священник.
- Ах, господин аббат! - отвечал Кадрусс. - Можно утешать того, кто
ищет утешения; а он его не искал. Притом же, право не знаю почему, но
мне казалось, что он не хочет меня видеть. Впрочем, однажды ночью, услы-
шав его рыдания, я не выдержал и поднялся наверх; но когда я подошел к
двери, он уже не плакал, а молился. Каких он только не находил красноре-
чивых слов и жалобных выражений, я вам и сказать не могу, господин аб-
бат; это было больше, чем молитва, больше, чем скорбь; и так как я не
святоша и не люблю иезуитов, то я сказал себе: "Счастье мое, что я один
и что бог не дал мне детей; если бы я был отцом и чувствовал такую
скорбь, как этот несчастный старик, то, не находя в памяти и в сердце
всего того, что он говорит господу богу, я бы прямехонько пошел и бро-
сился в море, чтобы уйти от страданий".
- Бедный отец! - прошептал священник.
- С каждым днем он все больше уединялся; часто господин Моррель и
Мерседес приходили навестить его, но дверь его была заперта; я знал, что
он дома, но он не отвечал им. Однажды, когда он, против своего обыкнове-
ния, принял Мерседес и бедная девушка, сама в полном отчаянии, пыталась
ободрить его, он сказал:
"Поверь мне, дочь моя, он умер; не нам его ждать, а он нас ждет; мне
хорошо, потому что я много старше тебя и, конечно, первый с ним встре-
чусь".
Как бы человек ни был добр, он перестает навещать людей, на которых
тяжело смотреть. Кончилось тем, что старик Дантес остался в полном оди-
ночестве. Я больше не видел, чтобы кто-нибудь подымался к нему, кроме
каких-то неизвестных людей, которые время от времени заходили к нему и
затем потихоньку спускались с узлами. Я скоро догадался, что было в этих
узлах: он продавал мало-помалу все, что имел, для насущного хлеба. Нако-
нец, бедняга дошел до своего последнего скарба. Он задолжал за квартиру;
хозяин грозился выгнать его; он попросил подождать еще неделю, и тот
согласился; я знаю это от самого хозяина, он зашел ко мне, выходя от
старика.
После этого я еще три дня слышал, как он по-прежнему расхаживает по
комнате, но на четвертый день я уже ничего не слыхал. Я решил зайти к
нему; дверь была заперта. В замочную скважину я увидел его бледным и из-
нуренным и подумал, что он захворал; я уведомил господина Морреля и по-
бежал за Мерседес. Оба тотчас же пришли. Господин Моррель привел с собой
доктора; доктор нашел у больного желудочно-кишечное воспаление и предпи-
сал ему диету. Я был при этом, господин аббат, и никогда не забуду улыб-
ки старика, когда он услышал это предписание. С тех пор он уже не запи-
рал двери: у него было законное основание не есть; доктор предписал ему
диету.
У аббата вырвался подавленный стон.
- Мой рассказ вас занимает, господин аббат? - спросил Кадрусс.
- Да, - отвечал аббат, - он очень трогателен.
- Мерседес пришла во второй раз; она нашла в нем такую перемену, что,
как и в первый раз, хотела взять его себе. Господин Моррель был того же
мнения и хотел перевезти его силой. Но старик так страшно кричал, что
они испугались. Мерседес осталась у его постели, а господин Моррель
ушел, сделав ей знак, что оставляет кошелек с деньгами на камине. Но
старик, вооруженный докторским предписанием, ничего не хотел есть. Нако-
нец, после девятидневного поста он умер, проклиная тех, кто был причиной
его несчастья. Он говорил Мерседес:
"Если вы когда-нибудь увидите Эдмона, скажите ему, что я умер благос-
ловляя его".
Аббат встал, прошелся два раза по комнате, прижимая дрожащую руку к
пересохшему горлу.
- И вы полагаете, что он умер...
- С голоду, господин аббат, с голоду! - отвечал Кадрусс. - Я в этом
так же уверен, как в том, что мы с вами христиане.
Аббат судорожно схватил наполовину полный стакан с водой, выпил его
залпом и с покрасневшими глазами и бледным лицом снова сел на свое мес-
то.
- Согласитесь, что это большое несчастье, - сказал он глухим голосом.
- Тем более, что не бог, а люди ему причиной.
- Перейдемте же к этим людям, - сказал аббат. - Но помните, - добавил
он почти угрожающим голосом, - что вы обязались сказать мне все. Так что
же эти люди, которые умертвили сына отчаянием, а отца голодом?
- Двое его завистников: один - из-за любви, другой - из честолюбия:
Фернан и Данглар.
- До чего довела их зависть? Говорите!
- Они донесли на Эдмона, что он бонапартистский агент.
- Но кто из них донес на него?" Кто подлинный виновник?
- Оба, господин аббат; один написал письмо, другой отнес его на поч-
ту.
- А где было написано это письмо?
- В самом "Резерве", накануне свадьбы.
- Так и есть! - прошептал аббат. - О Фариа, Фариа! Как ты знал людей
и их дела!
- Что вы говорите? - спросил Кадрусс.
- Ничего, - отвечал аббат, - продолжайте.
- Данглар написал донос левой рукой, чтобы не узнали его почерка, а
Фернан отнес на почту.
- Но и вы были при этом! - воскликнул вдруг аббат.
- Я? - отвечал удивленный Кадрусс. - Кто вам сказал, что я был при
этом?
Аббат увидел, что зашел слишком далеко.
- Никто не говорил, - сказал он, - но, чтобы знать такие подробности,
нужно было быть при этом.
- Вы правы, - сказал Кадрусс глухим голосом, - я был при этом.
- И вы не воспротивились этой гнусности? - сказал аббат. - Тогда вы
их сообщник.
- Господин аббат, - отвечал Кадрусс, - они напоили меня до того, что
я почти совсем лишился рассудка. Я видел все, как в тумане. Я говорил им
все, что может сказать человек в таком состоянии, но они отвечали мне,
что это только шутка с их стороны и что эта шутка не будет иметь никаких
последствий.
- Но на следующий день, сударь, на следующий день вы увидели, что она
все же имела последствия. Однако вы промолчали, хотя были при том, как
арестовали Дантеса.
- Да, господин аббат, я был при этом и хотел говорить; я хотел все
рассказать, но Данглар удержал меня.
"А если окажется, - сказал он мне, - что он виновен, что он в самом
деле был на Эльбе и ему поручили передать письмо бонапартистскому коми-
тету в Париже, если это письмо при нем найдут, то ведь на его заступни-
ков будут смотреть, как на его сообщников".
Я побоялся в такие времена быть замешанным в политическое дело и про-
молчал; сознаюсь, эта была подлая трусость с моей стороны, но не прес-
тупление.
- Понимаю; вы умыли руки, вот и все.
- Да, господин аббат, - отвечал Кадрусс, - и совесть мучит меня за
это день и ночь. Клянусь вам, я часто молю бога, чтобы он простил мне,
тем более что это прегрешение, единственное за всю мою жизнь, в котором
я серьезно виню себя, - несомненно причина всех моих бед. Я расплачива-
юсь за минуту слабости; поэтому-то я всегда говорю Карконте, когда она
жалуется на судьбу: "Молчи, жена, видно, так богу угодно".
И Кадрусс с искренним раскаянием опустил голову.
- Ваше чистосердечие заслуживает похвалы, - сказал аббат, - кто так
кается, тот достоин прощения.
- К несчастью, - прервал Кадрусс, - Эдмон умер, не простив меня.
- Он ничего не знал... - сказал аббат.
- Но теперь он, может быть, знает, - возразил Кадрусс, - говорят,
мертвые знают все.
Наступило молчание. Аббат встал и в задумчивости прохаживался по ком-
нате, потом возвратился на свое место и снова сел.
- Вы мне уже несколько раз называли какого-то господина Морреля, -
сказал он. - Кто это такой?
- Это владелец "Фараона", хозяин Дантеса.
- А какую роль играл этот человек во всем этом печальном деле? -
спросил аббат.
- Роль честного человека, мужественного и отзывчивого. Он раз двад-
цать ходатайствовал за Дантеса. Когда возвратился император, он писал,
умолял, грозил, так что при второй реставрации его самого сильно пресле-
довали за бонапартизм. Десять раз, как я вам уже говорил, он приходил к
отцу Дантеса с намерением взять его к себе, а накануне или за два дня до
его смерти, как я тоже вам уже говорил, он оставил на камине кошелек с
деньгами; из этих денег заплатили долги старика и на них же его похоро-
нили, так что бедняга мог по крайней мере умереть так же, как жил, не
будучи никому в тягость. У меня и по сей день хранится этот кошелек,
большой красный кошелек, вязаный.
- Этот господин Моррель жив? - спросил аббат.
- Жив, - сказал Кадрусс.
- И, верно, небо благословило его - он богат, счастлив?..
Кадрусс горько усмехнулся.
- Счастлив, вроде меня, - сказал он.
- Как, господин Моррель несчастлив? - воскликнул аббат.
- Он на краю нищеты, господин аббат, и, что еще хуже, ему грозит бес-
честие.
- Почему?
- Дело в том, - начал Кадрусс, - что после двадцатипятилетних трудов,
заняв самое почетное место среди марсельских купцов, господин Моррель
разорен дотла. Он потерял в два года пять кораблей, стал жертвой трех
банкротств, и теперь вся его надежда на этот самый "Фараон", которым ко-
мандовал бедный Дантес; он скоро должен возвратиться из Индии с грузом
кошенили и индиго. Если этот корабль потонет, как и другие, господин
Моррель погиб.
- А есть ли у этого несчастного жена, дети?
- Да, у него есть жена, которая все переносит, как святая; у него
есть дочь, которая хотела выйти замуж за любимого человека, но теперь
родители не позволяют ему жениться на обедневшей девушке. Кроме того, у
него есть сын, офицер; но вы понимаете, что все это только усугубляет
горе несчастного, а не утешает его. Если бы он был один, он пустил бы
себе пулю в лоб, и кончено.
- Это ужасно! - прошептал аббат.
- Вот как господь награждает добродетель, господин аббат, - сказал
Кадрусс. - Посмотрите на меня; я не сделал ни одного худого дела, кроме
того, в чем я вам повинился, и я дошел до нищеты. Мне суждено увидеть,
как моя бедная жена умрет от лихорадки, и я ничем не смогу ей помочь, а
сам я умру с голоду, как умер старик Дантес, между тем как Фернан и
Данглар купаются в золоте.
- Как так?
- Потому что им повезло, а честным людям никогда не везет.
- Что же сталось с Дангларом, с главным виновником? Ведь он подстре-
катель, правда?
- Что с ним сталось? Он уехал из Марселя и, по рекомендации господина
Морреля, который ничего не знал о его преступлении, нанялся к одному ис-
панскому банкиру. Во время испанской войны он занимался поставками на
французскую армию и разбогател; потом он стал играть на бирже и таким
образом утроил свой капитал, а потеряв жену, дочь своего банкира, женил-
ся на вдове, госпоже де Наргонн, дочери камергера нынешнего короля, гос-
подина де Сервье, который сейчас в большой милости. Он стал миллионером,
его сделали бароном, так что он теперь барон Данглар; у него особняк на
улице Монблан, десять лошадей на конюшне, шесть лакеев в передней и не
знаю уж сколько миллионов в сундуках.
- Вот оно что! - сказал аббат со странной интонацией. - И что же, он
счастлив?
- Счастлив? Кто может это знать? Счастье или несчастье, про это знают
стены; у стен есть уши, но нет языка. Если богатство составляет счастье,
так Данглар счастлив.
- А Фернан?
- О, Фернану, тому еще пуще повезло.
- Но каким образом мог разбогатеть и выйти в люди бедный каталанский
рыбак, без всяких средств, без образования? Признаюсь, это меня удивля-
ет.
- Это и всех удивляет; вероятно, в его жизни есть какая-то тайна, ко-
торой никто не знает.
- Но какими видимыми путями дошел он до большого богатства или до вы-
сокого положения?
- Он дошел и до того и до другого, господин аббат, и до богатства и
до высокого положения.
- Так только в сказках бывает!
- Правда, это похоже на сказку, по послушайте, и вы все поймете.
За несколько дней до возвращения императора Фернан попал в рекруты.
Бурбоны не трогали его. Но вернулся Наполеон, был издан указ о чрезвы-
чайном наборе, и Фернану пришлось идти в армию. Я тоже пошел; но так как
