- Но если этот человек не атаман контрабандистов, то кто же он?
- Богатый вельможа и путешествует для своего удовольствия.
"Личность, по-видимому, весьма таинственная, - подумал Франц, - раз
суждения о ней столь разноречивы".
- А как его зовут?
- Когда его об этом спрашивают, он отвечает, что его зовут Синд-
бад-Мореход. Но мне сомнительно, чтобы это было его настоящее имя.
- Синдбад-Мореход?
- Да.
- А где живет этот вельможа?
- На море.
- Откуда он?
- Не знаю.
- Видали вы его когда-нибудь?
- Случалось.
- Каков он собой?
- Ваша милость, сами увидите.
- А где он меня примет?
- Надо думать, в том самом подземном дворце, о котором говорил вам
Гаэтано.
- И вы никогда не пытались проникнуть в этот заколдованный замок?
- Еще бы, ваша милость, - отвечал матрос, - и даже не раз; но все бы-
ло напрасно; мы обыскала всю пещеру и нигде не нашли даже самого
узенького хода. К тому же, говорят, дверь отпирается не ключом, а вол-
шебным словом.
- Положительно, - прошептал Франц, - я попал в сказку из "Тысячи и
одной ночи".
- Его милость ждет вас, - произнес за его спиной голос, в котором он
узнал голос часового.
Его сопровождали два матроса из экипажа яхты.
Франц вместо ответа вынул из кармана носовой платок и подал его часо-
вому.
Ему молча завязали глаза и весьма тщательно, - они явно опасались ка-
кого-нибудь обмана с его стороны; после этого ему предложили поклясться,
что он ни в коем случае не будет пытаться снять повязку.
Франц поклялся.
Тогда матросы взяли его под руки и повели, а часовой пошел вперед.
Шагов через тридцать, по соблазнительному запаху козленка, он дога-
дался, что его ведут мимо бивака, потом его провели еще шагов пятьдесят,
по-видимому в том направлении, в котором Гаэтано запретили идти; теперь
этот запрет стал ему понятен. Вскоре, по изменившемуся воздуху, Франц
понял, что вошел в подземелье. После нескольких секунд ходьбы он услышал
легкий треск, и на него повеяло благоухающим теплом; наконец, он по-
чувствовал, что ноги его ступают по пышному мягкому ковру; проводники
выпустили его руки. Настала тишина, и чей-то голос произнес на безуко-
ризненном французском языке, хоть и с иностранным выговором:
- Милости прошу, теперь вы можете снять повязку.
Разумеется, Франц не заставил просить себя дважды; он снял платок и
увидел перед собою человека лет сорока, в тунисском костюме, то есть в
красной шапочке с голубой шелковой кисточкой, в черной суконной, сплошь
расшитой золотом куртке, в широких ярко-красных шароварах, такого же
цвета гетрах, расшитых, как и куртка, золотом, и в желтых туфлях; поясом
ему служила богатая кашемировая шаль, за которую был заткнут маленький
кривой кинжал.
Несмотря на мертвенную бледность лицо его поражало красотой; глаза
были живые и пронзительные; прямая линия носа, почти сливающаяся со
лбом, напоминала о чистоте греческого типа; а зубы, белые, как жемчуг, в
обрамлении черных, как смоль, усов, ослепительно сверкали.
Но бледность этого лица была неестественна; словно этот человек дол-
гие годы провел в могиле, и краски жизни уже не могли вернуться к нему.
Он был не очень высок ростом, но хорошо сложен, и, как у всех южан,
руки и ноги у него были маленькие.
Но что больше всего поразило Франца, принявшего рассказ Гаэтано за
басню, так это роскошь обстановки.
Вся комната была обтянута алым турецким шелком, затканным золотыми
цветами. В углублении стоял широкий диван, над которым было развешано
арабское оружие в золотых ножнах, с рукоятями, усыпанными драгоценными
камнями: с потолка спускалась изящная лампа венецианского стекла, а ноги
утопали по щиколотку в турецком ковре; дверь, через которую вошел Франц,
закрывали занавеси, так же как и вторую дверь, которая вела в соседнюю
комнату, по-видимому, ярко освещенную.
Хозяин не мешал Францу дивиться, но сам отвечал осмотром на осмотр и
не спускал с него глаз.
- Милостивый государь, - сказал он наконец, - прошу простить меня за
предосторожности, с которыми вас ввели ко мне; но этот остров по большей
части безлюден, и, если бы кто-нибудь проник в тайну моего обиталища, я,
по всей вероятности, при возвращении нашел бы мое жилье в довольно пла-
чевном состоянии, а это было бы мне чрезвычайно досадно не потому, что я
горевал бы о понесенном уроне, а потому, что лишился бы возможности по
своему желанию предаваться уединению. А теперь я постараюсь загладить
эту маленькую неприятность, предложив вам то, что вы едва ли рассчитыва-
ли здесь найти, - сносный ужин и удобную постель.
- Помилуйте, - сказал Франц, - к чему извинения?
Всем известно, что людям, переступающим порог волшебных замков, завя-
зывают глаза; вспомните Рауля в "Гугенотах"; и, право, я не могу пожало-
ваться: все, что вы мне показываете, поистине стоит чудес "Тысячи и од-
ной ночи".
- Увы! Я скажу вам, как Лукулл: если бы я знал, что вы сделаете мне
честь посетить меня, я приготовился бы к этому. Но как ни скромен мой
приют, он в вашем распоряжении; как ни плох мой ужин, я вас прошу его
отведать. Али, кушать подано?
В тот же миг занавеси на дверях раздвинулись и нубиец, черный, как
эбеновое дерево, одетый в строгую белую тунику, знаком пригласил хозяина
в столовую.
- Не знаю, согласитесь ли вы со мной, - сказал незнакомец Францу, -
но для меня нет ничего несноснее, как часами сидеть за столом друг про-
тив друга и не знать, как величать своего собеседника. Прошу заметить,
что, уважая права гостеприимства, я не спрашиваю вас ни о вашем имени,
ни о звании, я только хотел бы знать, как вам угодно, чтобы я к вам об-
ращался. Чтобы со своей стороны не стеснять вас, я вам скажу, что меня
обыкновенно называют Синдбад-Мореход.
- А мне, - отвечал Франц, - чтобы быть в положении Аладдина, не хва-
тает только его знаменитой лампы, и потому я не вижу никаких препятствий
к тому, чтобы называться сегодня Аладинном. Таким образом мы останемся в
царстве Востока, куда, по-видимому, меня перенесли чары какого-то добро-
го духа.
- Итак, любезный Аладдин, - сказал таинственный хозяин, - вы слышали,
что ужин подан. Поэтому прошу вас пройти в столовую; ваш покорнейший
слуга пойдет вперед, чтобы показать вам дорогу.
И Синдбад, приподняв занавес, пошел впереди своего гостя.
Восхищение Франца все росло: ужин был сервирован с изысканной рос-
кошью. Убедившись в этом важном обстоятельстве, он начал осматриваться.
Столовая была не менее великолепна, чем гостиная, которую он только что
покинул; она была вся из мрамора, с ценнейшими античными барельефами; в
обоих концах продолговатой залы стояли прекрасные статуи с корзинами на
головах. В корзинах пирамидами лежали самые редкостные плоды: сицилийс-
кие ананасы, малагские гранаты, балеарскио апельсины, французские перси-
ки и тунисские финики.
Ужин состоял из жареного фазана, окруженного корсиканскими дроздами,
заливного кабаньего окорока, жареного козленка под соусом тартар, вели-
колепного тюрбо и гигаптского лангуста. Между большими блюдами стояли
тарелки с закусками. Блюда были серебряные, тарелки из японского фарфо-
ра.
Франц протирал глаза, - ему казалось, что все это сон.
Али прислуживал один и отлично справлялся со своими обязанностями.
Гость с похвалой отозвался о нем.
- Да, - отвечал хозяин, со светской непринужденностью угощая Франца,
- бедняга мне очень предан и очень старателен. Он помнит, что я спас ему
жизнь, а так как он, по-видимому, дорожил своей головой, то он благода-
рен мне за то, что я ее сохранил ему.
Али подошел к своему хозяину, взял его руку и поцеловал.
- Не будет ли нескромностью с моей стороны, - сказал Франц, - если я
спрошу, при каких обстоятельствах вы совершили это доброе дело?
- Это очень просто, - отвечал хозяин. - По-видимому, этот плут прогу-
ливался около сераля тунисского бея ближе, чем это позволительно черно-
кожему; ввиду чего бей приказал отрезать ему язык, руку и голову: в пер-
вый день - язык, во второй - руку, а в третий - голову. Мне всегда хоте-
лось иметь немого слугу; я подождал, пока ему отрезали язык, и предложил
бою променять его на чудесное двуствольное ружье, которое накануне, как
мне показалось, очень поправилось его высочеству. Он колебался: так хо-
телось ему покончить с этим несчастным. Но я прибавил к ружью английский
охотничий нож, которым я перерубил ятаган его высочества; тогда бей сог-
ласился оставить бедняге руку и голову, по с тем условием, чтобы его но-
ги больше не было в Тунисе. Напутствие было излишне. Чуть только этот
басурман издали увидит берега Африки, как он тотчас же забирается в са-
мую глубину трюма, и его не выманить оттуда до тех пор, пока третья
часть света не скроется из виду.
Франц задумался, по зная, как истолковать жестокое добродушие, с ко-
торым хозяин рассказал ему это происшествие.
- Значит, подобно благородному моряку, имя которого вы носите, - ска-
зал он, чтобы переменить разговор, - вы проводите жизнь в путешествиях?
- Да. Это обет, который я дал в те времена, когда отнюдь не думал,
что буду когда-нибудь иметь возможность выполнить его, - отвечал, улыба-
ясь, незнакомец. - Я дал еще несколько обетов и надеюсь в свое время вы-
полнить их тоже.
Хотя Синдбад произнес эти слова с величайшим хладнокровием, в его
глазах мелькнуло выражение жестокой ненависти.
- Вы, должно быть, много страдали? - спросил Франц.
Синдбад вздрогнул и пристально посмотрел на нею.
- Что вас навело на такую мысль? - спросил он.
- Все, - отвечал Франц, - ваш голос, взгляд, ваша бледность, самая
жизнь, которую вы ведете.
- Я? Я веду самую счастливую жизнь, какая только может быть на земле,
- жизнь паши. Я владыка мира; если мне понравится какое-нибудь место, я
там остаюсь; если соскучусь, уезжаю; я свободен, как птица; у меня
крылья, как у нее; люди, которые меня окружают, повинуются мне по перво-
му знаку. Иногда я развлекаюсь тем, что издеваюсь над людским правосуди-
ем, похищая у него разбойника, которого оно ищет, или преступника, кото-
рого оно преследует. А кроме того, у меня есть собственное правосудие,
всех инстанций, без отсрочек и апелляций, которое осуждает и оправдывает
и в которое никто не вмешивается. Если бы вы вкусили моей жизни, то не
захотели бы иной и никогда не возвратились бы в мир, разве только ради
какого-нибудь сокровенного замысла.
- Мщения, например! - сказал Франц.
Незнакомец бросил на Франца один из тех взглядов, которые проникают
до самого дна ума и сердца.
- Почему именно мщения? - спросил он.
- Потому что, - возразил Франц, - вы кажетесь мне человеком, который
подвергается гонению общества и готовится свести с ним какие-то страшные
счеты.
- Ошибаетесь, - сказал Синдбад и рассмеялся своим странным смехом,
обнажавшим острые белые зубы, - я своего рода филантроп и, может быть,
когда-нибудь отправлюсь в Париж и вступлю в соперничество с господином
Аппером и с Человеком в синем плаще [18].
- И это будет ваше первое путешествие в Париж?
- Увы, да! Я не слишком любопытен, не правда ли? Но уверяю вас, не я
тому виной; время для этого еще придет.
- И скоро вы думаете быть в Париже?
- Сам не знаю, все зависит от стечения обстоятельств.
- Я хотел бы там быть в одно время с вами и постараться, насколько
это будет в моих силах, отплатить вам за гостеприимство, которое вы так
широко оказываете мне на Монте-Кристо.
- Я с величайшим удовольствием принял бы ваше приглашение, - отвечал
хозяин, но, к сожалению, если я поеду в Париж, то, вероятно, инкогнито.
Между тем ужин продолжался; впрочем, он, казалось, был подан только
для Франца, ибо незнакомец едва притронулся к роскошному пиршеству, ко-
