ли; добившись этого, я поскакал в Отейль. Никто не входил в этот дом с
той минуты, как я из него вышел.
Было пять часов дня; я поднялся в красную комнату и стал ждать нас-
тупления ночи.
Пока я ждал там, все, что я целый год повторял себе в безысходной
тревоге, представилось мне еще более грозным.
Этот корсиканец объявил мне кровную месть; он последовал за мной из
Нима в Париж, он спрятался в саду и ударил меня кинжалом. И этот корси-
канец видел, как я рыл могилу, как хоронил младенца; он мог узнать, кто
вы такая; быть может, он это узнал... Что, если он когданибудь заставит
вас заплатить за сохранение ужасной тайны?.. Для него это будет самой
сладкой местью, когда он узнает, что не убил меня своим кинжалом. Поэто-
му необходимо было, на всякий случай, как можно скорее уничтожить все
следы прошлого, уничтожить все его вещественные улики, достаточно того,
что оно всегда будет живо в моей памяти.
Вот для чего я уничтожил договор, для чего прискакал сюда и теперь
ждал в этой комнате.
Наступила ночь; я ждал, чтобы совсем стемнело; я сидел без света, от
порывов ветра колыхались драпировки, и мне за ними мерещились притаивши-
еся шпионы; я поминутно вздрагивал, за спиной у меня стояла кровать, мне
чудились ваши стоны, и я боялся обернуться. В этом безмолвии я слышал,
как бьется мое сердце; оно билось так сильно, что, казалось, моя рана
снова откроется; наконец, один за другим замерли все звуки в селенье. Я
понял, что мне больше нечего опасаться, что никто не увидит и не услышит
меня, и я решился спуститься в сад.
Знаете, Эрмина, я не трусливей других. Но когда я снял висевший у ме-
ня на груди ключик от лестницы, который нам обоим был так дорог и кото-
рый вы привесили к золотому кольцу, когда я открыл дверь и увидел, как
длинный белый луч луны, скользнув в окно, стелется по витым ступеням,
словно привидение, я схватился за стену и чуть не закричал; мне каза-
лось, что я схожу с ума.
Наконец, мне удалось овладеть собой. Я начал медленно спускаться; я
не мог только побороть странную дрожь в коленях. Я цеплялся за перила,
иначе я упал бы.
Я добрался до нижней двери; за нею оказался заступ, прислоненный к
стене. У меня был с собой потайной фонарь; дойдя до середины лужайки, я
остановился и зажег его, потом пошел дальше.
Был конец ноября, сад стоял оголенный, деревья, словно скелеты, про-
тягивали длинные, иссохшие руки, опавшие листья и песок шуршали у меня
под ногами.
Такой ужас сжимал мое сердце, что, Подходя к рощице, я вынул из кар-
мана пистолет и взвел курок. Мне все время мерещилось, что из-за ветвей
выглядывает корсиканец.
Я осветил кусты потайным фонарем; там никого не было. Я огляделся: я
был совсем один; ни один звук не нарушал безмолвия, только сова кричала
пронзительно и зловеще, словно взывая к призракам ночи.
Я повесил фонарь на раздвоенную ветку, которую заметил еще в прошлом
году как раз над тем местом, где я тогда выкопал могилу.
За лето здесь выросла густая трава, а осенью никто ее не косил. Все
же мне бросилось в глаза одно место, не такое заросшее; было очевидно,
что я копал тогда именно здесь. Я принялся за работу.
Наступила, наконец, минута, которой я ждал уже больше года!
Зато как я надеялся, как старательно рыл, как исследовал каждый комок
дерна, когда мне казалось, что заступ на что-то наткнулся! Ничего! А
между тем я вырыл яму вдвое больше первой. Я подумал, что ошибся, не уз-
нал места; я осмотрел местность, вглядывался в деревья, старался припом-
нить все подробности. Холодный, пронизывающий ветер свистел в голых вет-
вях, а с меня градом катился пот. Я помнил, что меня ударили кинжалом в
ту минуту, когда я утаптывал землю на могиле; при этом я опирался рукой
о ракитник; позади меня находилась искусственная скала, служившая
скамьей для гуляющих; и, падая, я рукой задел этот холодный камень. И
теперь ракитник был справа от меня и скала позади; я бросился на землю в
том же положении, как тогда, потом встал и начал снова копать, расширяя
яму. Ничего! Опять ничего! Ящичка не было.
- Не было? - прошептала г-жа Данглар, задыхаясь от ужаса.
- Не думайте, что я ограничился этой попыткой, - продолжал Вильфор, -
нет. Я обшарил всю рощу; я подумал, что убийца, откопав ящичек и думая
найти в нем сокровище, мог взять его и унести, а потом, убедившись в
своей ошибке, мог снова закопать его; но нет, я ничего не нашел. Затем у
меня мелькнула мысль, что он мог и не принимать таких мер предосторож-
ности, а попросту забросить его куда-нибудь. В таком случае, чтобы про-
должать поиски, мне надо было дождаться рассвета. Я вернулся в комнату и
стал ждать.
- О боже мой!
- Как только рассвело, я снова спустился в сад. Первым делом я снова
осмотрел рощу; я надеялся найти там какие-нибудь следы, которых мог не
заметить в темноте. Я перекопал землю на пространстве в двадцать с лиш-
ним футов и на два с лишним фута вглубь. Наемный рабочий за день не сде-
лал бы того, что я проделал в час. И я ничего не нашел, ровно ничего.
Тогда я стал искать ящичек, исходя из предположения, что его куда-ни-
будь закинули. Это могло произойти по дороге к калитке; но и эти поиски
оказались такими же бесплодными, и, скрепя сердце, я вернулся к роще, на
которую тоже не питал больше никаких надежд.
- Было от чего сойти с ума! - воскликнула г-жа Данглар.
- Одну минуту я на это надеялся, - сказал Вильфор, - но это счастье
не было дано мне. Все же я собрал все свои силы, напряг свой ум и спро-
сил себя: зачем этот человек унес бы с собой труп?
- Да вы же сами сказали, - возразила г-жа Данглар, - чтобы иметь в
руках доказательство.
- Нет, сударыня, этого уже не могло быть; труп не скрывают в течение
целого года, его предъявляют властям и дают показания. А ничего такого
не было.
- Но что же тогда? - спросила, дрожа, Эрмина.
- Тогда нечто более ужасное, более роковое, более грозное для нас:
вероятно, младенец был жив и убийца спас его.
Госпожа Данглар дико вскрикнула и схватила Вильфора за руки.
- Мой ребенок был жив! - сказала она. - Вы похоронили моего ребенка
живым! Вы не были уверены, что он мертв, и вы его похоронили!
Госпожа Данглар выпрямилась во весь рост и стояла перед королевским
прокурором, глядя почти с угрозой, стискивая его руки своими тонкими ру-
ками.
- Разве я мог знать? Ведь это только мое предположение, - ответил
Вильфор; его остановившийся взгляд показывал, что этот сильный человек
стоит на грани отчаяния и безумия.
- Мое дитя, мое бедное дитя! - воскликнула баронесса, снова падая в
кресло и стараясь платком заглушить рыдания.
Вильфор пришел в себя и понял, что, для того чтобы отвратить от себя
материнский гнев, ему необходимо внушить г-же Данглар тот же ужас, кото-
рым охвачен он сам.
- Ведь вы понимаете, что, если это так, мы погибли, - сказал он,
вставая и подходя к баронессе, чтобы иметь возможность говорить еще ти-
ше. - Этот ребенок жив, и кто-то знает об этом, кто-то владеет нашей
тайной; а раз Монте-Кристо говорит при нас об откопанном ребенке, когда
этого ребенка там уже не было, - значит, этой тайной владеет он.
- Боже справедливый! Это твоя месть, - прошептала г-жа Данглар.
Вильфор ответил каким-то рычанием.
- Но ребенок, где ребенок? - твердила мать.
- О, как я искал его! - сказал Вильфор, ломая руки. - Как я призывал
его в долгие бессонные ночи! Я жаждал обладать королевскими сокровищами,
чтобы у миллионов людей купить их тайны и среди этих тайн разыскать
свою! Наконец однажды, когда я в сотый раз взялся за заступ, я в сотый
раз спросил себя, что же мог сделать с ребенком этот корсиканец; ведь
ребенок обуза для беглеца; быть может, видя, что он еще жив, он бросил
его в реку?
- Не может быть! - воскликнула г-жа Данглар. - Из мести можно убить
человека, но нельзя хладнокровно утопить ребенка!
- Быть может, - продолжал Вильфор, - он снес его в Воспитательный
дом?
- Да, да, - воскликнула баронесса, - конечно, он там!
- Я бросился в Воспитательный дом и узнал, что в эту самую ночь, на
двадцатое сентября, у входа был положен ребенок; он был завернут в поло-
вину пеленки из топкого полотна; пеленка, видимо, нарочно была разорвана
так, что на этом куске остались половина баронской короны и буква Н.
- Так и есть, - воскликнула г-жа Данглар, - все мое белье было поме-
чено так; де Наргон был бароном, это мои инициалы. Слава богу! Мой ребе-
нок не умер.
- Нет, не умер.
- И вы говорите это! Вы не боитесь, что я умру от радости? Где же он?
Где мое дитя?
Вильфор пожал плечами.
- Да разве я знаю! - сказал он. - Неужели вы думаете, что, если бы я
знал, я бы заставил вас пройти через все эти волнения, как делают драма-
турги и романисты? Увы, я не знаю. За шесть месяцев до того за ребенком
пришла какая-то женщина и принесла другую половину пеленки. Эта женщина
представила все требуемые законом доказательства, и ей отдали ребенка.
- Вы должны были узнать, кто эта женщина, разыскать ее.
- А что же я, по-вашему, делал? Под видом судебного следствия я пус-
тил по ее следам самых ловких сыщиков, самых опытных полицейских аген-
тов. Ее путь проследили до Шалона; там след потерялся.
- Потерялся?
- Да, навсегда.
Госпожа Данглар выслушала рассказ Вильфора, отвечая на каждое событие
то вздохом, то слезой, то восклицанием.
- И это все? - сказала она. - И вы этим ограничились?
- Нет, - сказал Вильфор, - я никогда не переставал искать, разузна-
вать, собирать сведения. Правда, последние два-три года я дал себе неко-
торую передышку. Но теперь я снова примусь еще настойчивей, еще упорней,
чем когда-либо. И я добьюсь успеха, слышите; потому что теперь меня под-
гоняет уже не совесть, а страх.
- Я думаю, граф Монте-Кристо ничего не знает, - сказала г-жа Данглар,
- иначе, мне кажется, он не стремился бы сблизиться с нами, как он это
делает.
- Людская злоба не имеет границ, - сказал Вильфор, - она безгранич-
нее, чем божье милосердие. Обратили вы внимание на глаза этого человека,
когда он говорил с нами?
- Нет.
- А вы когда-нибудь смотрели на него внимательно?
- Конечно. Он очень странный человек, но и только. Одно меня порази-
ло: за этим изысканным обедом, которым он нас угощал, он ни до чего не
дотронулся, не попробовал ни одного кушанья.
- Да, да, - сказал Вильфор, - я тоже заметил. Если бы я тогда знал
то, что знаю теперь, я бы тоже ни до чего не дотронулся; я бы думал, что
он собирается нас отравить.
- И ошиблись бы, как видите.
- Да, конечно; но поверьте, у этого человека другие планы. Вот почему
я хотел вас видеть и поговорить с вами, вот почему я хотел вас предосте-
речь против всех, а главное - против него. Скажите, - продолжал Вильфор,
еще пристальнее, чем раньше, глядя на баронессу, - вы никому не говорили
о нашей связи?
- Никогда и никому.
- Простите мне мою настойчивость, - мягко продолжал Вильфор, - когда
я говорю - никому, это значит никому на свете, понимаете?
- Да, да, я прекрасно понимаю, - сказала, краснея, баронесса, - ни-
когда, клянусь вам!
- У вас пет привычки записывать по вечерам то, что было днем? Вы не
ведете дневника?
- Нет. Моя жизнь проходит в суете; я сама ее не помню.
- А вы не говорите во сне?
- Я сплю, как младенец. Разве вы не помните?
Краска залила лицо баронессы, и смертельная бледность покрыла лицо
Вильфора.
- Да, правда, - произнес он еле слышно.
- Но что же дальше? - спросила баронесса.
- Дальше? Я знаю, что мне остается делать, - отвечал Вильфор. - Не
пройдет и недели, как я буду знать, кто такой этот Монте-Кристо, откуда
он явился, куда направляется и почему он нам рассказывает о младенцах,
которых откапывают в его саду.
Вильфор произнес эти слова таким тоном, что граф вздрогнул бы, если
