Во всю ширину владения, вдоль улицы, тянулась ограда, увенчанная ва-
зами с цветами и прорезанная посредине большими воротами из золоченых
копий, служившими для парадных выездов; маленькая калитка, рядом с поме-
щением привратника, предназначалась для служащих, а также для хозяев,
когда они выходили из дому или возвращались домой пешком.
В выборе флигеля, отведенного Альберу, угадывалась нежная предусмот-
рительность матери, не желающей разлучаться с сыном, но понимающей, од-
нако, что молодой человек его возраста нуждается в полной свободе. С
другой стороны, здесь сказывался и трезвый эгоизм виконта, любившего ту
вольную праздную жизнь, которую ведут сыновья богатых родителей и кото-
рую ему золотили, как птице клетку.
Из окон, выходивших на улицу, Альбер мог наблюдать за внешним миром;
ведь молодым людям необходимо, чтобы на их горизонте всегда мелькали хо-
рошенькие женщины, хотя бы этот горизонт был всего только улицей. Затем,
если предмет требовал более глубокого исследования, Альбер де Морсер мог
выйти через дверь, которая соответствовала калитке рядом с помещением
привратника и заслуживает особого упоминания.
Казалось, эту дверь забыли с того дня, как был выстроен дом, заброси-
ли навсегда: так она была незаметна и запылена; но ее замок и петли, за-
ботливо смазанные, указывали на то, что ею часто и таинственно пользова-
лись. Эта скрытая дверь соперничала с двумя остальными входами и посмеи-
валась над привратником, ускользая от его бдительного ока и отворяясь,
как пещера из "Тысячи и одной ночи", как волшебный "Сезам" Али-Бабы, с
помощью двух-трех каббалистических слов, произнесенных нежнейшим голос-
ком, или условного стука, производимого самыми тоненькими пальчиками на
свете.
В конце просторного и тихого коридора, куда вела эта дверь, и служив-
шего как бы прихожей, находились: справа - столовая Альбера, окнами во
двор, а слева - его маленькая гостиная, окнами в сад. Заросли кустов и
ползучих растений, расположенные веером перед окнами, скрывали от неск-
ромных взоров внутренность этих двух комнат, единственных, куда можно
было бы заглянуть со двора и из сада, потому что они находились в нижнем
этаже.
Во втором этаже были точно такие же две комнаты и еще третья, распо-
ложенная над коридором. Тут помещались гостиная, спальня и будуар.
Гостиная в нижнем этаже представляла собою нечто вроде алжирской ди-
ванной и предназначалась для курильщиков.
Будуар второго этажа сообщался со спальней, и потайная дверь вела из
него прямо на лестницу. Словом, все меры предосторожности были приняты.
Весь третий этаж занимала обширная студия - капище не то художника,
не то денди. Там сваливались в кучу и нагромождались одна на другую раз-
нообразнейшие причуды Альбера: охотничьи рога, контрабасы, флейты, целый
оркестр, ибо Альбер одно время чувствовал если не влечение, то некоторую
охоту к музыке; мольберты, палитры, сухие краски, ибо любитель музыки
вскоре возомнил себя художником; наконец, рапиры, перчатки для бокса,
эспадроны и всевозможные палицы, ибо, следуя традициям светской молодежи
той эпохи, о которой мы повествуем, Альбер де Морсер с несравненно
большим упорством, нежели музыкой и живописью, занимался тремя ис-
кусствами, завершающими воспитание светского льва, а именно - фехтовани-
ем, боксом и владением палицей, и по очереди принимал в этой студии,
предназначенной для всякого рода физических упражнений, Гризье, Кукса и
Шарля Лебуше.
Остальную часть обстановки этой комнаты составляли старинные шкафы
времен Франциска I, уставленные китайским фарфором, японскими вазами,
фаянсами Лукка делла Роббиа и тарелками Бернара де Палисси; кресла, в
которых, быть может, сиживал Генрих IV или Сюлли, Людовик XIII или Ри-
шелье, ибо два из этих кресел, украшенные резным гербом, где на лазоре-
вом поле сияли три французских лилии, увенчанные королевской короной,
несомненно вышли из кладовых Лувра или во всяком случае какого-нибудь
другого королевского дворца. На этих строгих и темных креслах были бес-
порядочно разбросаны богатые ткани ярких цветов, напоенные солнцем Пер-
сии или расцветшие под руками калькуттских или чандернагорских женщин.
Для чего здесь лежали эти ткани, никто бы не мог сказать: услаждая взо-
ры, они дожидались назначения, неведомого даже их обладателю, а тем вре-
менем озаряли комнату своим золотом и шелковистым блеском.
На самом видном месте стоял рояль розового дерева, работы Роллера и
Бланше, подходящий по размерам к нашим лилипутовым гостиным, но все же
вмещающий в своих тесных и звучных недрах целый оркестр и стонущий под
бременем шедевров Бетховена, Вебера, Моцарта, Гайдна, Гретри и Порпоры.
И везде по стенам, над дверьми, на потолке - шпаги, кинжалы, ножи,
палицы, топоры, доспехи, золоченые, вороненые, с насечкой; гербарии,
глыбы минералов, чучела птиц, распластавшие в недвижном полете свои ог-
нецветные крылья и раз навсегда разинувшие клювы.
Нечего и говорить, что это была любимая комната Альбера.
Однако в день, назначенный для свидания, Альбер в утреннем наряде
расположился в маленькой гостиной нижнего этажа. На столе перед широким
мягким диваном были выставлены в голландских фаянсовых горшочках все из-
вестные сорта табака, от желтого петербургского до черного синайского;
здесь был и мэриленд, и порторико, и латакие. Рядом с ними, в ящиках из
благовонного дерева, были разложены, по длине и достоинству, пуросы, ре-
галии, гаваны и манилы. Наконец, в открытом шкафу коллекция немецких
трубок, чубуков с янтарными мундштуками и коралловой отделкой и кальянов
с золотой насечкой, с длинными сафьяновыми шейками, свернувшимися, как
змеи, ожидала прихоти или склонности курильщиков. Альбер лично распоря-
жался устройством этого симметричного беспорядка, который современные
гости, после хорошего завтрака и чашки кофе, любят созерцать сквозь дым,
причудливыми спиралями поднимающийся к потолку.
Без четверти десять вошел камердинер. Это был, если не считать пят-
надцатилетнего грума Джона, говорившего только по-английски, единствен-
ный слуга Морсера. Само собой разумеется, что в обыкновенные дни в рас-
поряжении Альбера был повар его родителей, а в торжественных случаях
также и лакей отца.
Камердинера звали Жермен. Он пользовался полным доверием своего моло-
дого господина. Войдя, он положил на стол кипу газет и подал Альберу
пачку писем.
Альбер бросил на них рассеянный взгляд, выбрал два надушенных конвер-
та, надписанных изящным почерком, распечатал их и довольно внимательно
прочитал.
- Как получены эти письма? - спросил он.
- Одно по почте, а другое принес камердинер госпожи Данглар.
- Велите передать госпоже Данглар, что я принимаю приглашение в ее
ложу... Постойте... Потом вы пойдете к Розе; скажете ей, что после оперы
я заеду к ней и отнесете ей шесть бутылок лучшего вина, кипрского, хере-
са и малаги, и бочонок остендских устриц... Устрицы возьмите у Бореля и
не забудьте сказать, что это для меня.
- В котором часу прикажете подавать завтрак?
- А который теперь час?
- Без четверти десять.
- Подайте ровно в половине одиннадцатого. Дебрэ, может быть, будет
спешить в министерство... И, кроме того (Альбер заглянул в записную
книжку), я так и назначил графу: двадцать первого мая, в половине один-
надцатого, и хоть я не слишком полагаюсь на его обещание, я хочу быть
пунктуальным. Кстати, вы не знаете, графиня встала?
- Если господину виконту угодно, я пойду узнаю.
- Хорошо... попросите у нее погребец с ликерами, мой не полон. Скажи-
те, что я буду у нее в три часа и прошу разрешения представить ей одного
господина.
Когда камердинер вышел, Альбер бросился на диван, развернул газеты,
заглянул в репертуар театров, поморщился, увидав, что дают оперу, а не
балет, тщетно поискал среди объявлений новое средство для зубов, о кото-
ром ему говорили, отбросил одну за другой все три самые распространенные
парижские газеты и, протяжно зевнув, пробормотал:
- Право, газеты становятся день ото дня скучнее.
В это время у ворот остановился легкий экипаж, и через минуту камер-
динер доложил о Люсьене Дебрэ. В комнату молча, без улыбки, с полуофици-
альным видом вошел высокий молодой человек, белокурый, бледный, с самоу-
веренным взглядом серых глаз, с надменно сжатыми тонкими губами, в синем
фраке с чеканными золотыми пуговицами, в белом галстуке, с висящим на
тончайшем шелковом шнурке черепаховым моноклем, который ему, при со-
действии бровного и зигоматического мускула, время от времени удавалось
вставлять в правый глаз.
- Здравствуйте, Люсьен! - сказал Альбер. - Вы просто ужасаете меня
своей сверхпунктуальностью! Я ожидал вас последним, а вы являетесь без
пяти минут десять, тогда как завтрак назначен только в половине одиннад-
цатого! Чудеса! Уж не пал ли кабинет?
- Нет, дорогой, - отвечал молодой человек, опускаясь на диван, - мо-
жете быть спокойны, мы вечно шатаемся, но никогда не падаем, и я начинаю
думать, что мы попросту становимся несменяемы, не говоря уже о том, что
дела на полуострове окончательно упрочат наше положение.
- Ах, да, ведь вы изгоняете дон Карлоса из Испании.
- Ничего подобного, не путайте. Мы переправляем его по эту сторону
границы и предлагаем ему королевское гостеприимство в Бурже.
- В Бурже?
- Да. Ему не на что жаловаться, черт возьми! Бурж - столица Карла
Седьмого. Как! Вы этого не знали? Со вчерашнего дня это известно всему
Парижу, а третьего дня этот слух уже проник на биржу. Данглар (не пони-
маю, каким образом этот человек узнает все новости одновременно с нами)
сыграл на повышение и заработал миллион.
- А вы, по-видимому, новую ленточку? На вашей пряжке голубая полоска,
которой прежде не было.
- Да, мне прислали звезду Карла Третьего, - небрежно сказал Дебрэ.
- Не притворяйтесь равнодушным, сознайтесь, что вам приятно ее полу-
чить.
- Не скрою, очень приятно. Как дополнение к туалету" звезда отлично
идет к застегнутому фраку; это изящно.
- И становишься похож на принца Уэльского или на герцога
Рейхштадтского, - сказал, улыбаясь, Морсер.
- Вот почему я и явился к вам в такой ранний час, дорогой мой.
- То есть потому, что вы получили звезду Карла Третьего и вам хоте-
лось сообщить мне эту приятную новость?
- Нет, не потому. Я провел всю ночь за отправкой писем: двадцать пять
дипломатических депеш. Вернулся домой на рассвете и хотел уснуть, но у
меня разболелась голова; тогда я встал и решил проехаться верхом. В Бу-
лонском лесу я почувствовал скуку и голод. Эти два ощущения враждебны
друг другу и редко появляются вместе, но на сей раз они объединились
против меня, образовав нечто вроде карлистско-республиканского союза.
Тогда я вспомнил, что мы сегодня утром пируем у вас, и вот я здесь. Я
голоден, накормите меня; мне скучно, развлеките меня.
- Это мой долг хозяина, дорогой друг, - сказал Альбер, звонком вызы-
вая камердинера, между тем как Люсьен кончиком своей тросточки с золотым
набалдашником, выложенным бирюзой, подкидывал развернутые газеты, - Жер-
мен, рюмку хереса и бисквитов. А пока, дорогой Люсьен, вот сигары, конт-
рабандные, разумеется; советую вам попробовать их и предложить вашему
министру продавать нам такие же вместо ореховых листьев, которые добрым
гражданам приходится курить по его милости.
- Да, как бы не так! Как только они перестанут быть контрабандой, вы
от них откажетесь и будете находить их отвратительными. Впрочем, это не
касается министерства внутренних дел, это по части министерства финан-
сов; обратитесь к господину Юман, департамент косвенных налогов, коридор
А, номер двадцать шесть.
- Вы меня поражаете своей осведомленностью, - сказал Альбер. - Но
