- Вы правы, отец, я вас понимаю.
Он протянул руку к пистолетам.
- Один для вас, другой для меня, - сказал он. - Благодарю.
Моррель остановил его руку.
- А мать?.. А сестра?.. Кто будет кормить их?
Максимилиан вздрогнул.
- Отец! - сказал он. - Неужели вы хотите, чтобы я жил?
- Да, хочу, - отвечал Моррель, - ибо это твой долг. Максимилиан, у
тебя нрав твердый и сильный, ты человек недюжинного ума; я тебя не нево-
лю, не приказываю тебе, я только говорю: "Обдумай положение, как если бы
ты был человек посторонний, и суди сам".
Максимилиан задумался; потом в глазах его сверкнула благородная реши-
мость, но при этом он медленно и с грустью снял с себя эполеты.
- Хорошо, - сказал он, подавая руку Моррелю, - уходите с миром, отец.
Я буду жить.
Моррель хотел броситься к ногам сына, но Максимилиан обнял его, и два
благородных сердца забились вместе.
- Ты ведь знаешь, что я не виноват? - сказал Мор рель.
Максимилиан улыбнулся.
- Я знаю, отец, что вы - честнейший из людей.
- Хорошо, между нами все сказано; теперь ступай к матери и сестре.
- Отец, - сказал молодой человек, опускаясь на колени, - благословите
меня.
Моррель взял сына обеими руками за голову, поцеловал его и сказал:
- Благословляю тебя моим именем и именем трех поколений безупречных
людей; слушай же, что они говорят тебе моими устами: провидение может
снова воздвигнуть здание, разрушенное несчастьем. Видя, какою смертью я
погиб, самые черствые люди тебя пожалеют; тебе, может быть, дадут отс-
рочку, в которой мне отказали бы; тогда сделай все, чтобы позорное слово
не было произнесено; возьмись за дело, работай, борись мужественно и
пылко; живите как можно скромнее, чтобы день за днем достояние тех, кому
я должен, росло и множилось в твоих руках. Помни, какой это будет прек-
расный день, великий, торжественный день, когда моя честь будет восста-
новлена, когда в этой самой конторе ты сможешь сказать: "Мой отец умер,
потому что был не в состоянии сделать то, что сегодня сделал я; но он
умер спокойно, ибо знал, что я это сделаю".
- Ах, отец, отец, - воскликнул Максимилиан, - если бы вы могли ос-
таться с нами!
- Если я останусь, все будет иначе; если я останусь, участие обратит-
ся в недоверие, жалость - в гонение; если я останусь, я буду человеком,
нарушившим свое слово, но исполнившим своих обязательств, короче, я буду
попросту несостоятельным должником. Если же я умру, Максимилиан, подумай
об этом, тело мое будет телом несчастного, но честного человека. Я жив,
и лучшие друзья будут избегать моего дома; я мертв, и весь Марсель со
слезами провожает меня до последнего приюта. Я жив, и ты стыдишься моего
имени; я мертв, и ты гордо поднимаешь голову и говоришь: "Я сын того,
кто убил себя, потому что первый раз в жизни был вынужден нарушить свое
слово".
Максимилиан горестно застонал, по, по-видимому, покорился судьбе. И
на этот раз если не сердцем, то умом он согласился с доводами отца.
- А теперь, - сказал Моррель, - оставь меня одного и постарайся уда-
лить отсюда мать и сестру.
- Вы не хотите еще раз увидеть Жюли? - спросил Максимилиан.
Последняя смутная надежда таилась для него в этом свидании, но Мор-
рель покачал головой.
- Я видел ее утром, - сказал он, - и простился с нею.
- Нет ли у вас еще поручений, отец? - спросил Максимилиан глухим го-
лосом.
- Да, сын мой, есть одно, священное.
- Говорите, отец.
- Банкирский дом Томсон и Френч - единственный, который из человеко-
любия или, быть может, из эгоизма, - не мне читать в людских сердцах, -
сжалился надо мною. Его поверенный, который через десять минут придет
сюда получать деньги по векселю в двести восемьдесят семь тысяч пятьсот
франков, не предоставил, а сам предложил мне три месяца отсрочки. Пусть
эта фирма первой получит то, что ей следует, сын мой, пусть этот человек
будет для тебя священен.
- Да, отец, - сказал Максимилиан.
- А теперь, еще раз прости, - сказал Моррель. - Ступай, ступай, мне
нужно побыть одному; мое завещание ты найдешь в ящике стола в моей
спальне.
Максимилиан стоял неподвижно; он хотел уйти, но не мог.
- Иди, Максимилиан, - сказал отец, - предположи, что я солдат, как и
ты, что я получил приказ запять редут, и ты знаешь, что я буду убит; не-
ужели ты не сказал бы мне, как сказал сейчас: "Идите, отец, иначе вас
ждет бесчестье, лучше смерть, чем позор!"
- Да, - сказал Максимилиан, - да.
Он судорожно сжал старика в объятиях.
- Идите, отец, - сказал он.
И выбежал из кабинета.
Моррель, оставшись один, некоторое время стоял неподвижно, глядя на
закрывшуюся за сыном дверь; потом протянул руку, нашел шнурок от звонка
и позвонил.
Вошел Коклес. За эти три дня он стал неузнаваем. Мысль, что фирм?
Моррель прекратит платежи, состарила его на двадцать лет.
- Коклес, друг мой, - сказал Моррель, - ты побудешь в передней. Когда
придет этот господин, который был здесь три месяца тому назад, - ты зна-
ешь, поверенный фирмы Томсон и Френч, - ты доложишь о нем.
Коклес, ничего не ответив, кивнул головой, вышел в переднюю и сел на
стул.
Моррель упал в кресло. Он взглянул на стенные часы: оставалось семь
минут. Стрелка бежала с неимоверной быстротой; ему казалось, что он ви-
дит, как она подвигается.
Что происходило в эти последние минуты в душе несчастного, который,
повинуясь убеждению, быть может ложному, но казавшемуся ему правильным,
готовился в цвете лет к вечной разлуке со всем, что он любил, и расста-
вался с жизнью, дарившей ему все радости семейного счастья, - этого не
выразить словами. Чтобы понять это, надо было бы видеть его чело, покры-
тое каплями пота, но выражавшее покорность судьбе, его глаза, полные
слез, но поднятые к небу.
Стрелка часов бежала; пистолеты были заряжены; он протянул руку, взял
один из них и прошептал имя дочери.
Потом опять положил смертоносное оружие, взял перо и написал нес-
колько слов. Ему казалось, что он недостаточно нежно простился со своей
любимицей.
Потом он опять повернулся к часам; теперь он считал уж не минуты, а
секунды.
Он снова взял в руки оружие, полуоткрыл рот и вперил глаза в часовую
стрелку; он взвел курок и невольно вздрогнул, услышав щелканье затвора.
В этот миг пот ручьями заструился по его лицу, смертная тоска сжала
ему сердце: внизу лестницы скрипнула дверь.
Потом отворилась дверь кабинета.
Стрелка часов приближалась к одиннадцати.
Моррель не обернулся; он ждал, что Коклес сейчас доложит ему: "Пове-
ренный фирмы Томсон и Френч".
И он поднес пистолет ко рту...
За его спиной раздался громкий крик; то был голос его дочери. Он
обернулся и увидел Жюли; пистолет выпал у него из рук.
- Отец! - закричала она, едва дыша от усталости и счастья. - Вы спа-
сены! Спасены!
И она бросилась в его объятья, подымая в руке красный шелковый коше-
лек.
- Спасен, дитя мое? - воскликнул Моррель. - Кем или чем?
- Да, спасены! Вот, смотрите, смотрите! - кричала Жюли.
Моррель взял кошелек и вздрогнул: он смутно припомнил, что этот коше-
лек когда-то принадлежал ему.
В одном из его углов лежал вексель на двести восемьдесят семь тысяч
пятьсот франков.
Вексель был погашен.
В другом - алмаз величиною с орех со следующей надписью, сделанной на
клочке пергамента:
Приданое Жюли.
Моррель провел рукой по лбу: ему казалось, что он грезит.
Часы начали бить одиннадцать.
Каждый удар отзывался в нем так, как если бы стальной молоточек сту-
чал по его собственному сердцу.
- Постой, дитя мое, - сказал он, - объясни мне, что произошло. Где ты
нашла этот кошелок?
- В доме номер пятнадцать, в Мельянских аллеях, на камине, в убогой
каморке на пятом этаже.
- Но этот кошелек принадлежит не тебе! - воскликнул Моррель.
Жюли подала отцу письмо, полученное ею утром.
- И ты ходила туда одна? - спросил Моррель, прочитав письмо.
- Меня провожал Эмманюель. Он обещал подождать меня на углу Музейной
улицы; но странно, когда я вышла, его уже не было.
- Господин Моррель! - раздалось на лестнице. - Господин Моррель!
- Это он! - сказала Жюли.
В ту же минуту вбежал Эмманюель, не помня себя от радости и волнения.
- "Фараон"! - крикнул он. - "Фараон"!
- Как "Фараон"? Вы не в своем уме, Эмманюель? Вы же знаете, что он
погиб.
- "Фараон", - господин Моррель! Отдан сигнал, "Фараон" входит в порт.
Моррель упал в кресло; силы изменили ему; ум отказывался воспринять
эти невероятные, неслыханные, баснословные вести.
Но дверь отворилась, и в комнату вошел Максимилиан.
- Отец, - сказал он, - как же вы говорили, что "Фараон" затонул? Со
сторожевой башни дан сигнал, что он входит в порт.
- Друзья мои, - сказал Моррель, - если это так, то это божье чудо! Но
это невозможно, невозможно!
Однако то, что он держал в руках, было не менее невероятно: кошелек с
погашенным векселем и сверкающим алмазом.
- Господин Моррель, - сказал явившийся в свою очередь Коклес, - что
это значит? "Фараон"!
- Пойдем, друзья мои, - сказал Моррель, вставая, пойдем посмотрим; и
да сжалится над нами бог, если это ложная весть.
Они вышли и на лестнице встретили г-жу Моррель. Несчастная женщина не
смела подняться наверх.
Через несколько минут они уже были на улице Каннебьер.
На пристани толпился народ.
Толпа расступилась перед Моррелем.
- "Фараон"! "Фараон"! - кричали все.
В самом деле, на глазах у толпы совершалось неслыханное чудо: против
башни св. Иоанна корабль, на корме которого белыми буквами было написано
"Фараон" (Моррель и Сын, Марсель), в точности такой же как прежний "Фа-
раон", и так же груженный кошенилью и индиго, бросал якорь и убирал па-
руса. На палубе распоряжался капитан Гомар, а Пенелон делал знаки г-ну
Моррелю. Сомнений больше не было: Моррель, его семья, его служащие виде-
ли это своими глазами, и то же видели глаза десяти тысяч человек.
Когда Моррель и его сын обнялись и тут же на молу, под радостные кли-
ки всего города, незаметный свидетель этого чуда, с лицом, до половины
закрытым черной бородой, умиленно смотревший из-за караульной будки на
эту сцену, прошептал:
- Будь счастлив, благородный человек; будь благословен за все то доб-
ро, которое ты сделал и которое еще сделаешь; и пусть моя благодарность
останется в тайне, как и твои благодеяния.
Со счастливой, растроганной улыбкой на устах он покинул свое убежище
и, не привлекая ничьего внимания, ибо все были поглощены событием дня,
спустился по одной из лесенок причала и три раза крикнул:
- Джакопо! Джакопо! Джакопо!
К нему подошла шлюпка, взяла его на борт и подвезла к богато оснащен-
ной яхте, на которую он взобрался с легкостью моряка; отсюда он еще раз
взглянул на Морреля, который со слезами радости дружески пожимал протя-
нутые со всех сторон руки и затуманенным взором благодарил невидимого
благодетеля, которого словно искал на пебосах.
- А теперь, - сказал незнакомец, - прощай человеколюбие, благодар-
ность... Прощайте все чувства, утешающие сердце!.. Я заменил провидение,
вознаграждая добрых... Теперь пусть бог мщения уступит мне место, чтобы
я покарал злых!
С этими словами он подал знак, и яхта, которая, видимо, только этого
и дожидалась, тотчас же вышла в море.
X. ИТАЛИЯ. СИНДБАД-МОРЕХОД
В начале 1838 года во Флоренции жили двое молодых людей, принадлежав-
ших к лучшему парижскому обществу: виконт Альбер де Морсер и барон Франц
д'Эпине. Они условились провести карнавал в Риме, где Франц, живший в
Италии уже четвертый год, должен был служить Альберу в качестве чичеро-
не.
Провести карнавал в Риме дело нешуточное, особенно если не хочешь но-
чевать под открытым небом на Пьяццадель-Пополо пли на Кампо Ваччино, а
потому они написали маэстро Пастрини, хозяину гостиницы "Лондон" на
