разлучиться, если, конечно, вы не решитесь из дружбы последовать за мной
в Италию.
- Почему? - спросила королева.
- Потому что, как поется в опере "Тисба", - отвечал Мазарини.
Весь мир враждебен нашей страсти нежной.
- Вы шутите, сударь! - сказала королева, пытаясь придать своему голо-
су хоть немного прежнего величия.
- Увы, ваше величество, я вовсе не шучу, - ответил Мазарини. - По-
верьте мне, я скорее готов плакать; и есть о чем, потому что, как я уже
вам сказал:
Весь мир враждебен нашей страсти нежной. А так как и вы часть этого
мира, то, значит, вы тоже покидаете меня.
- Кардинал!
- Ах, боже мой, разве я не видел, как вы на днях приветливо улыбались
герцогу Орлеанскому пли, вернее, тому, что он говорил вам?
- А что же он мне говорил?
- Он говорил вам, ваше величество: "Ваш Мазарини - камень преткнове-
ния. Удалите его, и все будет хорошо".
- Чего же вы от меня хотите?
- О, ваше величество! Вы ведь королева, насколько я знаю.
- Хороша королевская власть! Тут распоряжается любой писарь из Па-
ле-Рояля, любой дворянчик!
- Однако вы достаточно сильны для того, чтобы удалять от себя людей,
которые вам не нравятся.
- Скажем лучше, не правятся вам! - воскликнула королева.
- Мне?
- Конечно! Не вы ли удалили госпожу де Шеврез, которая двенадцать лет
терпела гонения в прошлое царствование?
- Интриганка! Ей хотелось продолжать против меня козни, начатые про-
тив Ришелье.
- А кто удалил госпожу Отфор, мою верную подругу, которая отвергла
ухаживания короля, чтобы только сохранить мое расположение?
- Ханжа. Она каждый вечер, раздевая вас, твердила, что вы губите свою
душу, любя священника, как будто кардинал и священник одно и то же.
- Кто велел арестовать Бофора?
- Бофор - мятежник, который так прямо и говорил, что надо убить меня!
- Вы отлично знаете, кардинал, - сказала королева, - что ваши враги -
мои враги.
- Этого мало, ваше величество. Надо еще, чтобы ваши друзья были и мо-
ими друзьями.
- Мои друзья... - покачала королева головой. - Увы! У меня нет больше
друзей.
- Как может не быть друзей в счастье, когда они были у вас в дни ва-
ших невзгод?
- Потому что я в счастье забыла своих друзей. Я поступила, как Мария
Медичи, которая, возвратясь из первого своего изгнания, презрела постра-
давших за нее, а потом, изгнанная вторично, умерла в Кельне, оставленная
всеми, даже собственным сыном, потому что теперь все ее презирали, в
свою очередь.
- Но, быть может, еще есть время, - сказал Мазарини, - исправить
ошибку? Поищите между вашими прежними друзьями.
- Что вы хотите сказать?
- Только то, что сказал: поищите.
- Увы, сколько я ни смотрю вокруг себя, я не вижу никого, кем я могла
бы располагать. Дядей короля, герцогом Орлеанским, как всегда, управляет
фаворит: вчера это был Шуазн, сегодня Ла Ривьер, завтра кто-нибудь дру-
гой. Принц Конде послушно идет за своим коадъютором, а тот - за госпожою
де Гемене.
- Но я вам советовал искать среди прежних, а не среди нынешних дру-
зей.
- Прежних? - повторила королева.
- Да, например, среди тех, которые помогали вам бороться с Ришелье и
даже побеждать его...
"На что он намекает?" - подумала королева, с опаской поглядывая на
кардинала.
- Да, - продолжал он, - при некоторых обстоятельствах, с помощью дру-
зей вы умели, пользуясь тонким и сильным умом, присущим вашему величест-
ву, отражать нападения этого противника.
- Я! - воскликнула королева. - Я терпела, и только.
- Да, - сказал кардинал, - терпели, подготовляя месть, как истинная
женщина. Но перейдем к делу. Помните вы Рошфора?
- Рошфор не был в числе моих друзей: напротив, он мой заядлый враг,
верный слуга кардинала. Я думала, что это вам известно.
- Настолько хорошо известно, - ответил Мазарини, - что мы приказали
засадить его в Бастилию.
- Он вышел оттуда? - спросила королева.
- Будьте покойны, он и теперь там; я заговорил о нем только для того,
чтобы перейти к другому. Знаете ли вы д'Артаньяна? - спросил Мазарини,
глядя на королеву в упор.
Удар пришелся в самое сердце.
- Неужели гасконец проболтался? - прошептала Анна Австрийская.
Потом прибавила громко:
- Д'Артаньян? Подождите, да, в самом деле, это имя мне знакомо. Д'Ар-
таньян, мушкетер, который любил одну из моих камеристок? Ее, бедняжку,
потом отравили.
- Только и всего? - сказал Мазарини.
Королева удивленно посмотрела на кардинала.
- Но, кардинал, кажется, вы подвергаете меня допросу?
- Во всяком случае, - сказал Мазарини со своей вечной улыбкой, все
тем же сладким топом, - в вашей воле ответить мне или нет.
- Изложите свои пожелания ясно, и я отвечу на них так же, - начала
терять терпение королева.
- Ваше величество, - сказал Мазарини, кланяясь, - я желаю, чтобы вы
поделились со мной вашими друзьями, как я поделился с вами теми немноги-
ми знаниями и способностями, которыми небо наградило меня. Положение ос-
ложняется, и надо действовать решительно.
- Опять! - сказала королева. - Я думала, что мы с этим покончили, от-
делавшись от Бофора.
- Да, вы смотрели только на поток, который грозил смыть все на пути,
и не оглянулись на стоячую воду. А между тем есть французская поговорка
о тихом омуте.
- Дальше, - сказала королева.
- Я каждый день терплю оскорбления от ваших принцев и титулованных
лакеев, от всяких марионеток, которые не видят, что в моей руке все нити
к ним, и не догадываются, что за моим терпеливым спокойствием таится
гнев человека, который поклялся в один прекрасный день одолеть их. Прав-
да, мы арестовали Бофора, но из них всех он был наименее опасен. Ведь
остается еще принц Конде...
- Победитель при Рокруа! Арестовать его?
- Да, ваше величество, я частенько об этом думаю, но, как говорим мы,
итальянцы, pazienza [4]. А кроме Конде, придется взять герцога Орлеанс-
кого.
- Что вы такое говорите? Первого принца крови, дядю короля!
- Нет, не первого принца крови и не дядю короля, но подлого заговор-
щика, который в прошлое царствование, подстрекаемый своим капризным и
вздорным характером, снедаемый скукой, разжигаемый низким честолюбием,
завидуя тем, кто превосходит его благородством, храбростью, и злясь на
собственное ничтожество, именно по причине своего ничтожества сделался
отголоском веек злонамеренных толков, душой всяких заговоров, подстрека-
телем смельчаков, которые имели глупость поверить слову человека
царственной крови и от которых он отрекся, когда они оказались на эшафо-
те. Нет, я говорю не о принце крови и не о дяде короля, а об убийце Ша-
ле, Монморанси и Сеп-Марса, который в настоящую минуту пытается сыграть
опять ту же штуку и воображает, что он одержит верх, потому что у него
переменился противник, потому что теперь перед ним человек, предпочитаю-
щий не угрожать, а улыбаться. Но он ошибается. Он только проиграл со
смертью Ришелье, и не в моих интересах оставлять подле королевы этот ис-
точник всех раздоров, человека, с помощью которого старый кардинал двад-
цать лет успешно растравлял желчь покойного короля.
Анна покраснела и закрыла лицо руками.
- Я нисколько не желаю унижать ваше величество, - продолжал Мазарини
более спокойным, но зато удивительно твердым голосом. - Я хочу, чтобы
уважали королеву и уважали ее министра, потому что в глазах всех людей я
не более как министр. Вашему величеству известно, что я не пройдо-
ха-итальянец, как многие меня называют. Необходимо, чтобы это знал весь
мир так же, как знает ваше величество.
- Хорошо. Что же я должна сделать? - сказала Анна Австрийская, подчи-
няясь этому властному голосу.
- Вы должны припомнить имена тех верных, преданных людей, которые пе-
реплыли море вопреки воле Рищелье и, оставляя на пути следы собственной
крови, привезли вашему величеству одно украшение, которое вам угодно бы-
ло дать Бекингэму.
Анна величаво и гневно поднялась, словно под действием стальной пру-
жины, и, глядя на кардинала с гордым достоинством, делавшим ее такой мо-
гущественной в дни молодости, сказала:
- Вы меня оскорбляете!
- Я хочу, - продолжал Мазарини, доканчивая свою мысль, прерванную
движением королевы, - чтобы вы сейчас сделали для вашего мужа то, что вы
сделали когда-то для вашего любовника.
- Опять эта клевета! - воскликнула королева. - Я думала, что она
умерла или заглохла, так как вы до сих пор избавляли меня от нее. Но вот
вы тоже ее повторяете. Тем лучше. Объяснимся сегодня и кончим раз нав-
сегда, слышите?
- Но, ваше величество, - произнес Мазарини, удивленный этим неожидан-
ным проблеском силы, - я вовсе не требую, чтобы вы мне рассказали все.
- А я хочу вам все рассказать, - ответила Анна Австрийская. - Слушай-
те же. Были в то время действительно четыре преданных сердца, четыре
благородные души, четыре верные шпаги, которые спасли мне больше чем
жизнь: они спасли мою честь.
- А! Вы сознаетесь в этом? - сказал Мазарини.
- Неужели, по-вашему, только виновный может трепетать за свою честь?
Разве нельзя обесчестить кого-нибудь, особенно женщину, на основании од-
ной лишь видимости? Да, все было против меня, и я неизбежно должна была
лишиться чести, а между тем, клянусь вам, я не была виновна. Клянусь...
Королева стала искать вокруг себя какой-нибудь священный предмет, на
котором она могла бы поклясться; она вынула из потайного стенного шкафа
ларчик розового дерева с серебряными инкрустациями и, поставив его на
алтарь, сказала:
- Клянусь священными реликвиями, хранящимися здесь, - я любила Бекин-
гэма, по Бекингэм не был моим любовником.
- А что это за священные предметы, на которых вы приносите клятву,
ваше величество? - спросил, улыбаясь, Мазарини. - Как вам известно, я
римлянин, а потому не легковерен. Бывают всякого рода реликвии.
Королева сняла с шеи маленький золотой ключик и подала его кардиналу.
- Откройте и посмотрите.
Удивленный Мазарини взял ключ, открыл ларчик и нашел в нем заржавлен-
ный нож и два письма, из которых одно было запятнано кровью.
- Что это? - спросил Мазарини.
- Что это? - повторила Анна Австрийская, царственным жестом простирая
над раскрытым ларчиком руку, которую годы не лишили чудесной красоты. -
Я вам сейчас скажу. Эти два письма - единственные, которые я писала ему.
А это нож, которым Фелтон убил его. Прочтите письма, и вы увидите, лгу
ли я.
Несмотря на полученное разрешение, Мазарини, безотчетно повинуясь
чувству, вместо того чтобы прочесть письма, взял нож: его умирающий Бе-
кингэм вынул из своей раны и через Ла Порта переслал королеве; лезвие
было все источено ржавчиной, в которую обратилась кровь. Кардинал смот-
рел на него с минуту, и за это время королева стала бледней полотна,
покрывающего алтарь, на который она опиралась. Наконец кардинал с не-
вольной дрожью положил нож обратно в ларчик.
- Хорошо, ваше величество, я верю вашей клятве.
- Нет, нет, прочтите, - сказала королева, нахмурив брови, - прочтите.
Я хочу, я требую; я решила покончить с этим сейчас же и уже никогда
больше к этому не возвращаться. Или вы думаете, - прибавила она с ужас-
ной улыбкой, - что я стану открывать этот ларчик всякий раз, когда вы
возобновите ваши обвинения?
Мазарини, подчиняясь внезапному проявлению ее воли, почти машинально
прочел оба письма. В одном королева просила Бекингэма возвратить алмаз-
ные подвески; это было письмо, которое отвез д'Артаньян, оно поспело
вовремя. Второе было послано с Ла Портом; в нем королева предупреждала
Бекингэма, что его хотят убить, и это письмо опоздало.
- Хорошо, ваше величество, - сказал Мазарини, - на это нечего отве-
тить.
- Нет, - заперев ларчик, сказала королева и положила на него руку, -
нет, есть что ответить на это: надо сказать, что я была неблагодарна к
