все и объясняется. Все, что Монтале говорила о Маликорне, - шутка; все,
что вы говорили о Сент-Эньяне, - шутка, и те слова, которые произносила
Лавальер...
- И которые она очень бы хотела взять обратно.
- Вы в этом уверены?
- Вполне. Могу поручиться.
- Тем более все это можно будет объяснить как простую шутку; господин
де Маликорн не станет сердиться. Господину де Сент-Эньяну будет неловко,
потому что, вместо того чтобы смеяться над вами, посмеются над ним. Сло-
вом, король будет наказан за любопытство, не подобающее его сану. Пускай
немного посмеются и над королем по этому случаю. Не думаю, чтобы он стал
сердиться.
- Ах, ваше высочество, вы просто ангел доброты и ума!
- Это в моих интересах.
- Каким образом?
- Вы спрашиваете меня, почему в моих интересах ограждать моих фрейлин
от всяких шуток, насмешек, а может быть, даже клеветы! Увы! Вы ведь зна-
ете, дитя мое, что двор не очень снисходителен к таким грешкам. Но мы
идем очень уж долго; неужели мы еще не пришли?
- Еще шагов пятьдесят или шестьдесят. А теперь налево, ваше высочест-
во.
- Значит, вы можете поручиться за Монтале? - спросила принцесса.
- О да.
- И она сделает все, что вы пожелаете?
- Все. С восторгом сделает!
- Ну а Лавальер? - продолжала принцесса.
- О, с ней будет труднее, ваше высочество; она питает отвращение ко
лжи.
- Однако если она убедится, что это для нее выгодно...
- Боюсь, что и это не заставит ее переменить своих убеждений.
- Да, да, - сказала принцесса, - меня уже предупредили об этом. Она
ужасная лицемерка, одна из тех жеманниц, которые призывают бога, чтобы
прятаться за его спиной. Но если она не пожелает лгать, то навлечет на
себя насмешки всего двора и своим глупым и неприличным признанием прог-
невает короля; в таком случае мадемуазель де Ла Бом Леблан де Лавальер
пусть не посетует на меня, если я отошлю ее домой кормить голубей; пусть
себе там в Турени или в Блезуа, уж я не знаю точно где, играет пастора-
ли.
Эти слова были произнесены с такой энергией и даже жестокостью, что
мадемуазель де Тонне-Шарант испугалась. Поэтому она твердо решила лгать
и говорить все, что ей прикажут.
Наконец принцесса и ее спутница дошли до королевского дуба.
- Вот это место, - остановилась де Тонне-Шарант.
- Сейчас мы убедимся, было ли слышно, - проговорила принцесса.
- Шшш... - шепнула молодая девушка, позабыв об этикете и поспешно
схватив принцессу за руку.
Принцесса остановилась.
- Вы понимаете, что слышно, - сказала Атенаис.
- Почему же?
- Слушайте.
Принцесса затаила дыхание, и действительно можно было отчетливо расс-
лышать следующие слова, произнесенные нежным и печальным тоном:
- Ах, говорю тебе, виконт, говорю тебе, что жить без нее не могу.
При звуках этого голоса принцесса вздрогнула, и лицо ее ярко зарде-
лось под вуалью.
Теперь она схватила свою спутницу и, торопливо отведя ее шагов на
двадцать назад, где ее голос нельзя было услышать, прошептала ей:
- Останьтесь здесь, моя милая Атенаис, и покараульте, чтобы нас никто
не настиг. Мне кажется, что речь идет о вас.
- Обо мне, ваше высочество?
- О вас, да... или о вашем приключении. А я пойду послушаю; вдвоем
нас, пожалуй, заметят... Ступайте, приведите Монтале, и обе подождите
меня у опушки парка.
Видя, что Атенаис колеблется, принцесса продолжала, но уже тоном, не
допускающим возражений:
- Ступайте!
Атенаис подобрала свои шуршащие юбки и по дорожке между деревьями
вернулась к цветнику.
Что же касается принцессы, то она притаилась в кустах, прислонившись
к огромному каштану.
Дрожа от страха и сгорая от любопытства, она говорила себе:
- Подождем! Раз здесь так хорошо слышно, послушаем, что будет гово-
рить обо мне господину де Бражелону этот влюбленный сумасброд граф де
Гиш.
XXVI
ЕЕ ВЫСОЧЕСТВО УБЕЖДАЕТСЯ, ЧТО ПРИ ЖЕЛАНИИ МОЖНО УСЛЫШАТЬ ВСЕ, ЧТО ГО-
ВОРИТСЯ
На минуту воцарилось молчание, словно все таинственные ночные шорохи
затихли, прислушиваясь вместе с принцессой к этому пылкому любовному
признанию.
Говорил Рауль. Он прислонился к стволу большого дуба и отвечал прия-
телю своим нежным мелодичным голосом.
- Увы, дорогой де Гиш, это большое несчастие!
- О да, - согласился тот, - ужасное!
- Вы не расслышали меня, де Гиш, или, вернее, не поняли. Я называю
большим несчастьем не вашу любовь, но то, что вы не умеете скрывать ее.
- Что вы хотите сказать? - воскликнул де Гиш.
- Да, вы не замечаете, что теперь вы делаете признание в своей любви
не вашему испытанному другу, который скорее погибнет, чем выдаст вас, а
первому встречному.
- Первому встречному? - спросил де Гиш. - В уме ли вы, Бражелон, что
говорите мне подобные вещи?
- Я говорю то, что есть на самом деле.
- Не может быть! Как и при каких обстоятельствах мог я допустить по-
добное безрассудство?
- Я хочу сказать, мой друг, что ваши глаза, ваши жесты, ваши вздохи
выдают вас, что всякая пылкая страсть приводит человека к безрассудным
поступкам. Он перестает владеть собой, он во власти какого-то безумия,
заставляющего его изливать свое страдание деревьям, лошадям, воздуху,
если рядом с ним нет разумного существа. Но, мой бедный друг, запомните
вот что: очень редко случается, чтобы в подобную минуту не явился ктони-
будь и не подслушал как раз то, что не должно быть услышано.
Де Гиш глубоко вздохнул.
- Знаете ли, - продолжал Бражелон, - в эту минуту мне жаль вас; по
возвращении сюда вы уже сотню раз и на сотню ладов рассказывали про вашу
любовь к ней; а между тем, если бы вы даже не сказали никому ни слова,
самое ваше возвращение выдает вас с головой. Отсюда вытекает, что если
вы не будете следить за собой лучше, чем вы это делали до сих пор, то
рано или поздно разразится скандал. Кто вас спасет тогда? Отвечайте мне.
Кто спасет ее? Потому что, хотя она и не виновата в вашей любви, эта лю-
бовь в руках ее врагов будет обвинением против нее.
- Боже мой, - пробормотал де Гиш.
И снова из груди его вырвался глубокий вздох.
- Это не ответ, де Гиш.
- Я знаю.
- Так что же вы ответите?
- Отвечу, что в тот день я буду страдать больше, чем в настоящую ми-
нуту.
- Не понимаю.
- Да, вся эта внутренняя борьба истрепала мне нервы. Сейчас я не в
состоянии ни думать, ни действовать; сейчас я не стою самого заурядного
человека; сейчас, видишь ли, последние силы покинули меня, самые твердые
мои решения разлетелись в прах, я больше не способен к борьбе. Помнишь,
в лагерной жизни нам не раз случалось отправляться на разведку в одино-
честве и подчас сталкиваться с отрядом в пять или шесть фуражиров; ниче-
го не значит, начинаешь сражаться; случается, что к ним подоспеет еще
человек шесть, тогда совсем озвереешь, но продолжаешь драться; но если
налетит еще шесть, восемь, десять человек со всех сторон, тогда остается
только пришпорить коня, если он есть, или же пасть под пулями, если не
хочешь бежать. Так вот, я точно в таком положении: сначала я боролся с
самим собою, потом с Бекингэмом. Теперь появился король; я не стану
вступать в борьбу с королем, ни даже, спешу прибавить, если бы король
оставил ее, с одним лишь характером этой женщины. О, я нисколько не
обольщаю себя: попав в сети этой любви, я погибну.
- Упреки следует делать не ей, а тебе, - отвечал Рауль.
- Почему?
- Да как же! Ты ведь знаешь, что принцесса немного легкомысленна,
очень падка на все новое, чувствительна к похвалам, хотя бы эти похвалы
исходили от слепого или ребенка, и ты воспылал такой страстью, что готов
сгубить себя. Ну, любуйся ею, обожай ее; ибо, увидя ее, никто не может
не влюбиться, если только сердце его не занято другою. Но, любя ее, ува-
жай в ней прежде всего сан ее мужа, потом его самого и, наконец, не за-
бывай ее собственной безопасности.
- Спасибо, Рауль.
- За что?
- За то, что, видя, как я страдаю из-за этой женщины, ты утешаешь ме-
ня. За то, что ты говоришь мне о ней все хорошее, что ты о ней думаешь,
а может быть, даже такое, чего и не думаешь.
- О, - заметил Рауль, - ты ошибаешься, де Гиш, я не всегда высказываю
то, что думаю, и в таких случаях я молчу; но когда я говорю, то не умею
притворяться и обманывать, и тот, к кому я обращаюсь, может вполне дове-
рять мне.
Все это время принцесса, вытянув шею, жадно прислушивалась к малейше-
му шороху в кустах и внимательно всматривалась в темноту.
- Ну, в таком случае я ее знаю лучше, чем ты, - воскликнул де Гиш. -
Она вовсе не легкомысленна, она суетна; она вовсе не падка на новое, она
не помнит старого и ничему не верит; она не чувствительная к похвалам
женщина, а отъявленная и жестокая кокетка. Дьявольская кокетка! О! Это
правда. Поверь, Бражелон, я испытываю все муки ада; я, храбрый, страстно
любящий опасность человек, натыкаюсь на опасность, превосходящую мои си-
лы и мою храбрость. Но знаешь ли, Рауль, я приберегаю для себя победу,
которая будет стоить ей много горьких слез.
Рауль взглянул на своего приятеля, который, задыхаясь от волнения,
прислонился головой к стволу дуба.
- Победу? - спросил он. - Какую победу?
- Какую?
- Да.
- В один прекрасный день я подойду к ней; в один прекрасный день я ей
скажу: "Я был молод, я с ума сходил от любви; однако, пресмыкаясь у ва-
ших ног, я, из уважения к вам, не смел взглянуть на вас, ожидая, чтобы
ваш взгляд ободрил меня. Мне показалось, что я поймал этот взгляд, я
поднялся, и тогда без всякого повода с моей стороны, кроме того, что я
полюбил вас еще сильнее, если только это возможно, - тогда вы вдруг от-
толкнули меня из каприза, чтобы доставить себе удовольствие, бессердеч-
ная женщина, ни во что не верующая, не знающая, что такое любовь. Нес-
мотря на то что в жилах ваших течет королевская кровь, вы недостойны
любви честного человека; я казню себя за то, что слишком любил вас, и,
умирая, проклинаю вас".
- Боже мой, - воскликнул Рауль, ужаснувшись глубокой искренности,
звучавшей в словах молодого человека, - я же сказал тебе, де Гиш, что ты
сумасшедший!
- Да, да, - продолжал де Гиш, захваченный своей мыслью, - так как нам
здесь не с кем воевать, я отправлюсь куда-нибудь на север, поступлю на
службу к императору, и сострадательная пуля какого-нибудь венгерца, хор-
вата или турка положит конец моему существованию.
Не успел де Гиш кончить эту фразу, как послышался какой-то шум; Рауль
вскочил и насторожился.
Что касается де Гиша, то он по-прежнему был поглощен своими мыслями и
сидел на скамейке, сжимая голову руками.
Кусты раздвинулись, и перед молодыми людьми появилась женщина, блед-
ная и взволнованная. Одной рукой она отстраняла ветви, касавшиеся ее ли-
ца, а другой откинула капюшон плаща, которым были окутаны ее плечи. По
влажным, блестящим глазам, по царственной осанке, по ее величественному
жесту, а еще больше по биению своего сердца де Гиш узнал принцессу и,
вскрикнув, закрыл глаза.
А Рауль в смущении вертел шляпу в дрожащих пальцах, несвязно бормоча
почтительное приветствие.
- Господин де Бражелон, - обратилась к нему принцесса, - будьте доб-
ры, посмотрите, нет ли здесь где-нибудь в аллеях или между деревьями мо-
их фрейлин. А вы, граф, останьтесь, я устала, дайте мне вашу руку.
Если бы гром внезапно грянул над головой юноши, он не был бы так ис-
пуган, как при звуках этого голоса.
Однако де Гиш был действительно человек отважный и в глубине сердца
уже принял окончательное решение; поэтому он встал и, видя замеша-
тельство Бражелона, бросил на него взгляд, полный глубокой призна-
тельности.
Вместо того чтобы тотчас же ответить принцессе, он подошел к виконту
и пожал руку своего благородного друга; из груди его вырвался вздох, в
котором он отдавал, казалось, дружбе всю жизнь, трепетавшую еще в его
