вой:
- Кто идет?
Д'Артаньян отозвался и, спросив у кардинала пароль, подъехал к карау-
лу. Пароль был: Людовик и Рокруа.
После обмена условными словами д'Артаньян спросил, не лейтенант ли
Коменж командует караулом.
Часовой указал ему на офицера, который стоя разговаривал с каким-то
всадником, положив руку на шею лошади. Это был тот, кого искал д'Ар-
таньян.
- Господин де Коменж здесь, - сказал д'Артаньян, вернувшись к карди-
налу.
Мазарини подъехал к нему, между тем как д'Артаньян из скромности ос-
тался в стороне; по манере, с какой оба офицера, пеший и конный, сняли
свои шляпы, он видел, что они узнали кардинала.
- Браво, Гито, - сказал кардинал всаднику, - я вижу, что, несмотря на
свои шестьдесят четыре года, вы попрежнему бдительны и преданны. Что вы
говорили этому молодому человеку?
- Монсеньер, - отвечал Гито, - я говорил ему, что мы переживаем
странные времена и что сегодняшний день очень напоминает дни Лиги, о ко-
торой я столько наслышался в молодости. Знаете, сегодня на улицах СенДе-
ни и Сен-Мартен речь шла не более не менее, как о баррикадах!
- И что же ответил вам Коменж, мой дорогой Гито?
- Монсеньер, - сказал Коменж, - я ответил, что для Лиги им кое-чего
недостает, и немалого, - а именно герцога Гиза; да такие вещи и не пов-
торяются.
- Это верно, но зато они готовят Фронду [1], как они выражаются, -
заметил Гито.
- Что такое Фронда? - спросил Мазарини.
- Они так называют свою партию, монсеньер.
- Откуда это название?
- Кажется, несколько дней тому назад советник Башомон сказал в парла-
менте, что все мятежники похожи на парижских школьников, которые сидят
по канавам с пращей и швыряют камнями; чуть завидят полицейского - раз-
бегаются, но как только он пройдет, опять принимаются за прежнее. Они
подхватили это слово и стали называть себя фрондерами, как брюссельские
оборванцы зовут себя гезами. За эти два дня все стало "по-фрондерски" -
булки, шляпы, перчатки, муфты, веера; да вот послушайте сами.
Действительно, в эту самую минуту распахнулось какое-то окно, в него
высунулся мужчина и запел:
Слышен ветра шепот,
Слышен свист порой,
Это Фронды ропот:
"Мазарини долой!"
- Наглец, - проворчал Гито.
- Монсеньер, - сказал Коменж, который из-за полученных побоев был в
дурном настроении и искал случая в отместку за свою шишку нанести рану,
- разрешите послать пулю этому бездельнику, чтобы научить его не петь в
другой раз так фальшиво?
И он уже протянул руку к кобуре на дядюшкином седле.
- Нет, нет! - воскликнул Мазарини. - Diavolo [2] мой милый друг, вы
все дело испортите, а оно пока идет чудесно. Я знаю всех ваших францу-
зов, от первого до последнего: поют, - значит, будут платить. Во времена
Лиги, о которой вспоминал сейчас Гито, распевали только мессы, ну и было
очень плохо. Едем, Гито, едем, посмотрим, так ли хорош караул у Трехсот
Слепых, как у заставы Сержантов.
И, махнув Коменжу рукой, он подъехал к д'Артаньяну, который снова за-
нял место во главе своего маленького отряда. Следом за ним ехали карди-
нал и Гито, а немного поодаль остальные.
- Это правда, - проворчал Коменж, глядя вслед удаляющемуся кардиналу.
- Я и забыл: платить да платить, больше ему ничего не надо.
Теперь они ехали по улице Сент-Оноре, беспрестанно рассеивая по пути
кучки народа. В толпе только и разговору было что о новых эдиктах; жале-
ли юного короля, который, сам того не зная, разоряет народ; всю вину
сваливали на Мазарини; поговаривали о том, чтобы обратиться к герцогу
Орлеанскому и к принцу Конде; восторженно повторяли имена Бланмениля и
Бруселя.
Д'Артаньян беспечно ехал среди народа, как будто он сам и его лошадь
были из железа; Мазарини и Гито тихо разговаривали; мушкетеры, наконец
узнавшие кардинала, хранили молчание.
Когда по улице Святого Фомы они подъехали к посту Трехсот Слепых, Ги-
то вызвал младшего офицера. Тот подошел с рапортом.
- Ну, как дела? - спросил Гито.
- Капитан, - ответил офицер, - все обстоит благополучно; только в
этом дворце что-то неладно, на мой взгляд.
И он показал рукой на великолепный дворец, стоявший там, где позже
построили театр Водевиль.
- В этом доме? - спросил Гито. - Да ведь это особняк Рамбулье.
- Не знаю, Рамбулье или нет, но только я видел своими глазами, как
туда входило множество подозрительных лиц.
- Вот оно что! - расхохотался Гито. - Да ведь это поэты!
- Эй, Гито, - сказал Мазарини, - не отзывайся так непочтительно об
этих господах. Я сам в юности был поэтом и писал стихи на манер Бенсера-
да.
- Вы, монсеньер?!
- Да, я. Хочешь, продекламирую?
- Это меня не убедит. Я не понимаю по-итальянски.
- Зато когда с тобой говорят по-французски, ты понимаешь, мой славный
и храбрый Гито, - продолжал Мазарини, дружески кладя руку ему на плечо,
- и какое бы ни дали тебе приказание на этом языке, ты его исполнишь?
- Без сомнения, монсеньер, как всегда, если, конечно, приказание бу-
дет от королевы.
- Да, да! - сказал Мазарини, закусывая губу. - Я знаю, ты всецело ей
предан.
- Уж двадцать лет я состою капитаном гвардии ее величества.
- В путь, Д'Артаньян, - сказал кардинал, - здесь все в порядке.
Д'Артаньян, не сказав ни слова, занял свое место во главе колонны с
тем слепым повиновением, которое составляет отличительную черту солдата.
Они проехали по улицам Ришелье и Вильдо к третьему посту на холме
Святого Рока. Этот пост, расположенный почти у самой крепостной стены,
был самым уединенным, и прилегающая к нему часть города была мало насе-
лена.
- Кто командует этим постом? - спросил кардинал.
- Вилькье, - ответил Гито.
- Черт! - выругался Мазарини. - Поговорите с ним сами. Вы знаете, мы
с ним не в ладах с тех пор, как вам поручено было арестовать герцога Бо-
фора: он в обиде, что ему, капитану королевской гвардии, не доверили эту
честь.
- Знаю и сто раз доказывал ему, что он не прав, потому что король,
которому было тогда четыре года, не мог ему дать такого приказания.
- Да, но зато я мог его дать, Гито; однако я предпочел вас.
Гито, ничего не отвечая, пришпорил лошадь и, обменявшись паролем с
часовым, вызвал Вилькье.
Тот подошел к нему.
- А, это вы, Гито! - проговорил он ворчливо, по своему обыкновению. -
Какого черта вы сюда явились?
- Приехал узнать, что у вас нового.
- А чего вы хотите? Кричат: "Да здравствует король!" и "Долой Мазари-
ни!". Ведь это уже не новость: за последнее время мы привыкли к таким
крикам.
- И сами им вторите? - смеясь, спросил Гито.
- По правде сказать, иной раз хочется! По-моему, они правы, Гито; и я
охотно бы отдал все не выплаченное мне за пять лет жалованье, лишь бы
король был теперь на пять лет старше!
- Вот как! А что было бы, если бы король был на пять лет старше.
- Было бы вот что: король, будь он совершеннолетним, стал бы сам от-
давать приказания, а гораздо приятнее повиноваться внуку Генриха Четвер-
того, чем сыну Пьетро Мазарини. За короля, черт возьми, я умру с удо-
вольствием; но сложить голову за Мазарини, как это чуть не случилось се-
годня с вашим племянником!.. Никакой рай меня в этом не утешит, какую бы
должность мне там ни дали.
- Хорошо, хорошо, капитан Вилькье, - сказал Мазарини, - будьте покой-
ны, я доложу королю о вашей преданности.
И, обернувшись к своим спутникам, прибавил:
- Едем, господа; все в порядке.
- Вот так штука! - воскликнул Вилькье. - Сам Мазарини здесь! Тем луч-
ше: меня уже давно подмывало сказать ему в глаза, что я о нем думаю. Вы
доставили мне подходящий случай, Гито, и хотя у вас вряд ли были добрые
намерения, я все же благодарю вас.
Он повернулся на каблуках и ушел в караульню, насвистывая фрондерскую
песенку.
Весь обратный путь Мазарини ехал в раздумье: все услышанное им от Ко-
менжа, Гито и Вилькье убеждало его, что в трудную минуту за него никто
не постоит, кроме королевы; а королева так часто бросала своих друзей,
что поддержка ее казалась иногда министру, несмотря на все принятые им
меры, очень ненадежной и сомнительной.
В продолжение своей ночной поездки, длившейся около часа, кардинал,
расспрашивая Коменжа, Гито и Вилькье, не переставал наблюдать одного че-
ловека. Этот мушкетер, который сохранял спокойствие перед народными уг-
розами и даже бровью не повел ни на шутки Мазарини, ни на те насмешки,
предметом которых был сам кардинал, казался ему человеком необычным и
достаточно закаленным для происходящих событий, а еще больше для надви-
гающихся в будущем.
К тому же имя д'Артаньяна не было ему совсем незнакомо, и хотя он,
Мазарини, явился во Францию только в 1634 или 1635 году, то есть лет че-
рез семьвосемь после происшествий, описанных нами в предыдущей книге, он
все-таки где-то слышал, что так звали человека, проявившего однажды (он
уже позабыл, при каких именно обстоятельствах) чудеса ловкости, смелости
И преданности.
Эта мысль настолько занимала его, что он решил немедленно разобраться
в этом деле, но за сведениями о д'Артаньяне не к д'Артаньяну же было об-
ращаться. По некоторым словам, произнесенным лейтенантом мушкетеров,
кардинал признал в нем гасконца; а итальянцы и гасконцы слишком схожи и
слишком хорошо понимают друг друга, чтобы относиться с доверием к тому,
что каждый из них может наговорить о самом себе. Поэтому, когда они
подъехали к стене, окружавшей сад ПалеРояля, кардинал постучался в ка-
литку (примерно в том месте, где сейчас находится кафе "Фуа"), поблаго-
дарил Д'Артаньяна и, попросив его обождать во дворе, сделал знак Гито
следовать за собой. Оба сошли с лошадей, бросили поводья лакею, отворив-
шему калитку, и исчезли в саду.
- Дорогой Гито, - сказал кардинал, беря под руку старого гвардейского
капитана, - вы мне напомнили недавно, что уже более двадцати лет состои-
те на службе королевы.
- Да, это так, - ответил Гито.
- Так вот, мой милый Гито, - продолжал кардинал, - я заметил, что вы,
кроме вашей храбрости, которая не подлежит никакому сомнению, и много
раз доказанной верности, отличаетесь еще и превосходной памятью.
- Вы это заметили, монсеньер? - сказал гвардейский капитан. - Черт,
тем хуже для меня.
- Почему?
- Без сомнения, одно из главных достоинств придворного - это умение
забывать.
- Но вы, Гито, не придворный, вы храбрый солдат, один из тех славных
воинов, которые еще остались от времен Генриха Четвертого и, к сожале-
нию, скоро совсем переведутся.
- Черт побери, монсеньер! Уж не пригласили ли вы меня сюда для того,
чтобы составить мой гороскоп?
- Нет, - ответил Мазарини, смеясь, - я пригласил вас, чтобы спросить,
обратили ли вы внимание на нашего лейтенанта мушкетеров?
- Д'Артаньяна?
- Да.
- Мне ни к чему было обращать на него внимание, монсеньер: я уже дав-
но его знаю.
- Что же это за человек?
- Что за человек? - воскликнул Гито, удивленный вопросом. - Гасконец.
- Это я знаю; но я хотел спросить: можно ли ему вполне довериться?
- Господин де Тревиль относится к нему с большим уважением, а госпо-
дин де Тревиль, как вы знаете, один из лучших друзей королевы.
- Я хотел бы знать, показал ли он себя на деле...
- Храбрым солдатом? На это я могу ответить вам сразу. Мне говорили,
что при осаде Ла-Рошели, под Сузой, под Перпиньяном он совершил больше,
чем требовал его долг.
- Но вы знаете, милый Гито, мы, бедные министры, нуждаемся часто и в
другого рода людях, не только в храбрецах. Мы нуждаемся в ловких людях.
Д'Артаньян при покойном кардинале, кажется, был замешан в крупную интри-
гу, из которой, по слухам, выпутался очень умело?
- Монсеньер, по этому поводу, - сказал Гито, который понял, что кар-
динал хочет заставить его проговориться, - я должен сказать, что мало
