все учиненное зло. Однако первый президент ответил со своим обычным спо-
койствием, не волнуясь и не выказывая удивления, что если смутьяны не
подчинятся воле короля, то он велит поставить на площадях виселицы и
тотчас же вздернет на них самых буйных. На это ему сказали, что виселицы
давно пора поставить: они пригодятся, чтобы вздернуть на них судей-лихо-
имцев, покупающих себе милость двора ценой народной нищеты.
Но и это было еще не все. Одиннадцатого числа, когда королева направ-
лялась к обедне в собор Парижской богоматери, что она делала неизменно
каждую субботу, за пей двинулось больше двухсот женщин, крича и требуя
справедливости. Впрочем, у них не было дурных намерений: они хотели
только стать на колени перед королевой и пробудить в ней сострадание. Но
конвой не допустил их, а королева прошла надменно и гордо, не слушая жа-
лоб.
После полудня был снова собран совет, и на нем решено было поддержать
авторитет короля; для этой цели на следующий день, двенадцатого числа,
было назначено заседание парламента.
В тот день, с вечера которого мы и начинаем наш рассказ, десятилетний
король, только что выздоровевший от ветряной оспы, ходил благодарить за
свое исцеление Парижскую богоматерь. Под этим предлогом по королевскому
приказу были собраны все гвардейцы, швейцарцы, мушкетеры и выстроены
вокруг Пале-Рояля, вдоль набережных и Нового моста. Прослушав обедню,
король отправился в парламент, где таким образом неожиданно состоялось
"королевское заседание", и не только подтвердил все прежние эдикты, но
огласил еще пять или шесть новых, один разорительное другого, по словам
кардинала де Реца: И теперь даже первый президент, который, как мы виде-
ли, держал раньше сторону двора, решительно выступил против того, чтобы
короля приводили в парламент для стеснения свободы депутатов.
Но особенно дерзко восстали против новых налогов президент Бланмепиль
и советник Брусель.
Огласив эдикты, король вернулся в Пале-Рояль. Народ толпился на его
пути. Все знали, что он возвращается из парламента, но неизвестно было,
ходил ли он туда, чтобы защитить народ, или для того, чтобы сильнее при-
теснить его. Вот почему на всем пути его не раздалось ни одного радост-
ного крика, ни одного приветствия по случаю его выздоровления. Лица го-
рожан, напротив, были мрачны и беспокойны; на некоторых выражалась даже
угроза.
Хотя король вернулся во дворец, войска остались на своих местах, -
боялись, как бы не вспыхнул мятеж, когда станут известны результаты за-
седания парламента. И правда, едва лишь разнесся слух, что король, вмес-
то того чтобы облегчить налоги, еще более их увеличил, люди сейчас же
стали собираться кучками, послышались громкие жалобы и крики: "Долой Ма-
зарини! Да здравствует Брусель! Да здравствует Бланмениль!"
Народ знал, что Брусель и Бланмениль говорили в его пользу, и хотя их
красноречие пропало даром, он тем не менее был им благодарен.
Толпу хотели разогнать, хотели заставить ее замолчать, но, как всегда
бывает в таких случаях, она только разрасталась и крики усиливались.
Королевским гвардейцам и швейцарцам был отдан приказ не только сдер-
живать толпу, но и выслать патрули на улицы Сен-Дени и Сен-Мартен, где
сборища казались особенно многочисленными и возбужденными; тут в Па-
ле-Рояле доложили о приезде купеческого старшины.
Он немедленно был принят и объявил, что если правительство не прекра-
тит своих враждебных действий, то через два часа весь Париж возьмется за
оружие.
Еще спорили о том, какие следует принять меры, когда вошел гвардейс-
кий лейтенант Коменж. Лицо его было в крови, платье изодрано. Увидев
его, королева вскрикнула от изумления и спросила, что с ним случилось.
А случилось то, что предвидел купеческий старшина: народ раздражило
появление солдат. Со всех колоколен ударили в набат. Коменж не растерял-
ся, арестовал какого-то человека, который показался ему одним из главных
бунтарей, и велел, для примера, повесить его на кресте посреди площади
Трагуар; солдаты схватили его и потащили, чтобы выполнить приказ. Но
около рынка на них напала толпа: посыпались камни и удары алебард. Мя-
тежник воспользовался минутой, добежал до улицы Менял и скрылся в доме,
двери которого солдаты тотчас же выломали.
Однако это грубое насилие оказалось напрасным: виновного нигде не
могли найти. Коменж поставил караул около дома, а сам с остальными сол-
датами вернулся во дворец, чтобы доложить обо всем королеве. По всему
пути их преследовали крики и угрозы; несколько человек из его отряда бы-
ли поранены пиками и алебардами, и самому ему камнем рассекли бровь.
Рассказ Коменжа подтвердил заявление старшины; дело пахло серьезным
восстанием, а к нему не были подготовлены. Поэтому кардинал велел рас-
пустить в народе слух, что войска выстроены на набережных и на Новом
мосту только по случаю церемонии и сейчас удалятся. Действительно, к че-
тырем часам дня они все были стянуты ко дворцу Пале-Рояль; поставили
пост у заставы Сержантов, другой - у Трехсот Слепых, третий - на холме
Святого Рока. Во дворах и нижних этажах дворца собрали швейцарцев и муш-
кетеров и стали ждать.
Вот в каком положении были дела, когда мы ввели читателя в кабинет
кардинала Мазарини, бывший прежде кабинетом Ришелье. Мы видели, в каком
расположении Духа был кардинал, прислушиваясь к доносившемуся до него
народному ропоту и к далеким ружейным выстрелам.
Вдруг он поднял голову" нахмурив брови, как человек на что-то решив-
шийся, взглянул на огромные стенные часы, которые сейчас должны были
пробить Десять, взял со' стола бывший у него всегда под руками золоченый
свисток и свистнул два раза.
Бесшумно отворилась скрытая под стенной обивкой дверь; из нее тихо
вышел человек, одетый в черное, и встал за его креслом.
- Бернуин, - сказал кардинал, даже не оглянувшись, так как знал, что
на два свистка должен явиться камердинер, - что за мушкетеры дежурят во
дворце?
- Черные мушкетеры, монсеньер.
- Какой роты?
- Господина де Тревиля.
- Есть кто-нибудь из офицеров этой роты в передней?
- Лейтенант д'Артаньян.
- Надежный, надеюсь?
- Да, монсеньер.
- Подай мне мушкетерский мундир и помоги одеться.
Камердинер вышел так же беззвучно, как вошел, и через минуту вернулся
с платьем.
В молчаливой задумчивости Мазарини стал снимать свое парадное облаче-
ние, которое надел, чтобы присутствовать на заседании парламента; затем
натянул военный мундир, который он носил с известной непринужденностью
еще в итальянских походах. Одевшись, он сказал:
- Позови сюда д'Артаньяна.
Камердинер вышел, на этот раз в среднюю дверь, попрежнему безмолвный,
словно тень.
Оставшись один, кардинал с удовлетворением посмотрел на себя в зерка-
ло. Он был еще молод - ему только что минуло сорок шесть лет, - хорошо
сложен, роста чуть ниже среднего; у него был прекрасный, свежий цвет ли-
ца, глаза, полные огня, большой, но красивый нос, широкий гордый лоб,
русые, слегка курчавые волосы; борода, темнее волос на голове, была
всегда тщательно завита, что очень шло к нему.
Кардинал надел перевязь со шпагой, самодовольно оглядел свои красивые
и выхоленные руки и, отбросив грубые замшевые перчатки, полагающиеся по
форме, надел обыкновенные - шелковые.
В эту минуту дверь отворилась.
- Лейтенант д'Артаньян, - доложил камердинер.
Вошел офицер.
Это был мужчина лет тридцати девяти или сорока, небольшого роста, но
стройный, худой, с живыми умными глазами, с черной бородой, но с про-
седью на голове, что часто бывает у людей, которые прожили жизнь слишком
весело или слишком печально, - в особенности если волосы у них темные.
Д'Артаньян, войдя в комнату, сразу же узнал кабинет кардинала Ри-
шелье, где ему пришлось побывать однажды. Видя, что здесь никого нет,
кроме мушкетера его роты, он внимательно посмотрел на этого человека и
под одеждой мушкетера сразу же узнал кардинала.
Д'Артаньян остановился в позе почтительной, но полной достоинства,
как подобает человеку из общества, привыкшему часто встречаться с
вельможами.
Кардинал устремил на него взгляд, скорее острый, нежели глубокий,
рассмотрел его внимательно и после нескольких секунд молчания спросил:
- Вы господин д'Артаньян?
- Так точно, монсеньер, - ответил офицер.
Кардинал еще раз посмотрел на умную голову, на лицо, чрезвычайную
подвижность которого обуздали годы и опытность. Д'Артаньян выдержал ис-
пытание: на него смотрели некогда глаза поострее тех, что подвергали его
исследованию сейчас.
- Вы поедете со мной, сударь, - сказал кардинал, - или, вернее, я по-
еду с вами.
- Я к вашим услугам, монсеньер, - ответил д'Артаньян.
- Я хотел бы лично осмотреть посты у Пале-Рояля. Как вы думаете, это
опасно?
- Опасно, монсеньер? - удивился д'Артаньян. - Почему же?
- Говорят, народ совсем взбунтовался.
- Мундир королевских мушкетеров пользуется большим уважением, мон-
сеньер, и, в случае надобности, я с тремя товарищами берусь разогнать
сотню этих бездельников.
- Но вы знаете, что случилось с Коменжем?
- Господин Коменж - гвардеец, а не мушкетер, - ответил д'Артаньян.
- Вы хотите сказать, - заметил кардинал, улыбаясь, - что мушкетеры
лучшие солдаты, чем гвардейцы?
- Каждый гордится своим мундиром, монсеньер.
- Только не я, - рассмеялся Мазарини. - Вы видите, я променял его на
ваш.
- Черт побери! - воскликнул д'Артаньян. - Вы это говорите из скром-
ности, монсеньер! Что до меня, то, будь у меня мундир вашего преосвя-
щенства, я удовольствовался бы им и позаботился бы о том, чтобы никогда
не надевать другого.
- Да, только для сегодняшней прогулки он, пожалуй, не очень надежен.
Бернуин, шляпу!
Слуга подал форменную шляпу с широкими полями. Кардинал надел ее, ли-
хо заломив набок, и обернулся к д'Артаньяну:
- У вас в конюшне есть оседланные лошади?
- Есть, монсеньер.
- Так едем.
- Сколько человек прикажете взять с собою, монсеньер?
- Вы сказали, что вчетвером справитесь с сотней бездельников; так как
мы можем встретить их две сотни, возьмите восьмерых.
- Как прикажете.
- Идите, я следую за вами. Или пег, постойте, лучше пройдем здесь.
Бернуин, посвети нам.
Слуга взял свечу, а кардинал взял со стола маленький вырезной ключ,
и, выйдя по потайной лестнице, они через минуту очутились во дворе Па-
ле-Рояля.
II
НОЧНОЙ ДОЗОР
Десять минут спустя маленький отряд выехал на улицу Добрых Ребят,
обогнув театр, построенный кардиналом Ришелье для первого представления
"Мирам"; теперь здесь, по воле кардинала Мазарини, предпочитавшего лите-
ратуре музыку, шли первые во Франции оперные спектакли.
Все в городе свидетельствовало о народном волнении. Многочисленные
толпы двигались по улицам, и, вопреки тому, что говорил д'Артаньян, люди
останавливались и смотрели на солдат дерзко и с угрозой. По всему видно
было, что у горожан обычное добродушие сменилось более воинственным
настроением. Время от времени со стороны рынка доносился гул голосов. На
улице Сен-Дени стреляли из ружей, и по временам где-то внезапно и неиз-
вестно для чего, единственно по прихоти толпы, начинали бить в колокол.
Д'Артаньян ехал с беззаботностью человека, для которого такие пустяки
ничего не значат. Если толпа загораживала дорогу, он направлял на нее
своего коня, даже не крикнув "берегись!"; и, как бы понимая, с каким че-
ловеком она имеет дело, толпа расступалась и давала всадникам дорогу.
Кардинал завидовал этому спокойствию; и хотя оно объяснялось, по его
мнению, только привычкой к опасностям, он чувствовал к офицеру, под на-
чальством которого вдруг очутился, то невольное уважение, в котором бла-
горазумие не может отказать беспечной смелости.
Когда они приблизились к посту у заставы Сержантов, их окликнул часо-
