил глаза.
- "Двое пастухов, - рассказывала, все так же смеясь, моя наяда, -
пошли по следам трех девиц..." Нет, я хочу сказать - трех нимф, то есть,
простите, трех пастушек. Это не всегда благоразумно, это может стеснить
тех, за кем идешь следом. Я обращаюсь ко всем присутствующим дамам и
уверена, что ни одна из них не будет спорить со мной.
Король, очень обеспокоенный тем, что будет дальше, просил ее продол-
жать.
- "Но пастушки, - говорила моя наяда, - видели, как Тирсис и Аминтас
проскользнули в лес; луна помогла узнать их сквозь деревья..." Вы смее-
тесь, - прервала свой рассказ принцесса. - Подождите, подождите, вы еще
не дослушали до конца.
Король побледнел; де Сент-Эньян вытер вспотевший лоб.
В группах дам послышался заглушенный смех и перешептывания.
- "Пастушки, как я сказала, заметив нескромных пастухов, уселись у
королевского дуба, и когда эти непрошеные свидетели подошли на такое
расстояние, что могли расслышать каждое слово пастушек, те самым невин-
нейшим образом стали произносить пылкие признания, слова которых благо-
даря самолюбию, свойственному всем мужчинам, и даже самым чувствительным
пастухам, показались двоим слушателям сладкими, как мед"
При этих фразах, которые общество не могло слушать без смеха, в гла-
зах короля сверкнула молния. А СентЭньян опустил голову и взрывом хохота
скрыл свою глубокую досаду.
- Честное слово, очаровательная шутка, - произнес король, выпрямляясь
во весь рост, - и вы, принцесса, рассказали ее не менее очаровательно;
но правильно ли вы поняли свою наяду?
- Ведь уверяет же граф, что он хорошо понял язык дриад, - живо отпа-
рировала принцесса.
- Без сомнения, - сказал король. - Но вы знаете, у графа есть сла-
бость: он метит в Академию и с этой целью изучил много вещей, которые, к
счастью, неизвестны вам, и очень может быть, что язык речной нимфы при-
надлежит к числу не освоенных вами предметов.
- Вы понимаете, государь, - отвечала принцесса, - что в подобных ве-
щах не доверяешь одной только себе; слух женщины нельзя назвать непогре-
шимым, сказал святой Августин; вот почему я пожелала подкрепить себя
другими свидетельствами, и так как моя наяда, будучи богиней, - полиг-
лот... ведь так говорится, господин де Сент-Эньян?
- Да, ваше высочество, - кивнул совсем растерявшийся де Сент-Эньян.
- Так вот, поскольку моя наяда, - продолжала принцесса, - полиглот и
сначала заговорила со мной поанглийски, то я побоялась, как вы говорите,
что плохо пойму ее, и велела позвать мадемуазель де Монтале, де Тон-
не-Шарант и де Лавальер, попросив наяду повторить при них по-французски
то, что она рассказала мне по-английски.
- И она согласилась? - спросил король.
- О, на свете нет существа более любезного!.. Да, государь, она все
повторила, слово в слово. Значит, не остается никаких сомнений. Не так
ли, сударыни, - обратилась принцесса к левому флангу своей могучей ар-
мии, - ведь верно, наяда говорила именно то, что я рассказываю, и я нис-
колько не исказила истины Фи? лис... простите, я ошиблась, мадемуазель
Ора де Монтале, это правда?
- Совершенная правда, принцесса! - отчетливо проговорила мадемуазель
де Монтале.
- Это правда, мадемуазель де Тонне-Шарант?
- Истинная правда! - отвечала Атенаис не менее твердо, но не так
внятно.
- А вы что скажете, Лавальер? - спросила принцесса.
Бедная девушка чувствовала устремленный на нее жгучий взгляд короля;
она не осмеливалась отрицать, не осмеливалась лгать и в знак повиновения
опустила голову. Однако эта голова больше не поднялась. Луизу леденил
холод более мучительный, чем холод смерти.
Это тройное свидетельство подавило короля. А СентЭньян так даже не
пытался скрыть своего отчаяния и, не сознавая, что он говорит, лепетал:
- Превосходная шутка! Чудесно разыгранная, госпожи пастушки!
- Справедливое наказание за любопытство, - хрипло сказал король. -
Скажите, кто, после наказания, постигшего Тирсиса и Аминтаса, решится
проникнуть в тайники сердца пастушек? Уж конечно, не я... А вы, господа?
- И не мы, - хором повторила группа придворных.
Принцесса торжествовала при виде этой досады короля; она наслажда-
лась, думая, что ее рассказ послужит развязкой всей этой истории.
А принц, которого рассмешили оба рассказа, хотя он в них ничего не
понял, повернулся к де Гишу и спросил:
- Что ж ты, граф, молчишь? Неужели тебе нечего сказать? Может быть,
ты жалеешь господ Тирсиса и Аминтаса?
- Жалею от всей души, - отвечал де Гиш, - поистине, любовь такая
сладкая химера, что, теряя ее, теряешь больше, чем жизнь. Поэтому, если
два пастуха считали себя любимыми и если они были счастливы и вдруг,
вместо счастья, встретили не только пустоту, подобную смерти, но еще и
