дороге.
-- Я видел сапог... -- шепнул Федор Иванович. -- Из машины
высунулся.
-- Сапог... -- Свешникова передернула усмешка. -- Вас-то
что сюда принесло?
-- Меня дело принесло. Служба. Вот вы что там делали... с
фонариком? Руководили операцией? У вас кровь на лбу...
-- Руководил операцией специалист... Парашютист...
Ай-яй-яй! -- он рванулся было бежать куда-то, но остановился и
медленно прошелся кривым кругом. Согнувшись, как будто у него
заболел живот, тряхнул головой. Федор Иванович недоверчиво
наблюдал за ним.
-- Что за парашютист еще?.. Вы не первый раз о нем...
-- После, после... А решили исход все-таки вы, дорогой
Федор Иванович. Можете и это себе в актив. Вы же собираете
такие воспоминания... Шепнуть могу Кассиану Дамиановичу. Чтоб
отметил вас.
Они молча долго шли по дороге к парку.
-- Вообще в эту ночь лучше бы вам спать дома, -- сказал
наконец Свешников. -- Загадочная вы фигура... Зачем вы полезли
к машине? Покататься в ней захотелось? Чего это вы крик там
подняли?
-- Тут закричишь... -- Федор Иванович уже опомнился,
напряженно искал ответы. -- Он же мне так и не сказал, где у
него новый сорт. А обещал сказать...
-- Нет, вас не поймешь... Надо же, как складывается
иногда... Мгновения какие бывают... Кто затесался!.. Так хорошо
было все продумано.
-- У кого?
-- У них хорошо. А у меня еще лучше. И вот... Кто вы
такой, Федор Иванович?
И, умолкнув, сойдясь ближе, они долго смотрели друг на
друга.
VII
Проворочавшись на своей постели в течение остатка ночи,
вспомнив все слова и движения Свешникова, его бег через кусты и
кровавое исцарапанное лицо, подвергнув все недоверчивому
пересмотру, Федор Иванович пришел к выводу, что полковник сидел
около труб со своей собственной задачей. Он, видимо, хотел
перехватить там Стригалева и направить по другому пути, мимо
расставленных неким парашютистом засад -- все они полковнику
были известны. Целых два человека старались спасти Ивана
Ильича, и в результате он оказался там. "Действовал из лучших
побуждений и в результате погубил еще одного хорошего
человека". Эта мысль без конца ударяла, била, как таран в
ворота. Узнать бы, каким видит себя в этой истории полковник...
"Нет, я полез, я главная причина. Без меня все прошло бы
хорошо".
Но Федор Иванович был не из тех, кто склонен безрассудно и
сверх меры казнить себя. К утру, устав от угрызений, он стал
думать спокойнее. Он уже видел всю цепь причин и следствий.
Сразу, как только немного остыл, он понял, наконец, что ни он,
ни полковник -- не главные звенья в этой цепи. Могло и так
получиться, что он не пошел бы ночью предупреждать Стригалева,
лег бы спать, а утром его ждала бы уже новость об удачной
княжеской охоте на схоласта. Потому что в разрыве у труб ждал
бы не полковник, а те двое -- слабо улыбающиеся, молодые. Могли
бы ведь и так расположиться карты. Вот тогда бы действительно
был виновен он, Федор Иванович. А сейчас, когда в картине стали
видны и передний план, и все ее глубины, все больше
вырисовывались отнесенные далеко назад, в дымку, две египетские
статуи, вырубленные из песчаника множеством прилежных работяг
Одна громадная, тощая, с угловатыми плечами и с челкой на лбу,
другая -- меньше, как будто детеныш первой, сделанная из
осколка той же скалы, тоже тощая, с узким лицом и
непропорционально большой шевелюрой. И стало видно, что и Федор
Иванович, и полковник Свешников делали то, что им полагалось
делать. Единственное, что можно было бы поставить им в вину, --
это то, что, действуя на виду у этих каменных богов, они
слишком долго присматривались друг к другу, так и не успели
сделать открытий, рождающих полное доверие, а вернее -- знание
человека. Если бы успели, все, может быть, кончилось бы иначе.
Кто же этот парашютист? Такой вопрос Федор Иванович тоже
несколько раз задал себе в эту ночь. Он, в общем, догадывался,
что Свешников дал это название меньшей из статуй. Эта мысль
родилась сама собой, ею повеяло еще там, на дороге, и
неизвестно откуда. Но она укрепилась, когда, расставаясь с
полковником и ощупывая при этом ушибленное плечо, Федор
Иванович вдруг заметил, что Свешников угрюмо смотрит туда же,
на место ушиба, и качает головой. Собирая губы в трубку, он
словно хотел поставить какую-то последнюю точку. И эта точка,
наконец, была им поставлена:
-- Сапожок-то... Узнали?..
После всех этих размышлений возникла настоятельная
потребность встретиться еще раз и выведать все до конца.
Похоже, что и с той стороны такая потребность тоже была. Потому
что, выйдя на следующий день после работы прогуляться по
Советской улице со слабой надеждой встретить Свешникова, Федор
Иванович почти сразу, у сквера, увидел полковника. И тот сразу
же направился к нему. В своем штатском костюме светло-табачного
цвета этот лысеющий рыжеватый блондин с широченным торсом был
похож на спортсмена-гиревика. Глаз его не было видно -- он уже
улыбался добродушной профессиональной улыбкой. Здоровая алая
кровь играла под прозрачной нежной кожей щек, мягкие розовые
губы, окруженные неуловимым золотом бритой щетины, все время
жили, изображая ясный ум, хорошее настроение, власть и чуть
заметное превосходство над избранным для беседы настороженным и
неглупым кандидатом наук. И Федора Ивановича сразу же озарила
мгновенная и четкая мысль: почему всегда в первую минуту
встречи со Свешниковым возникают такие определенные и острые
прозрения, в общем, благоприятные для этого человека?
-- Здравствуйте, полный подозрений человек, -- сказал
полковник, протягивая ему толстую и добродушную крапчатую лапу.
-- Я так и знал, что вы выйдете сюда, чтоб встретить меня.
Пройдемся? Не возражаете?
-- Я для этого и пришел сюда, -- строго сказал Федор
Иванович.
-- Хорошее начало! -- Свешников стал еще веселее. --
Пойдем вниз по скверу. Не возражаете?
И они пошли по скверу между двумя рядами свежезеленых лип.
-- У вас очень строгий вид, -- сказал Свешников. --
Учитесь властвовать собой, не всякий вас, как я, поймет. К беде
неопытность ведет.
-- Заменять серьезное выражение лица... более
соответствующее ожидаемой беседе... излишне веселым -- не
значит властвовать собой. Веселье больше похоже на
неуверенность.
Открыто улыбающееся мягкое лицо полковника на миг словно
обсыпалось неуловимой пылью -- он отреагировал на недружелюбную
настороженность Федора Ивановича. Но алая кровь есть алая
кровь. Розовые губы приятно задвигались, как бы выбирая слово
попокладистее, светло-серые с желтизной глаза, показав на миг
бьющее веселье, закрылись от улыбки. Он ничего не говорил,
только щупал губами какие-то слова и все смотрел, смотрел на
Федора Ивановича.
-- Вот сюда теперь свернем, а? -- весело сказал он. -- Не
возражаете?
"Куда он меня?.. -- подумал Федор Иванович. -- Ладно,
пойдем, посмотрим".
-- Чему это вы так радуетесь все время? -- спросил он.
-- Нам с вами на улице нельзя быть серьезными. Учитесь
властвовать собой. Улыбайтесь. Теперь на минутку сюда. --
Полковник подошел к будке телефона-автомата. -- Я команду
передам. Если не будете против. -- Он вошел в будку, проворно
сунул монету, завертел диск. Замер, слушая. -- Это ты, Петрова?
-- спросил строго. -- Почему не рапортуешь, как положено?
Ладно, мы уже идем. Как с кем? С кем говорил. Вот с этим самым.
Я был прав, чутье меня не подвело. Так что вот... Минут через
пятнадцать...
Он повесил трубку и вывалился из будки.
-- Пойдемте дальше. Вы ничего не спрашиваете, это хорошо.
-- Пока ничего не спрашиваю, -- сказал Федор Иванович.
-- Нет, здесь направо...
Они свернули в переулок. Теперь шли молча. Один что-то
готовил, другой напряженно ждал.
-- Вот сюда, -- Свешников, взяв под руку, повернул его в
подъезд пятиэтажного дома из серого кирпича. -- Пойдемте.
Осталось немного. Вот, по лестнице... А теперь сюда...
-- Куда это вы меня? -- спросил Федор Иванович,
останавливаясь.
Страх давно уже сдавил Федора Ивановича. Но, сжав
затвердевшие губы, он заставил себя идти. "Пойдем, посмотрим.
Проявим... Не знаю, можно ли это назвать мужеством..."
Свешников подвел его к двери, окрашенной в шоколадный цвет, и
сунул латунный ключ в замок. Дверь открылась. Легко запахло
жаренным на масле тестом.
-- Мы пришли ко мне, -- сказал он, пропуская Федора
Ивановича в коридор. -- Попробуем жениных пирогов Наверное, еще
не остыли.
Федор Иванович остановился.
-- Сейчас вы перестанете улыбаться. Все-таки, вы, Михаил
Порфирьевич, профессионал. И от этого, не знаю, уйдете ли
когда-нибудь. У вас у всех в крови... Есть манера -- показывать
остренький зуб всем и каждому. Весело пугать. Так это...
покусываете. Ведь вы должны же знать, чего может ожидать
человек от общения с вами! Еще в Библии сказано: будь осторожен
в дружбе с имеющими власть лишать жизни. Если кусать -- надо
только всерьез. А вы играете. В смерть...
Свешников выкатил белые с серым глаза. Федор Иванович,
подняв на него спокойный благосклонный взгляд, продолжал с
легкой грустью:
-- Вы что -- забыли, где мы с вами встречались ночью?
Забыли, что происходит? Я не буду сегодня есть у вас пироги.
Сегодня у нас будет очень серьезный разговор.
За стеклянной дверью, ведущей из коридора в комнату,
кто-то пел, какая-то женщина с полным молодым низковатым
голосом. Вместе с пением слышалось и постукивание щетки,
завернутой в тряпку. Там шла уборка. Женщина пела со
старомодными эстрадными подвывами в голосе, но слова были
серьезны: "Мы идем на смену ста-арым, утомившимся бойцам --
мировым зажечь па-ажаром пролетарские сердца!" Все было очень
естественно, и Федор Иванович тут же сообразил, что во времена
молодости этой женщины даже под гитару, даже весной, в парке
звучали именно такие слова, и не мешали молодой жизни.
-- Настя! Покажись! У нас гость! -- хрипло позвал
Свешников. -- Во, как вы меня. Даже охрип. Настя! Не слышит...
Дверь открылась. Вошла круглолицая, с прямым, смелым
взглядом женщина в пестром ситцевом платье и домашних суконных
тапках. Оперлась на свою щетку.
-- Привет!..
У нее были мужские рабочие руки. Седые, мертвые волосы ее
были плоско срезаны на уровне ушей -- так стриглись в начале
тридцатых годов.
-- Настя, это Федор Иванович, он сейчас мне хорошо врезал,
и по делу. И я ничего не могу ему сказать, он прав.
Все трое прошли мимо стеклянных створок и оказались в
большой комнате с ковром на стене, с диваном, на спинке
которого был приколот кружевной ромб. Пахло туалетным мылом и
пирогами. Мужчины сели на диван, зазвеневший старыми пружинами.
Женщина с грохотом придвинула квадратный стол -- одной рукой,
как будто мальчишку за ухо подтащила.
-- Мы не будем есть пирогов, -- сказал Свешников.
-- Как страшно! -- сказала она, посмотрев. -- Что
случилось?
-- То самое, ты знаешь.
-- Предрассудки. Мы с тобой, Миша, в молодости приняли
авансом такой пост, что на три жизни хватит. Пироги не
отразятся на вашем политическом лице, они не с барского стола.
Я несу.
Но на всякий случай она оглянулась на Федора Ивановича.
-- Давай, -- сказал Свешников.
Седая женщина с мужскими ухватками ушла, и в коридоре
опять запела: "Под натиском белых, наемных солдат... отряд
