- Вы ответили, что узнали бы его, - сказал комиссар. - Хорошо. На се-
годня достаточно. Необходимо, раньше чем мы продолжим этот разговор,
уведомить кое-кого о том, что вам известен похититель вашей жены.
- Но ведь я не говорил вам, что он мне известен! - в отчаянии воск-
ликнул Бонасье. - Я говорил как раз обратное...
- Уведите заключенного! - приказал комиссар, обращаясь к двум страж-
никам.
- Куда прикажете его отвести? - спросил писарь.
- В камеру.
- В которую?
- Господи, да в любую! Лишь бы она покрепче запиралась, - произнес
комиссар безразличным тоном, вселившим ужас в несчастного Бонасье.
"О, боже, боже! - думал он. - Беда обрушилась на мою голову! Жена,
наверное, совершила какое-нибудь ужасное преступление. Меня считают ее
сообщником и покарают вместе с нею. Она, наверное, призналась, сказала,
что посвящала меня во все. Женщины ведь такие слабые создания!.. В каме-
ру, в первую попавшуюся! Ну конечно! Ночь коротка... А завтра - колесо,
виселица... О, боже, боже! Сжалься надо мною! "
Не обращая ни малейшего внимания на жалобные сетования г-на Бонасье,
сетования, к которым они, впрочем, давно должны были привыкнуть, кара-
ульные подхватили арестанта с двух сторон под руки и увели в камеру. Ко-
миссар поспешно принялся строчить какое-то письмо. Писарь в ожидании
стоял возле него.
Бонасье в эту ночь не сомкнул глаз - не потому, что камера его была
особенно неудобна, но страшная тревога не позволяла ему уснуть. Всю ночь
он просидел на скамеечке, вздрагивая при малейшем звуке. И, когда первые
лучи солнца скользнули сквозь решетку окна, ему показалось, что само
солнце приняло траурный оттенок.
Вдруг он услышал, как отодвигается засов, и даже подскочил от ужаса.
Он решил, что за ним пришли, чтобы отвести на эшафот.
Поэтому, когда в дверях вместо палача появился вчерашний комиссар со
своим писарем, он готов был броситься им на шею.
- Ваше дело, милейший, крайне запуталось со вчерашнего дня, - сказал
комиссар. - И я советую вам сказать правду. Только ваше чистосердечное
раскаяние может смягчить гнев кардинала.
- Но я готов все сказать! - воскликнул Бонасье. - По крайней мере,
все, что я знаю. Прошу вас, спрашивайте меня.
- Прежде всего: где находится ваша жена?
- Ведь я говорил вам, что она похищена.
- Да, но вчера после пяти часов дня она благодаря вашей помощи сбежа-
ла.
- Моя жена сбежала? - воскликнул Бонасье. - Несчастная! Но, сударь,
если она сбежала, то не по моей вине, клянусь вам!
- Для чего вы днем заходили к вашему жильцу, господину д'Артаньяну, с
которым вы о чем-то долго совещались?
- Да, это правда, господин комиссар. Признаюсь в этом и признаюсь,
что это была ошибка. Я действительно был у господина д'Артаньяна.
- С какой целью вы заходили к нему?
- С целью попросить его разыскать мою жену. Я полагал, что имею право
требовать ее назад. По-видимому, я ошибся и очень прошу вас простить ме-
ня.
- Что же вам ответил господин д'Артаньян?
- Господин д'Артаньян обещал помочь мне. Но я вскоре убедился, что он
предает меня.
- Вы пытаетесь ввести суд в заблуждение! Д'Артаньян сговорился с ва-
ми, и в силу этого сговора он разогнал полицейских, которые арестовали
вашу жену, и скрыл се от преследования.
- Господин д'Артаньян похитил мою жену? Да что вы мне тут рассказыва-
ете?
- К счастью, господин д'Артаньян в наших руках, и вам будет устроена
с ним очная ставка.
- Ну что ж, я, право, этому рад! - воскликнул г-н Бонасье. - Хотелось
бы увидеть хоть одно знакомое лицо...
- Введите господина д'Артаньяна! - приказал комиссар, обращаясь к ка-
раульным.
Караульные ввели Атоса.
- Господин д'Артаньян, - произнес комиссар, обращаясь к Атосу, -
расскажите, что произошло между вами и этим господином.
- Но это вовсе не господин д'Артаньян! - вскричал Бонасье.
- Как - не господин д'Артаньян? - в свою очередь, закрпчал комиссар.
- Ну конечно, нет! - сказал Бонасье.
- Как же зовут этого господина? - спросил комиссар.
- Не могу вам сказать: я с ним не знаком.
- Вы с ним не знакомы?
- Нет.
- Вы никогда его не видели?
- Видал, но не знаю, как его зовут.
- Ваше имя? - спросил комиссар.
- Атос, - ответил мушкетер.
- Но ведь это не человеческое имя, это название какой-нибудь горы! -
воскликнул несчастный комиссар, начинавший терять голову.
- Это мое имя, - спокойно сказал Атос.
- Но вы сказали, что вас зовут д'Артаньян.
- Я это говорил?
- Да вы.
- Разрешите! Меня спросили: "Вы господин д'Артаньян?" - на что я от-
ветил: "Вы так полагаете?" Стражники закричали, что они в этом уверены.
Я не стал спорить с ними. Кроме того, ведь я мог и ошибиться.
- Сударь, вы оскорбляете достоинство суда.
- Ни в какой мере, - спокойно сказал Атос.
- Вы господин д'Артаньян!
- Вот видите, вы снова это утверждаете.
- Но, господин комиссар, - вскричал Бонасье, - уверяю вас, тут не мо-
жет быть никакого сомнения! Господин д'Артаньян - мой жилец, и, следова-
тельно, хоть оп и не платит мне за квартиру или именно поэтому, я-то
должен его знать. Господин д'Артаньян - молодой человек лет девятнадцати
- двадцати, не более, а этому господину по меньшей мере тридцать. Госпо-
дин д'Артаньян состоит в гвардейской роте господина Дезэссара, а этот
господин - мушкетер из роты господина де Тревиля. Поглядите на его одеж-
ду, господин комиссар, поглядите на одежду!
- Правильно! - пробормотал комиссар. - Это, черт возьми, правильно!
В эту минуту распахнулась дверь, и гонец, которого ввел один из над-
зирателей Бастилии, подал комиссару какое-то письмо.
- Ах, негодная! - воскликнул комиссар.
- Как? Что вы сказали? О ком вы говорите? Не о моей жене, надеюсь?
- Нет, именно о ней. Хороши ваши дела, нечего сказать!
- Что же это такое? - воскликнул галантерейщик в полном отчаянии. -
Будьте добры объяснить мне, господин комиссар, каким образом мое дело
может ухудшиться от того, что делает моя жена в то время, как я сижу в
тюрьме?
- Потому что все совершаемое вашей женой - только продолжение заду-
манного вами совместно плана! Чудовищного плана!
- Клянусь вам, господин комиссар, что вы глубоко заблуждаетесь, что я
и понятия не имею о том, что намеревалась совершить моя жена, что я не
имею ни малейшего отношения к тому, что она сделала, и, если она надела-
ла глупостей, я отрекаюсь от нее, отказываюсь, проклицаю ее!
- Вот что, господин комиссар, - сказал вдруг Атос. - Если я вам
больше не нужен, прикажите отвести меня куда-нибудь. Он порядочно надоел
мне, ваш господин Бонасье.
- Отведите арестованных в их камеры, - приказал комиссар, одним и тем
же движением указывая на Атоса и Бонасье, - и пусть охраняют как можно
строже.
- Если вы имеете претензии к господину д'Артаньяну, - с обычным своим
спокойствием сказал Атос, - я не совсем понимаю, в какой мере я могу за-
менить его.
- Делайте, как вам приказано! - закричал комиссар. - И никаких сноше-
ний с внешним миром! Слышите!
Атос, пожав плечами, последовал за караульными, а Бонасье всю дорогу
так плакал и стонал, что мог бы разжалобить тигра.
Галантерейщика отвели в ту самую камеру, где он провел ночь, и оста-
вили его там на весь день. И весь день Бонасье плакал, как настоящий га-
лантерейщик: да ведь, по его же собственным словам, в нем не было и тени
воинского духа.
Вечером, около девяти часов, уже собираясь лечь спать, он услышал ша-
ги в коридоре. Шаги приближались к его камере; дверь открылась, и вошли
караульные солдаты.
- Следуйте за мной, - произнес полицейский чиновник, вошедший вместе
с солдатами.
- Следовать за вами? - воскликнул Бонасье. - Следовать за вами в та-
кой час? Куда это, господи помилуй?
- Туда, куда нам приказано вас доставить.
- Но это не ответ!
- Это единственное, что мы можем сказать вам.
- О, боже, боже! - прошептал несчастный галантерейщик. - На этот раз
я погиб!
И он, совершенно убитый, без всякого сопротивления последовал за ка-
раульными.
Его провели по тому же коридору, по которому он уже проходил, затем
они пересекли двор, прошли через другое здание и, наконец, достигли во-
рот главного двора, где ждала карета, окруженная четырьмя верховыми. Бо-
насье посадили в карету, полицейский чиновник устроился рядом с ним,
дверцы заперли на ключ, и оба оказались как бы в передвижной тюрьме.
Карета двинулась вперед медленно, словно траурная колесница. Сквозь
решетку, защищавшую окно, арестованный мог видеть только дома и мосто-
вую. Но коренной парижанин, каким был Бонасье, узнавал каждую улицу по
тумбам, вывескам и фонарям. Подъезжая к церкви святого Павла, возле ко-
торой казнили узников Бастилии, приговоренных к смерти, он чуть не ли-
шился чувств и дважды перекрестился. Он думал, что карета здесь остано-
вится. Но карета проехала мимо.
Несколько позже он снова пережил безграничный ужас. Они проезжали
вдоль кладбища Святого Якова, где хоронили государственных преступников.
Одно только его несколько успокоило: прежде чем их похоронить, им обычно
отрубали голову, а его собственная голова пока еще крепко сидела на пле-
чах. Но, когда он увидел, что карета сворачивает к Гревской площади,
когда он увидел островерхую крышу городской ратуши и карета въехала под
арку, он решил, что все кончено, и попытался исповедаться перед поли-
цейским чиновником. В ответ на отказ чиновника выслушать его он принялся
так жалобно кричать, что тот пригрозил заткнуть ему рот кляпом, если он
не замолчит.
Эта угроза немного успокоила Бонасье. Если его собирались казнить на
Гревской площади, не стоило затыкать ему рот: они ведь уже почти достиг-
ли места казни. И действительно, карета проехала через роковую площадь,
не останавливаясь. Приходилось опасаться еще только Трагуарского креста.
А туда именно карета и завернула.
На этот раз не могло быть сомнений: на площади Трагуарского креста
казнили приговоренных низкого звания. Бонасье напрасно льстил себе, счи-
тая себя достойным площади Святого Павла или Гревской площади. Его путе-
шествие и его жизнь закончатся у Трагуарского креста. Ему не виден был
еще злосчастный крест, но он почти ощущал, как этот крест движется ему
навстречу. Шагах в двадцати от рокового места он вдруг услышал гул тол-
пы, и карета остановилась. Этого несчастный Бонасье, истерзанный всеми
пережитыми волнениями, уже не в силах был перенести. Он издал слабый
крик, который можно было принять за последний стон умирающего, и лишился
чувств,
XIV
НЕЗНАКОМЕЦ ИЗ МЕНГА
Толпа на площади собралась не в ожидании человека, которого должны
были повесить, а сбежалась смотреть на повешенного.
Карета поэтому, на минуту задержавшись, тронулась дальше, проехала
сквозь толпу, миновала улицу Сент-Оноре, повернула на улицу Добрых Детей
и остановилась у невысокого подъезда.
Двери распахнулись, и двое гвардейцев приняли в свои объятия Бонасье,
поддерживаемого полицейским. Его втолкнули в длинный вестибюль, ввели
вверх по какой-то лестнице и оставили в передней.
Все движения, какие требовались от него, он совершал машинально.
Он шел, как ходят во сне, видел окружающее словно сквозь туман. Слух
улавливал какие-то звуки, но не осознавал их. Если бы его в эти минуты
казнили, он бы не сделал ни одного движения, чтобы защититься, не испус-
тил бы ни одного вопля, чтобы вымолить пощаду.
Он так и остался сидеть на банкетке, прислонясь к стене и опустив ру-
ки, в том самом месте, где караульные усадили его.
Но постепенно, оглядываясь кругом и не видя никаких предметов, угро-
жающих его жизни, ничего, представляющего опасность, видя, что стены
покрыты мягкой кордовской кожей, красные тяжелые шелковые портьеры подх-
вачены золотыми шнурами, а банкетка, на которой он сидел, достаточно
