- Да, я это знаю, - отвечал англичанин, - но будем говорить откровен-
но, как подобает честным людям. Скажите: можете вы заплатить и по этим
обязательствам с такой же точностью?
Моррель вздрогнул, но с твердостью посмотрел в лицо собеседнику.
- На такой откровенный вопрос должно и отвечать откровенно, - сказал
он. - Да, сударь, я заплачу по ним, если, как я надеюсь, мой корабль
благополучно прибудет, потому что его прибытие вернет мне кредит, кото-
рого меня лишили постигшие меня неудачи; но если "Фараон", моя последняя
надежда, потерпит крушение...
Глаза несчастного арматора наполнилось слезами.
- Итак, - сказал англичанин, - если эта последняя надежда вас обма-
нет?..
- Тогда, - продолжал Моррель, - как ни тяжело это выговорить... но,
привыкнув к несчастью, я должен привыкнуть и к стыду... тогда, вероятно,
я буду вынужден прекратить платежи.
- Разве у вас нет друзей, которые могли бы вам помочь?
Моррель печально улыбнулся.
- В делах, сударь, не бывает друзей, вы это знаете; есть только кор-
респонденты.
- Это правда, - прошептал англичанин. - Итак, у вас остается только
одна надежда?
- Только одна.
- Последняя?
- Последняя.
- И, если эта надежда вас обманет...
- Я погиб, безвозвратно погиб.
- Когда я шел к вам, то какой-то корабль входил в порт.
- Знаю, сударь; один из моих служащих, оставшийся мне верным в моем
несчастье, проводит целые дни в бельведере, на крыше дома, в надежде,
что первый принесет мне радостную весть. Он уведомил меня о прибытии ко-
рабля.
- И это не ваш корабль?
- Нет, это "Жиронда", корабль из Бордо. Он также пришел из Индии; но
это не мой.
- Может быть, он знает, где "Фараон", и привез вам какое-нибудь из-
вестие о нем?
- Признаться вам? Я почти столь же страшусь вестей о моем корабле,
как неизвестности. Неизвестность - всетаки надежда.
Помолчав, г-н Моррель прибавил глухим голосом:
- Такое опоздание непонятно; "Фараон" вышел из Калькутты пятого фев-
раля; уже больше месяца, как ему пора быть здесь.
- Что это, - вдруг сказал англичанин, прислушиваясь, - что это за
шум?
- Боже мой! Боже мой! - побледнев, как смерть, воскликнул Моррель. -
Что еще случилось?
С лестницы в самом деле доносился громкий шум; люди бегали взад и
вперед; раздался даже чей-то жалобный вопль.
Моррель встал было, чтобы отворить дверь, но силы изменили ему, и он
снова опустился в кресло.
Они остались сидеть друг против Друга, Моррель - дрожа всем телом,
незнакомец - глядя на него с выражением глубокого сострадания. Шум прек-
ратился, но Моррель, видимо, ждал чего-то: этот шум имел свою причину,
которая должна была открыться.
Незнакомцу показалось, что кто-то тихо поднимается по лестнице и что
на площадке остановилось несколько человек.
Потом он услышал, как в замок первой двери вставили ключ и как она
заскрипела на петлях.
- Только у двоих есть ключ от этой двери, - прошептал Моррель, - у
Коклеса и Жюли.
В ту же минуту отворилась вторая дверь, и на пороге показалась Жюли,
бледная и в слезах.
Моррель встал, дрожа всем телом, и оперся на ручку кресла, чтобы не
упасть. Он хотел заговорить, но голос изменил ему.
- Отец, - сказала девушка, умоляюще сложив руки, - простите вашей до-
чери, что она приносит вам дурную весть!
Моррель страшно побледнел; Жюли бросилась в его объятия.
- Отец, отец! - сказала она. - Не теряйте мужества!
- "Фараон" погиб? - спросил Моррель сдавленным голосом.
Жюли ничего не ответила, но утвердительно кивнула головой, склоненной
на грудь отца.
- А экипаж? - спросил Моррель.
- Спасен, - сказала Жюли, - спасен бордоским кораблем, который только
что вошел в порт.
Моррель поднял руки к небу с непередаваемым выражением смирения и
благодарности.
- Благодарю тебя, боже! - сказал он. - Ты поразил одного меня!
Как ни хладнокровен был англичанин, у него на глаза навернулись сле-
зы.
- Войдите, - сказал Моррель, - войдите; я догадываюсь, что вы все за
дверью.
Едва он произнес эти слова, как, рыдая, вошла госпожа Моррель; за нею
следовал Эмманюель. В глубине, в передней, видны были суровые лица се-
ми-восьми матросов, истерзанных и полунагих. При виде этих людей англи-
чанин вздрогнул. Он, казалось, хотел подойти к ним, но сдержался и, нап-
ротив, отошел в самый темный и отдаленный угол кабинета.
Госпожа Моррель села в кресло и взяла руку мужа в свои, а Жюли
по-прежнему стояла, склонив голову на грудь отца. Эмманюель остался пос-
реди комнаты, служа как бы звеном между семейством Моррель и матросами,
столпившимися в дверях.
- Как это случилось? - спросил Моррель.
- Подойдите, Пенелоп, - сказал Эмманюель, - и расскажите.
Старый матрос, загоревший до черноты под тропическим солнцем, подо-
шел, вертя в руках обрывки шляпы.
- Здравствуйте, господин Моррель, - сказал он, как будто бы только
вчера покинул Марсель и возвратился из поездки в Экс или Тулон.
- Здравствуйте, друг мой, - сказал хозяин, невольно улыбнувшись
сквозь слезы, - по где же капитан?
- Что до капитана, господин Моррель, то он захворал и остался в
Пальме; но, с божьей помощью, он скоро поправится, и через несколько
дней он будет здоров, как мы с вами.
- Хорошо... Теперь рассказывайте, Пепелон, - сказал г-н Моррель.
Пенелоп передвинул жвачку справа налево, прикрыл рот рукой, отвернул-
ся, выпустил в переднюю длинную струю черноватой слюны, выставил ногу
вперед, и, покачиваясь, начал:
- Так вот, господин Моррель, шли мы этак между мысом Бланко и мысом
Боядор, и под юго-западным ветром, после того как целую неделю проштиле-
вали; и вдруг капитан Гомар подходит ко мне (а я, надобно сказать, был
на руле) и говорит мне:
"Дядя Пенелоп, что вы думаете об этих облаках, которые поднимаются
там на горизонте?"
А я уж и сам глядел на них.
"Что я о них думаю, капитан? Думаю, что они подымаются чуточку быст-
рее, чем полагается, и что они больно уж черны для облаков, по замышляю-
щих ничего дурного".
"Я такого же мнения, - сказал капитан, - и на всякий случай приму ме-
ры предосторожности. Мы слишком много несем парусов для такого ветра,
какой сейчас подует... Эй, вы! Бом-брамсель и бом-кливер долой!"
И пора было: не успели исполнить команду, как ветер налетел, и ко-
рабль начало кренить.
"Все еще много парусов, - сказал капитан. - Грот на гитовы!"
Через пять минут грот был взят на гитовы, и мы шли под фоком, марсе-
лями и брамселями.
"Ну что, дядя Пенелон, - сказал мне капитан, - что вы качаете голо-
вой?"
"А то, что на вашем месте я велел бы убрать еще".
"Ты, пожалуй, прав, старик, - сказал он, - будет свежий ветер".
"Ну, знаете, капитан, - отвечаю я ему, - про свежий ветер забудьте,
это шторм, и здоровый шторм, если я в этом что-нибудь смыслю!"
Надо вам сказать, что ветер летел на нас, как пыль на большой дороге.
К счастью, наш капитан знает свое дело.
"Взять два рифа у марселей! - крикнул капитан. - Трави булиня, брасо-
пить к ветру, марселя долой, подтянуть тали на реях!"
- Этого недостаточно под теми широтами, - внезапно сказал англичанин.
- Я взял бы четыре рифа и убрал бы фок.
Услышав этот твердый и звучный голос, все вздрогнули. Пенелон засло-
нил рукой глаза и посмотрел на того, кто так смело критиковал распоряже-
ния его капитана.
- Мы сделали еще больше, сударь, - сказал старый моряк с некоторым
почтением, - мы взяли на гитовы контрбизань и повернули через фордевинд,
чтобы идти вместе с бурей. Десять минут спустя мы взяли на гитовы марсе-
ля и пошли под одними снастями.
- Корабль был слишком старый, чтобы - так рисковать, - сказал англи-
чанин.
- Вот то-то! Это нас и погубило. После двенадцатичасовой трепки, от
которой чертям бы тошно стало, открылась течь.
"Пенелон, - говорит капитан, - сдается мне, мы идем ко дну; дай мне
руль, старина, и ступай в трюм".
Я отдал ему руль, схожу вниз; там было уже три фута воды; я на палу-
бу, кричу: "Выкачивай!" Какое там! Уже было поздно. Принялись за работу;
но чем больше мы выкачивали, тем больше ее прибывало.
"Нет, знаете, - говорю я, промаявшись четыре часа, - тонуть так то-
нуть, двум смертям не бывать, одной не миновать!"
"Так-то ты подаешь пример, дядя Пенелон? - сказал капитан. - Ну, по-
годи же!"
И он пошел в свою каюту и принес пару пистолетов.
"Первому, кто бросит помпу, - сказал он, - я раздроблю череп!"
- Правильно, - сказал англичанин.
- Ничто так не придает храбрости, как дельное слово, - продолжал мо-
ряк, - тем более что погода успела проясниться и ветер стих; но вода
прибывала - не слишком сильно, каких-нибудь дюйма на два в час, но все
же прибывала. Два дюйма в час, - оно как будто и пустяки, но за двенад-
цать часов это составит по меньшей мере двадцать четыре дюйма, а двад-
цать четыре дюйма составляют два фута. Два фута да три, которые мы уже
раньше имели, составят пять. А когда у корабля пять футов воды в брюхе,
то можно сказать, что у него водянка.
"Ну, - сказал капитан, - теперь довольно, и господин Моррель не может
упрекнуть нас ни в чем: мы сделали все, что могли, для спасения корабля;
теперь надо спасать людей. Спускай шлюпку, ребята, и поторапливайтесь!"
- Послушайте, господин Моррель, - продолжал Пенелон, - мы очень люби-
ли "Фараона", но как бы моряк ни любил свой корабль, он еще больше любит
свою шкуру; а потому мы и не заставили просить себя дважды; к тому же
корабль так жалобно скрипел и, казалось, говорил нам: "Да убирайтесь
поскорее!" И бедный "Фараон" говорил правду. Мы чувствовали, как он пог-
ружается у нас под ногами. Словом, в один миг шлюпка была спущена, и мы,
все восемь, уже сидели в ней.
Капитан сошел последний, или, вернее сказать, он не сошел, потому что
не хотел оставить корабль; это я схватил его в охапку и бросил товари-
щам, после чего и сам соскочил. И в самое время. Едва успел я соскочить,
как палуба треснула с таким шумом, как будто дали залп с сорокавосьмипу-
шечного корабля.
Через десять минут он клюнул носом, потом кормой, потом начал вер-
теться на месте, как собака, которая ловит свой хвост. А потом, будьте
здоровы! Фью! Кончено дело, и нет "Фараона"!
А что до нас, то мы три дня не пили и не ели, так что уже поговарива-
ли о том, не кинуть ли жребий, кому из пас кормить остальных, как вдруг
увидели "Жиронду", подали ей сигналы, она нас заметила, поворотила к
нам, выслала шлюпку и подобрала нас. Вот как было дело, господин Мор-
рель, верьте слову моряка! Так, товарищи?
Ропот одобрения показал, что рассказчик заслужил всеобщую похвалу
правдивым изложением сути дела и картинным описанием подробностей.
- Хорошо, друзья мои, - сказал г-н Моррель, - вы славные ребята, и я
заранее знал, что в постигшем меня несчастье виновата только моя злая
судьба. Здесь воля божия, а не вина людей. Покоримся же воле божией. Те-
перь скажите мне, сколько вам следует жалованья.
- Полноте, господин Моррель, об этом не будем говорить!
- Напротив, поговорим об этом, - сказал арматор с печальной улыбкой.
- Нам, стало быть, следует за три месяца... - сказал Пенелон.
- Коклес, выдайте им по двести франков. В другое время, - продолжал
г-н Моррель, - я сказал бы: дайте им по двести франков наградных; но
сейчас плохие времена, друзья мои, и те крохи, которые у меня остались,
принадлежат не мне. Поэтому простите меня и не осуждайте.
Пепелон скорчил жалостливую гримасу, обернулся к товарищам, о чем-то
с ними посовещался и снова обратился к хозяину.
- Значит, это самое, господин Моррель, - сказал он, перекладывая
жвачку за другую щеку и выпуская в переднюю новую струю слюны под стать
первой, - это самое, которое...
- Что?
- Деньги...
- Ну и что же?
