исполнимой, в просьбе, которую я приношу вам от его имени или, лучше
сказать, от своего имени.
- Ваше величество, - отвечал Мазарини, - вот уже тридцать лет, как я
управляю политическими делами. Сначала я управлял вместе с кардиналом
Ришелье, потом один. Политика эта была не всегда честной, надо приз-
наться; но она никогда не была неразумной. Та политика, которую предла-
гают вашему величеству, и бесчестна и неразумна.
- Бесчестна!
- Вы подписали трактат с Кромвелем?
- Да, и в этом трактате Кромвель даже подписался выше меня.
- А зачем вы подписались так низко? Кромвель нашел хорошее место и
занял его; таков уж его обычай. Но вернемся к делу. Вы заключили договор
с Кромвелем, то есть с Англией, потому что в то время, когда вы подписа-
ли трактат, вся Англия заключалась в Кромвеле.
- Но Кромвель умер.
- Вы так полагаете?
- Разумеется. Ему наследовал сын Ричард, который уже успел отказаться
от власти.
- В том-то и дело. Ричард наследовал после смерти Кромвеля, а Англия
- после отречения Ричарда. Трактат составляет часть наследства, где бы
оно ни находилось: в руках Ричарда или в руках Англии. Стало быть, трак-
тат все еще имеет полную силу, полное действие. Почему же вы хотите на-
рушить его? Разве что-нибудь изменилось? Карл Второй хочет теперь того,
чего мы не хотели десять лет назад; но случай этот был предусмотрен. Вы
союзник Англии, ваше величество, а не Карла Второго. Разумеется, если
смотреть с семейной точки зрения, бесчестно заключать трактат с челове-
ком, который обезглавил вашего родственника, и вступать в переговоры о
союзе с парламентом, который получил прозвание охвостья; согласен, это
бесчестно, но в политическом смысле разумно: с помощью этого трактата я
избавил ваше величество, когда вы были еще несовершеннолетним, от тягот
внешней войны, из которой Фронда... вы помните Фронду, ваше величест-
во?.. (Король опустил голову.) Из которой Фронда не преминула бы извлечь
для себя пользу. Вот почему я доказываю вашему величеству, что изменить
сейчас политику, не предупредив наших союзников, значило бы поступить и
бесчестно и неразумно. Нам придется вести воину, повод к которой подали
мы сами, и, вызвав ее сами, мы будем иметь такой вид, словно боимся ее:
все равно, разрешим ли мы послать туда пятьсот человек, двести, пятьде-
сят или только десять, разрешение остается разрешением. Один француз -
уже нация; один мундир - войско. Представьте, например, что вашему вели-
честву придется начать войну с Голландией, что, должно быть, и случится
рано или поздно, или с Испанией, что, может быть, случится, если свадьба
ваша расстроится (тут Мазарини пристально взглянул на короля): ведь ты-
сячи причин могут помешать вашей свадьбе. Что скажете вы тогда, если
Англия пошлет на помощь Голландии или инфанте полк, роту или хотя бы
взвод английских дворян? Неужели вы сочтете, что она правильно выполняет
условия союзного договора?
Людовик слушал. Ему казалось странным, что Мазарини ссылается на
честность, - Мазарини, известный политическими обманами, которые даже
назвали мазаринадами.
- Но, - возразил король, - я не дам открытого позволения. Я не могу
запретить своим подданным ездить в Англию, если они того хотят.
- Вы должны заставить их вернуться или, по крайней мере, протестовать
против того, что они ведут себя как враги в союзном нам государстве.
- Господин кардинал, у вас такой проницательный ум; поищите средства
помочь несчастному королю так, чтобы и нам не было вреда.
- Вот этого-то я и не хочу, - ответил Мазарини. - Если б Англия сле-
довала моим указаниям, она не могла бы действовать выгоднее для нас; ес-
ли б я направлял отсюда политику Англии, я не повел бы ее по другой до-
роге. При таком управлении, как теперь, Англия для Европы - вечное гнез-
до раздоров. Голландия покровительствует Карлу Второму; пусть покрови-
тельствует. Они перессорятся, подерутся. Это единственные морские держа-
вы. Пусть истребляют флот одна у другой. Мы построим свой флот из остат-
ков их кораблей, когда у нас будут деньги на гвозди.
- Ах, как мелки все ваши расчеты, как он и ничтожны! - вскричал ко-
роль.
- Но они верны, сознайтесь сами! Послушайте дальше. Допустим, что
можно изменить данному слову и обойти трактат: ведь мы часто видели, как
изменяют слову и обходят трактаты. Но это делается в тех случаях, когда
можно приобрести значительную выгоду или когда трактат чересчур стесни-
телен. Предположим, что вы позволите своим дворянам ехать в Англию;
Франция, или ее знамя, что одно и то же, пересечет пролив, завяжет сра-
жение... и будет разбита...
- Почему же?
- Какой же полководец король Карл Второй? Разве вы забыли битву при
Уорчестере?
- Но ему придется сражаться уже не с Кромвелем!
- Верно, но придется иметь дело с Монком, который гораздо опаснее.
Добрый торговец пивом был фанатиком; на него находили минуты восторжен-
ности, исступления. В такие минуты он лопался, как переполненная бочка;
через щели всегда просачивалось несколько капель его мысли, а по образ-
чику можно было узнать всю мысль. Таким-то путем Кромвель раз десять
позволил нам заглянуть в свою душу, когда все думали, что она покрыта
тройным покровом, как говорит Гораций. Но Монк... Ах, ваше величество,
избави вас боже вести политические дела с Монком! От него-то в один год
поседели мои волосы! Монк, к несчастью, не фанатик, а политик; он не
лопнет, а сожмется. Вот уж десять лет, как взоры его устремлены к одной
цели, и до сих пор никто не знает, чего он хочет. Каждое утро, следуя
совету короля Людовика Одиннадцатого, он сжигает свой ночной колпак. За-
то в тот день, когда его план, медленно и в одиночестве продуманный,
созреет, он будет иметь все шансы на успех, как всегда бывает в непред-
виденных случаях. Таков Монк, ваше величество, таков этот человек, имени
которого вы не знали до той минуты, как его назвал при вас ваш брат Карл
Второй. Брат ваш знает, что это за воля, что это за чудо глубокомыслия и
упорства, двух качеств, перед которыми ничтожны ум и отвага. Ваше вели-
чество, я был отважен в молодости, но умным я был всегда. Могу этим пох-
вастать, потому что меня упрекают за это. С этими двумя качествами я
сделал неплохую карьеру: сын простого итальянского рыбака, я стал первым
министром короля Франции, и в этом звании, как сами вы изволите призна-
вать, оказал кое-какие услуги престолу вашего величества. И что же? Если
б я на своей дороге встретил Монка, а не Бофора, Реца или принца Конда,
мы, вероятно, погибли бы. При малейшей неосторожности, государь, вы по-
падаете в когти этого политика и солдата. Шлем Монка - железный сундук,
в который он запирает свои мысли, и ни у кого нет ключа от этого сунду-
ка. При нем или, лучше сказать, перед ним я склоняюсь, потому что у меня
просто бархатный берет.
- Так чего же хочет Монк, как вы думаете?
- Ах, если б я знал, чего он хочет! Тогда бы я не просил вас остере-
гаться, потому что был бы сильнее его; но с ним я боюсь гадать... Га-
дать! Понимаете ли вы смысл этого слова? Если я решу, что разгадал его,
то остановлюсь на одной мысли и невольно стану следовать только ей. С
тех пор как этот человек правит Англией, я стал похож на грешников Дан-
те, которым сатана свернул шею: они идут вперед, а смотрят назад. Я иду
к Мадриду и не теряю из вида Лондона. С этим проклятым человеком гадать
- значит ошибаться, а ошибаться - значит проигрывать игру. Боже меня
упаси стараться угадать, чего он хочет; я довольствуюсь - и это уже
очень много - тем, что слежу за его действиями. И думаю, - вы понимаете
смысл этого глагола? - что Монк просто хочет наследовать Кромвелю. Ваш
Карл Второй посылал к нему уже человек десять с разными предложениями.
Монк ограничивался тем, что прогонял этих услужливых людей и говорил им
вместо ответа: "Ступайте вон, или я прикажу вас повесить". Человек этот
- могила. В настоящую минуту Монк - верный слуга парламентского ох-
востья; но он не обманет меня своей преданностью. Монк не хочет, чтобы
его убили. Если его убьют, дело его останется незавершенным, а он должен
довести свое дело до конца. Я думаю, - но не верьте тому, что я думаю: я
употребил слово "думаю" так, по привычке, - я думаю, что Монк щадит пар-
ламент до той поры, пока не разобьет его. У вас просят солдат, но зачем?
Чтобы сражаться с Монком. Но избави нас боже драться с Монком, потому
что Монк разобьет нас, а если он разобьет нас, тогда я не утешусь всю
жизнь! Я буду убежден, что Монк предвидел эту победу за десять лет. Умо-
ляю, ваше величество... из дружбы к вам или из уважения к самому себе,
пусть Карл Второй оставит нас в покое. Ваше величество можете назначить
ему небольшую пенсию, можете предоставить ему один из своих замков...
Ах, позвольте, позвольте! Я вспомнил трактат - этот знаменитый трактат,
о котором мы сейчас говорили: ваше величество не имеете права предоста-
вить Карлу Второму один из своих замков.
- Как так?
- Да, да, ваше величество обязались не оказывать гостеприимства Карлу
Второму, даже изгнать его из Франции. Потому-то мы и выслали его, а он
опять сюда явился! Надеюсь, ваше величество, вы объясните своему брату,
что он не может оставаться у нас, что это невозможно, что он нас компро-
метирует. Или же я сам...
- Довольно, монсеньер! - остановил его Людовик XIV, вставая. - Вы от-
казали мне в миллионе, вы имели право на это: ваши миллионы принадлежат"
вам. Вы отказали мне в отряде дворян, и на это вы имели полное право: вы
первый министр и отвечаете перед Францией за мир и войну. Но вы хотите
помешать мне дать приют внуку Генриха Четвертого, моему двоюродному бра-
ту, товарищу моего детства... Тут прекращается ваша власть - и начинает-
ся моя воля.
- Ваше величество, - отвечал Мазарини, радуясь, что отделался так де-
шево (ибо, в сущности, он боролся так смело только для того, чтобы дос-
тигнуть этой цели), - ваше величество, я всегда склоняюсь перед волей
моего короля. Ваше величество можете приютить английского короля у себя
пли в одном из ваших замков. Пусть об этом знает Мазарини, но не знает
первый министр.
- Доброй ночи, монсеньер, - сказал король. - Я ухожу в отчаянии.
- Но разубежденный, а больше мне ничего и не требовалось от вашего
величества, - улыбнулся Мазарини.
Король, не ответив, вышел в раздумье. Он убедился не в том, что
объяснял ему Мазарини, а совсем в другом, о чем кардинал не сказал ни
слова, - он убедился в необходимости самому серьезно изучать свои дела и
дела Европы, казавшиеся ему такими трудными и запутанными.
Людовик нашел английского короля на том самом месте, где оставил его.
Увидев его, Карл встал; он тотчас же заметил печаль, темными знаками
начертанную на челе кузена.
Чтобы избавить Людовика от тяжелого признания, Карл заговорил первый.
- Что бы ни случилось, - заверил он, - я никогда не забуду, как вы
были добры со мной, как дружно меня приняли!
- Ах, - отвечал Людовик с грустью. - Моя добрая воля бессильна, брат
мой.
Карл II страшно побледнел, провел рукой по лбу в несколько минут не
мог овладеть собой после этого последнего удара.
- Понимаю, - произнес он наконец. - Никакой надежды!
Людовик схватил Карла за руку.
- Подождите, брат мой, - попросил Людовик, - подождите, обстоя-
тельства могут перемениться. Отчаянные решения всегда губят дело. Умоляю
вас, прибавьте еще один год испытания ко многим годам, которые вы вынес-
ли. Нет таких особых обстоятельств, какие побудили бы вас начать
действовать немедля. Останьтесь со мною, брат мой: я предоставлю вам
один из своих замков, какой вы сами выберете. Мы вместе станем наблюдать
за событиями, вместе будем подготовлять их. Послушайте меня, брат мой,
мужайтесь!
Карл II высвободил свою руку из рук короля, отступил и учтиво покло-
