деть вас. Я не могу надеяться с оружием в руках овладеть Парижем, это я
знаю. Но за этой войной последует заключение мира, заключение мира пот-
ребует переговоров, вести переговоры будет поручено мне. Тогда уж не
посмеют не принять меня, и я вернусь в Париж, и увижу вас хоть на одно
мгновение, и буду счастлив. Тысячи людей, правда, за это счастье запла-
тят своей жизнью. Но мне не будет до этого никакого дела, лишь бы уви-
деть вас! Все это, быть может, безумие, бред, но скажите, у какой женщи-
ны был обожатель более страстный? У какой королевы - более преданный
слуга?
- Милорд, милорд, в свое оправдание вы приводите доводы, порочащие
вас. Доказательства любви, о которых вы говорите, - ведь это почти прес-
тупление.
- Только потому, что вы не любите меня, сударыня. Если бы вы любили
меня, все это представлялось бы вам иным. Но если б вы любили меня...
если б вы любили меня, счастье было бы чрезмерным, и я сошел бы с ума!
Да, госпожа де Шеврез, о которой вы только что упомянули, госпожа де
Шеврез была менее жестока: Голланд любил ее, и она отвечала на его лю-
бовь.
- Госпожа де Шеврез не была королевой, - прошептала Анна Австрийская,
не в силах устоять перед выражением такого глубокого чувства.
- Значит, вы любили бы меня, вы, сударыня, если б не были королевой?
Скажите, любили бы? Осмелюсь ли я поверить, что только сап заставляет
вас быть столь непреклонной? Могу ли поверить, что, будь вы госпожа де
Шеврез, бедный Бекингэм мог бы лелеять надежду?.. Благодарю за эти сла-
достные слова, о моя прекрасная королева, тысячу раз благодарю!
- Милорд, вы не так поняли, не так истолковали мои слова. Я не хотела
сказать...
- Молчите, молчите! - проговорил герцог. - Если счастье мне даровала
ошибка, не будьте так жестоки, чтобы исправлять ее. Вы сами сказали: ме-
ня заманили в ловушку. Возможно, мне это будет стоить жизни... Так
странно: у меня в последнее время предчувствие близкой смерти... - И по
устам герцога скользнула печальная и в то же время чарующая улыбка.
- О, господи! - воскликнула Анна, и ужас, прозвучавший в ее голосе,
лучше всяких слов доказывал, насколько сильнее было ее чувство к герцо-
гу, чем она желала показать.
- Я сказал это, сударыня, отнюдь не для того, чтобы испугать вас. О
нет! То, что я сказал, просто смешно, и поверьте, меня нисколько не бес-
покоит такая игра воображения. Но слова, только что произнесенные вами,
надежда, почти поданная мне, искупили заранее все, даже мою гибель.
- Теперь и я признаюсь вам, герцог, - проговорила Анна. - И меня тоже
преследует предчувствие, преследуют сны. Мне снилось, что я вижу вас: вы
лежали на земле, окровавленный, раненный...
- Раненный в левый бок, ножом? - перебил ее герцог.
- Да, именно так, милорд: в левый бок, ножом. Кто мог рассказать вам,
что я видела такой сон? Я поверяла его только богу, да и то в молитве.
- Этого довольно, сударыня. Вы любите меня, и это все.
- Я люблю вас? Я?
- Да, вы. Разве бог послал бы вам те же сны, что и мне, если б вы ме-
ня не любили? Разве являлись бы нам те же предчувствия, если б сердце не
связывало наши жизни? Вы любите меня, моя королева! Будете ли вы оплаки-
вать меня?
- О, боже! Боже! - воскликнула Анна Австрийская. - Это больше, чем я
в силах вывести. Герцог, молю вас, ради всего святого, оставьте меня,
уйдите! Я не знаю, люблю ли я вас или нет, но я твердо знаю, что не на-
рушу своих клятв. Сжальтесь же надо мной, уезжайте! Если вас ранят во
Франции, если вы умрете во Франции, если у меня будет хоть мысль, что
любовь ко мне стала причиной вашей гибели, я не перенесу этого, я сойду
с ума! Уезжайте же, уезжайте, умоляю вас!
- О, как вы прекрасны сейчас! Как я люблю вас! - проговорил Бекингэм.
- Уезжайте! Уезжайте! Молю вас! Позже вы вернетесь. Вернитесь сюда в
качестве посла, в качестве министра, вернитесь в сопровождении телохра-
нителей, готовых защитить вас, слуг, обязанных охранять вас... Тогда я
не буду трепетать за вашу жизнь и буду счастлива увидеть вас.
- Неужели правда то, что вы говорите?
- Да.
- Тогда... тогда в знак вашего прощения дайте мне что-нибудь, ка-
кую-нибудь вещицу, принадлежащую вам, которая служила бы доказа-
тельством, что все это не приснилось мне. Какую-нибудь вещицу, которую
вы носили и которую я тоже мог бы носить... перстень, цепочку...
- И вы уедете... уедете, если я исполню вашу просьбу?
- Да.
- Немедленно?
- Да.
- Вы покинете Францию? Вернетесь в Англию?
- Да, клянусь вам.
- Подождите тогда, подождите...
Анна Австрийская удалилась к себе и почти тотчас же вернулась, держа
в руках ларец розового дерева с золотой инкрустацией, воспроизводившей
ее монограмму.
- Возьмите это, милорд, - сказала она. - Возьмите и храните на память
обо мне.
Герцог Бекингэм взял ларец и вновь упал к ее ногам.
- Вы обещали мне уехать, - произнесла королева.
- И я сдержу свое слово! Вашу руку, сударыня, вашу руку, и я удалюсь.
Королева Анна протянула руку, закрыв глаза и другой рукой опираясь на
Эстефанию, ибо чувствовала, что силы готовы оставить ее.
Бекингэм страстно прильнул губами к этой прекрасной руке.
- Не позднее чем через полгода, сударыня, - проговорил он, поднима-
ясь, - я вновь увижу вас, хотя бы мне для этого пришлось перевернуть не-
бо и землю.
И, верный данному слову, он выбежал из комнаты.
В коридоре он нашел г-жу Бонасье, которая с теми же предосторожностя-
ми и с тем же успехом вывела его за пределы Лувра.
XIII
ГОСПОДИН БОНАСЬЕ
Во всей этой истории, как читатель мог заметить, был один человек,
которым, несмотря на тяжелое его положение, никто не интересовался. Че-
ловек этот был г-н Бонасье, почтенная жертва интриг политических и лю-
бовных, так тесно сплетавшихся между собой в ту эпоху, богатую рыцарски-
ми подвигами и в то же время любовными похождениями.
К счастью - помнит ли или не помнит об этом читатель, - мы обещали не
терять его из виду.
Сыщики, арестовавшие его, препроводили его прямым путем в Бастилию и
там, трепещущего, провели мимо взвода солдат, заряжавших свои мушкеты.
Затем, оказавшись в полуподземном длинном коридоре, он подвергся со
стороны своих провожатых самому жестокому обращению и был осыпан самыми
грубыми ругательствами. Сыщики, видя, что имеют дело с человеком недво-
рянского происхождения, обошлись с ним, как с последним нищим.
Спустя полчаса явился писарь, положивший конец его мучениям, но не
его беспокойству, дав распоряжение отвести его в комнату для допроса.
Обычно арестованных допрашивали в их камерах, но с г-ном Бонасье не счи-
тали нужным стесняться.
Двое конвойных, схватив злополучного галантерейщика, заставили его
пройти по двору, ввели в коридор, где стояло еще трое часовых, открыли
какую-то дверь и втолкнули его в комнату со сводчатым потолком, где были
только стол, стул и где находился комиссар. Комиссар восседал на стуле и
что-то писал за столом.
Конвойные подвели арестанта к столу и по знаку комиссара удалились на
такое расстояние, чтобы до них не мог достигнуть звук его голоса.
Комиссар, который до сих пор склонял голову над своими бумагами,
вдруг поднял глаза, желая проверить, кто стоит перед ним. Вид у комисса-
ра был неприветливый - заостренный нос, желтые выдающиеся скулы, глаза
маленькие, но живые и проницательные. В лице было нечто напоминающее од-
новременно и куницу и лису. Голова на длинной, подвижной шее, вытягиваю-
щейся из-за ворота черной судейской мантии, покачивалась, словно голова
черепахи, вытягивающаяся из-под ее брони.
Комиссар прежде всего осведомился об имени и фамилии г-на Бонасье, о
роде занятий и месте его жительства.
Допрашиваемый ответил, что зовут его Жак-Мишель Бонасье, что ему
пятьдесят один год, что он бывший владелец галантерейной лавки, ныне ос-
тавивший торговлю, и живет на улице Могильщиков, в доме номер одиннад-
цать.
Комиссар после этого, вместо продолжения допроса, произнес длинную
речь об опасности, которая грозит маленькому человеку, осмелившемуся су-
нуться в политику. Кроме того, он пустился в пространное повествование о
могуществе и силе г-на кардинала, этого непревзойденного министра, этого
победителя всех прежних министров, являющего блистательный пример для
министров будущих, действиям и власти которого никто не может проти-
виться безнаказанно.
По окончании этой части своей речи, вперив ястребиный взгляд в нес-
частного Бонасье, комиссар предложил ему поразмыслить о своем положении.
Размышления галантерейщика были несложны: он проклинал день и час,
когда г-н де Ла Порт вздумал женить его на своей крестнице, и в особен-
ности тот час, когда эта крестница была причислена к бельевой королевы.
Основой характера г-на Бонасье был глубочайший эгоизм в соединении с
отчаянной скупостью, приправленной величайшей трусостью. Любовь, испыты-
ваемая им к молодой жене, была чувством второстепенным и не могла бо-
роться с врожденными свойствами, только что перечисленными нами.
Бонасье серьезно обдумал то, что ему сказали.
- Но, господин комиссар, - заговорил он с полным хладнокровием, - по-
верьте, что я более чем кто-либо знаю и ценю все достоинства его несрав-
ненного высокопреосвященства, который оказывает нам честь управлять на-
ми.
- Неужели? - недоверчиво спросил комиссар. - А если это действительно
так, то как же вы попали в Бастилию?
- Как или, вернее, за что я нахожусь здесь - вот этого я никак не мо-
гу сказать вам, ибо мне это и самому неизвестно. Но уж наверное не за
поступки, которые могли бы быть неугодны господину кардиналу.
- Однако вы должны были совершить какое-нибудь преступление, раз вас
обвиняют в государственной измене.
- В государственной измене? - в ужасе вскричал Бонасье. - В госу-
дарственной измене?.. Да как же несчастный галантерейщик, который не
терпит гугенотов и ненавидит испанцев, может быть обвинен в госу-
дарственной измене? Вы сами подумайте, господин комиссар! Ведь это же
совершенно немыслимо!
- Господин Бонасье... - произнес комиссара глядя на обвиняемого так,
словно его маленькие глазки обладали способностью читать в глубине сер-
дец. - Господин Бонасье, у вас есть жена?
- Да, сударь, - с дрожью ответил галантерейщик, чувствуя, что вот
именно сейчас начнутся осложнения. - У меня... у меня была жена.
- Как это - была? Куда же вы ее дели, если она у вас была?
- Ее похитили у меня, сударь.
- Похитили? - переспросил комиссар. - Вот как!
Бонасье по этому "вот как!" понял, что дело его все больше запутыва-
ется.
- Итак, ее похитили, - продолжал комиссар. - Ну, а знаете ли вы, кто
именно ее похитил?
- Мне кажется, что знаю.
- Кто же это?
- Заметьте, господин комиссар, что я ничего не утверждаю. Я только
подозреваю.
- Кого же вы подозреваете? Ну, отвечайте откровенно.
Господин Бонасье растерялся; следовало ли ему во всем отпираться или
все выложить начистоту? Если он станет отрицать все, могут предположить,
что он знает слишком много и не смеет в этом признаться. Сознаваясь, он
докажет свою добрую волю. Он решил поэтому сказать все.
- Я подозреваю мужчину высокого роста, черноволосого, смуглого, важ-
ного на вид, похожего на знатного вельможу. Он несколько раз следовал за
нами, как мне показалось, когда я поджидал жену у выхода из Лувра и от-
водил ее домой.
Комиссар как будто несколько встревожился.
- А имя его? - спросил он.
- О, имени его я не знаю. Но, если бы мне пришлось встретиться с ним,
я сразу узнал бы его даже среди тысячи других, ручаюсь вам.
Комиссар нахмурился.
- Вы говорите, что узнали бы его среди тысячи других? - переспросил
он.
- Я хотел сказать... - пробормотал Бонасье, заметив, что ответил неу-
дачно. - Я хотел сказать...
