дей почти всегда называют не по имени, а по прозвищу, то и муж ее заме-
нил этим прозвищем имя Мадлена, быть может слишком нежное и благозвучное
для его грубой речи.
Однако, несмотря на такую мнимую покорность воле провидения, не сле-
дует думать, будто наш трактирщик не сетовал на бедственное положение, в
которое ввергнул его проклятый Бокерский канал, и равнодушно переносил
беспрестанные причитания жены. Подобно всем южанам, он был человек
весьма воздержанный и неприхотливый, но тщеславный во всем, что касалось
внешности; во времена своего благоденствия он не пропускал ни одной фер-
рады, пи одного шествия с тараском [14] и торжественно появлялся со сво-
ей Карконтой: он - в живописном костюме южанина, представляющем нечто
среднее между каталонским и андалузским, она - в прелестном наряде арле-
зианок, словно заимствованном у греков и арабов. Но мало-помалу часовые
цепочки, ожерелья, разноцветные пояса, вышитые корсажи, бархатные курт-
ки, шелковые чулки с изящными стрелками, пестрые гетры, башмаки с сереб-
ряными пряжками исчезли, а Гаспар Кадрусс, лишенный возможности показы-
ваться в своем былом великолепии, отказался вместе с женой от участия в
празднествах, чьи веселые отклики, терзая его сердце, долетали до убого-
го трактира, который он продолжал держать не столько ради доходов,
сколько для того, чтобы иметь какое-нибудь занятие.
Кадрусс, по обыкновению, простоял уже пол-утра перед дверью трактира,
переводя грустный взгляд от небольшого лужка, по которому бродили куры,
к двум крайним точкам пустынной дороги, одним концом уходящей на юг, а
другим - на север, - как вдруг пронзительный голос его жены заставил его
покинуть свой пост. Он ворча вошел в трактир и поднялся во второй этаж,
оставив, однако, дверь отворенной настежь, как бы приглашая проезжих за-
вернуть к нему.
В ту минуту, когда Кадрусс входил в трактир, большая дорога, о кото-
рой мы говорили и на которую были устремлены его взоры, была пуста и
безлюдна, как пустыня в полдень. Она тянулась бесконечной белой лентой
меж двух рядов тощих деревьев, и ясно было, что ни один путник по своей
воле не пустится в такой час по этой убийственной Сахаре.
Между тем, вопреки всякой вероятности, если был Кадрусс остался на
месте, он увидел бы, что со стороны Бельгарда приближается всадник тем
благопристойным и спокойным аллюром, который указывает на наилучшие от-
ношения между конем и седоком; всадник был священник, в черной сутане и
треугольной шляпе, несмотря на палящий зной полуденного солнца; конь -
мерин-иноходец - шел легкой рысцой.
У дверей трактира священник остановился; трудно сказать, лошадь ли
остановила ездока, или же ездок остановил лошадь; но как бы то ни было
священник спешился и, взяв лошадь за поводья, привязал ее к задвижке
ветхого Ставня, державшегося на одной петле; потом, подойдя к двери и
вытирая красным бумажным платком пот, градом катившийся по его лицу, он
три раза постучал о порог кованым концом трости, которую держал в руке.
Тотчас же большая черная собака встала и сделала несколько шагов, за-
ливаясь лаем и скаля свои белые острые зубы, - вдвойне враждебное пове-
дение, доказывавшее, как мало она привыкла видеть посторонних.
Деревянная лестница, примыкавшая к стене, тотчас же затрещала под тя-
желыми шагами хозяина убогого жилища; весь согнувшись, он задом спускал-
ся к стоявшему в дверях священнику.
- Иду, иду, - говорил весьма удивленный Кадрусс. - Да замолчишь ли
ты, Марго! Не бойтесь, сударь, она хоть и лает, но не укусит. Вы желаете
винца, не правда ли? Ведь жара-то канальская... Ах, простите, - продол-
жал Кадрусс, увидев, с какого рода проезжим имеет дело. - Простите, я не
рассмотрел, кого имею честь принимать у себя. Что вам угодно? Чем могу
служить, господин аббат?
Аббат несколько секунд очень пристально смотрел на Кадрусса; каза-
лось, он даже старался и сам обратить па себя его внимание. Но так как
лицо трактирщика не выражало ничего, кроме удивления, что посетитель не
отвечает, он счел нужным положить конец этой сцене и сказал с сильным
итальянским акцентом:
- Не вы ли будете господин Кадрусс?
- Да, сударь, - отвечал хозяин, быть может еще более удивленный воп-
росом, нежели молчанием, - я самый; Гаспар Кадрусс, ваш слуга.
- Гаспар Кадрусс?.. Да... Кажется, так и есть. Вы жили когда-то в
Мельянских аллеях, на четвертом этаже?
- Точно так.
- И занимались ремеслом портного?
- Да; но дело не пошло. В этом проклятом Марселе так жарко, что я ду-
маю, там скоро вовсе перестанут одеваться. Кстати, о жаре; не угодно ли
вам будет немного освежиться, господин аббат?
- Пожалуй. Принесите бутылку вашего самого лучшего вина, и мы продол-
жим наш разговор.
- Как прикажете, господин аббат, - сказал Кадрусс.
И чтобы не упустить случая продать одну из своих последних бутылок
кагора, Кадрусс поспешил поднять люк, устроенный в полу комнаты, служив-
шей одновременно и залой и кухней.
Когда пять минут спустя он снова появился, аббат уже сидел на табуре-
те, опершись локтем на стол, между тем как Марго, которая, видимо, сме-
нила гнев на милость, услышав, что странный путешественник спросил вина,
положила ему на колени свою худую шею и смотрела на него умильными гла-
зами.
- Вы один здесь живете? - спросил аббат у хозяина, когда тот ставил
перед ним бутылку и стакан.
- Да, один, или почти один, господин аббат, так как жена мне не в по-
мощь; она вечно хворает, моя бедная Карконта.
- Так вы женаты! - сказал аббат с оттенком участия, бросив вокруг се-
бя взгляд, которым он словно оценивал скудное имущество бедной четы.
- Вы находите, что я небогат, не правда ли, господин аббат? - сказал,
вздыхая, Кадрусс. - Но что поделаешь; мало быть честным человеком, чтобы
благоденствовать на этом свете.
Аббат устремил на него проницательный взгляд.
- Да, честным человеком; этим я могу похвалиться, господин аббат, -
сказал хозяин, смотря аббату прямо в глаза и прижав руку к груди, - а в
наше время не всякий может это сказать.
- Тем лучше, если то, чем вы хвалитесь, правда, - сказал аббат. - Я
твердо верю, что рано или поздно каждый человек будет вознагражден, а
злой наказан.
- Вам по сану положено так говорить, господин аббат, - возразил Кад-
русс с горечью, - а каждый волен верить или не верить вашим словам.
- Напрасно вы так говорите, сударь, - сказал аббат, - может быть, я
сам докажу вам справедливость моих слов.
- Как это так? - удивленно спросил Кадрусс.
- А вот как: прежде всего мне нужно удостовериться, точно ли вы тот
человек, в ком я имею надобность.
- Какие же доказательства вам надо?
- Знавали вы в тысяча восемьсот четырнадцатом или тысяча восемьсот
пятнадцатом году моряка по имени Дантес?
- Дантес!.. Знавал ли я беднягу Эдмона! Еще бы, да это был мой лучший
друг! - воскликнул Кадрусс, густо покраснев, между тем как ясные и спо-
койные глаза аббата словно расширялись, чтобы единым взглядом охватить
собеседника.
- Да, кажется, его звали Эдмоном.
- Конечно, его звали Эдмон! Еще бы! Это так же верно, как то, что ме-
ня зовут Гаспар Кадрусс. А что с ним сталось, господин аббат, с бедным
Эдмоном? - продолжал трактирщик. - Вы его знали? Жив ли он еще? Свободен
ли? Счастлив ли?
- Он умер в тюрьме в более отчаянном и несчастном положении, чем ка-
торжники, которые волочат ядро на тулонской каторге.
Смертельная бледность сменила разлившийся было по лицу Кадрусса румя-
нец. Он отвернулся, и аббат увидел, что он вытирает слезы уголком крас-
ного платка, которым была повязана его голова.
- Бедняга! - пробормотал Кадрусс. - Вот вам еще доказательство в
подтверждение моих слов, господин аббат, что бог милостив только к дур-
ным людям. Да, - продолжал Кадрусс, - свет становится день ото дня хуже.
Пусть бы небеса послали на землю сперва серный дождь, потом огненный - и
дело с концом!
- Видимо, вы от души любили этого молодого человека, - сказал аббат.
- Да, я его очень любил, - сказал Кадрусс, - хотя должен покаяться,
что однажды позавидовал его счастью, но после, клянусь вам честью, я
горько жалел о его несчастной участи.
На минуту воцарилось молчание, в продолжение которого аббат не отво-
дил пристального взора от выразительного лица трактирщика.
- И вы знали беднягу? - спросил Кадрусс.
- Я был призван к его смертному одру и подал ему последние утешения
веры, - отвечал аббат.
- А отчего он умер? - спросил Кадрусс сдавленным голосом.
- Отчего умирают в тюрьме на тридцатом году жизни, как не от самой
тюрьмы?
Кадрусс отер пот, струившийся по его лицу.
- Всего удивительнее, - продолжал аббат, - что Дантес на смертном од-
ре клялся мне перед распятием, которое он лобызал, что ему не известна
истинная причина его заточения.
- Верно, верно, - прошептал Кадрусс, - он не мог ее знать. Да, госпо-
дин аббат, бедный мальчик сказал правду.
- Потому-то он и поручил мне доискаться до причины его несчастья и
восстановить честь его имени, если оно было чем-либо запятнано.
И взгляд аббата, становившийся все пристальнее, впился в омрачившееся
лицо Кадрусса.
- Один богатый англичанин, - продолжал аббат, - его товарищ по нес-
частью, выпущенный из тюрьмы при второй реставрации, обладал алмазом
большой ценности. При выходе из тюрьмы он подарил этот алмаз Дантесу в
благодарность за то, что во время его болезни тот ухаживал за ним, как
за родным братом. Дантес, вместо того чтобы подкупить тюремщиков, кото-
рые, впрочем, могли бы взять награду, а потом выдать его, бережно хранил
камень при себе на случай своего освобождения; если бы он вышел из
тюрьмы, он сразу стал бы богачом, продав этот алмаз.
- Так вы говорите, - спросил Кадрусс, глаза которого разгорелись, -
что это был алмаз большой ценности?
- Все в мире относительно, - отвечал аббат. - Для Эдмона это было бо-
гатство; его оценивали в пятьдесят тысяч франков.
- Пятьдесят тысяч франков! - вскричал Кадрусс. - Так он был с грецкий
орех, что ли?
- Нет, поменьше, - отвечал аббат, - но вы сами можете об этом судить,
потому что он со мною.
Глаза Кадрусса, казалось, шарили под платьем аббата, разыскивая ка-
мень.
Аббат вынул из кармана коробочку, обтянутую черной шагреневой кожей,
раскрыл ее и показал изумленному Кадруссу сверкающий алмаз, вправленный
в перстень чудесной работы.
- И это стоит пятьдесят тысяч франков?
- Без оправы, которая сама по себе довольно дорога, - отвечал аббат.
Он закрыл футляр и положил в карман алмаз, продолжавший сверкать в
воображении Кадрусса.
- Но каким образом этот камень находится в ваших руках, господин аб-
бат? - спросил Кадрусс. - Разве Эдмон назначил вас своим наследником?
- Не наследником, а душеприказчиком. "У меня было трое добрых друзей
и невеста, - сказал он мне, - я уверен, что все четверо горько жалеют
обо мне; один из этих друзей звался Кадрусс".
Кадрусс вздрогнул.
- "Другого, - продолжал аббат, делая вид, что не замечает волнения
Кадрусса, - звали Данглар, третий прибавил он, хоть и был мой соперник,
но тоже любил меня".
Дьявольская улыбка появилась на губах Кадрусса; он хотел прервать аб-
бата.
- Постойте, - сказал аббат, - дайте мне кончить, и, если вы имеете
что сказать мне, вы скажете потом. "Третий, хоть и был мой соперник, но
тоже любил меня, и звали его Фернан; а мою невесту звали..." Я забыл имя
невесты, - сказал аббат.
- Мерседес, - сказал Кадрусс.
- Да, да, совершенно верно, - с подавленным вздохом подтвердил аббат,
- Мерседес.
- Ну, и что же дальше? - спросил Кадрусс.
- Дайте мне графин с водой, - сказал аббат.
Кадрусс поспешил исполнить его желание.
Аббат налил воды в стакан и отпил несколько глотков.
- На чем мы остановились? - спросил он, поставив стакан на стол.
