тоска захватила душу Федора Ивановича от этих слов. -- Вот
как... Хотел отгородиться... И в пределах этой ограды иметь
свободу научного мышления. Свободу проверять гипотезы. Мне же
только и нужно -- свобода общения с научной истиной! Не помогла
и собственная изба. Бобер хочет плотину строить, только вот мех
у него привлекательный. На боярскую шапку хорош...
-- Я выйду первым и посмотрю, -- сказал Федор Иванович. --
Стукну в окно.
Он вышел на крыльцо. Было свежо, светло и пустынно. Над
парком низко светилось кривое лезвие луны. Посмотрев направо и
налево, он под самой стеной дома, в мягкой тени прошел до угла.
За углом тоже затаилась пустыня. Это был самый тихий, последний
час ночи. Не спеша прошагав до опушки парка, Федор Иванович
скрылся в черной гуще и оттуда несколько минут наблюдал. Было
по-прежнему тихо и безлюдно. Все остановилось. Обежав опушкой
половину большого круга, он вышел из-за сараев и, не спеша
пройдя к крыльцу, стукнул в свое окно. Наружная дверь сразу же
неслышно открылась. Как будто Стригалев уже давно стоял там.
Федор Иванович вошел в коридор и тихо сказал ему в
затылок:
-- К сараям идите. А оттуда -- к опушке.
-- В два, -- шепнул Иван Ильич.
-- В два... -- отозвался шепот из-за двери.
Утром позвонил Кассиан Дамианович.
-- Болит голова после вчерашнего?
-- Кассиан Дамианович, полная ясность! Готов к любым
заданиям.
-- Молодец. Значится, так. Давай-ка в двенадцать
прогуляемся с тобой. Не догадываешься, куда? Ах, догадался! Ну
ж ты у меня и башка! Прав Саул, -- вундеркинд. Так вот,
значится, в двенадцать. Мы ж сегодня отбываем в Москву.
Встречай нас около своего крыльца, оттуда и пойдем. Хочу
обозреть, что там осталось от наследства.
-- Печати будем ломать?
-- Зачем ломать? Ты как ходишь?
-- Так я же через забор...
-- Вот и полюбуетесь с Саулом, как батька умеет через
забор. Ты еще плохо знаешь своего батьку. Ты еще ничего, сынок,
о нем не знаешь. Держись крепче за батькин фост. Не прогадаешь.
В двенадцать часов Федор Иванович -- в сапогах и
застиранной куртке из тонкого брезента ждал гостей у крыльца.
Точно в назначенное время подошли академик -- в том же светлом
тонком пыльнике, который был у него год назад, -- и маленький,
тонконогий, с очень широким корпусом Брузжак -- в пиджаке с
толстыми плечами. Пока здоровались и обменивались впечатлениями
о вчерашней пирушке, лицо Саула несколько раз заметно
переменилось. В основном, он старался смотреть героем. Но
иногда, в зависимости от поворотов беседы в лице его проступала
сладость, а в иные моменты сквозь сироп вдруг взглядывал
холодный наглец и, оглянувшись на академика, вставлял в
разговор какой-нибудь неприятный "финичек", специально для
Федора Ивановича, какой-нибудь шутливый намек на его
неискренность по отношению к Советской власти. Хороший собака
все время, между делом, старался достать его горлянку. Академик
с интересом это наблюдал.
Не спеша они пошли через парк. Вражда сама собой
разъединила Федора Ивановича и Брузжака и поставила по краям
шеренги. "Правая рука" шел справа, это получилось само, а Саул
-- слева, его не было видно.
-- Что ты там, Федя, генералу нагородил? -- спросил вдруг
Кассиан Дамианович. -- Жалуется он на тебя. "Не имею права
давать хода эмоциям. Не хочу пустых придирок". Он прав,
заключение твое беззубое. Враги забросили идеологическое
оружие, и твоя обязанность была разглядеть глазом ученого все
то, что он глазом криминалиста еще видел в тумане. В тумане, но
видел! А ты...
-- Не считаю разговор о клетке идеологической борьбой, --
холодно сказал Федор Иванович. -- И глаз этого криминалиста
видит не то, что есть.
-- Старик, тебя-то он увидел насквозь, -- вставил
дружеским тоном Саул.
-- Почему же ты не пришел ко мне, к своему батьке? Если на
тебя такая мягкотелость напала... Почему к генералу свои слюни
понес? Я его рекомендую, я его подаю как непримиримого борца, а
он меня дискредитирует... -- академик остановился. -- Шел бы ко
мне. Я тебе все бы руками в два счета развел. Ты мичуринец? Ты
прав? Вот и бей!
-- Ха! Мичуринец! -- вставил Саул, беспечно смеясь. --
Старик, ты богоискатель!
И высунулся из-за академика со своей дружественной
улыбкой.
-- Не лезь! -- оборвал его Кассиан Дамианович. -- . В
другой раз, Федя, ко мне, ко мне со всеми вопросами. Я У тебя
исповедник, я твой пастырь. Ты там что-то ему насчет структур
заливал... Насчет клеточных структур. Х-ха! Да ты знаешь, что
такое клеточные структуры? Это ж питательная среда, на которой
сейчас же разовьется микроб вейсманизма-морганизма! Как тиф! А
ты их студентам. Изучать...
-- Старик, тебе только дай... -- начал было Саул.
-- Ты хороший парень, -- перебил его Рядно, явно игнорируя
Саула и даже морщась. -- Но уклон у тебя академический.
Староакадемический, я имею в виду. А тебе бы надо знать, что в
эти дни, когда идет такая борьба, и академики становятся
другими, не такими, как раньше. Как ты этого не замечаешь?
-- Старик, это уклон не староакадемический. Он больше
смахивает на правооппортунистический, -- сказал весело Саул.
-- Это ты мне говоришь? -- Касьян остановился.
-- Нет! Кассиан Дамианович! Вам сказать "старик" разве я
смогу? Нашему будущему доктору наук, вот кому.
На академика смотрел совсем другой человек -- покорный
младший соучастник беседы, безоговорочно принимающий его
сторону. Федор Иванович поймал себя на том, что любуется этой
то и дело меняющейся физиономией и не может оторвать взгляда.
Лицо Брузжака притягивало его. И он заставил себя опустить
глаза. Академик увидел это и молча, обстоятельно посмотрел на
обоих.
-- Возможно, что я действительно мягкотел, -- заговорил
Федор Иванович, отвечая академику и только ему, -- возможно.
Но, помимо этого, я все же ваш сотрудник...
-- Старик, к чему эти оправдания? -- весело вмешался
Брузжак. -- Советская власть тебе верит. Пока...
-- И как сотрудник я вижу, что нам нельзя ошибаться, что
эти ошибки сейчас же будут использованы врагом. Ведь если бы я
вместо объективной научной экспертизы выступил с политической
оценкой фильма и с обвинениями, что очень нужно генералу, то я,
по существу, проделал бы его работу и снял бы с него
ответственность за их предстоящее решение.
-- А тебя, старик, оно беспокоит? -- полюбопытствовал
Брузжак.
А Кассиан Дамианович даже остановился:
-- Разве ты не знаешь, что за каждый твой шаг отвечает
батька?
-- Именно поэтому я и обдумываю все свои шаги.
-- Ничего, старик. Я уже написал другое заключение, --
сказал Брузжак. -- И политическую оценку дал. И взял на себя
ответственность, которой ты так боишься.
-- Когда же ты успел? -- удивился Федор Иванович.
-- Ночью, старик, ночью. Когда ты спал.
-- А я думал, что ты...
-- Он все успевает, -- заметил академик, хихикнув. --
Голова об экспертизе думает, а уста признаются в любви.
Так, искусственно беседуя и все больше нагнетая злую
напряженность, они пересекли по мощеной дороге поле и свернули
к трубам. Тут в разрыве между концами труб Брузжак остановился
и некоторое время холодно смотрел в железный зев, который,
казалось, был готов принять маленького человечка. Затем
тронулись дальше и подошли к забору. Кассиан Дамианович увидел
желтые печати на калитке и усмехнулся.
-- Значится, это здесь... Ну-ка, покажи нам, как ты умеешь
нарушать закон.
Федор Иванович отошел в сторону и с разбегу, схватившись
за верхний край забора, одним махом перескочил его. И очутился
в знакомом внутреннем дворике с альпийской горкой посредине.
Захваченные врасплох духи запустения метнулись по углам, и
что-то тоскливо стеснило грудь. Дворик начал зарастать
сорняками. Темная зелень георгинов разрослась, полностью скрыв
валуны.
-- Эй! Ты забыл про нас? -- окликнул с улицы академик.
-- Сейчас, Кассиан Дамианович. Сейчас помогу.
-- Помогу!.. -- академик насмешливо крякнул. -- Ты забыл,
что твой батька когда-то был Касьян.
В край забора вцепились напряженные сухие пальцы. Длинная
нога в ботинке и в белой обмотке стариковских подштанников под
завернувшейся штаниной закинулась на забор. С минуту в такой
позе академик сопел, накапливая силы, потом рванулся, и
туловище его перевалилось через дощатый край.
-- Держи! -- успел он простонать, и Федор Иванович принял
тяжелое костлявое тело.
Став на ноги, академик огляделся.
-- У нас с тобой, Федя, это прилично получается. Сразу
видно, хлопцы из народа. -- И шагнул к альпийской горке. -- Что
это у него тут?
-- Георгины.
-- А там, внизу, ничего нет? Под георгинами?
-- Камнеломка. Троллейбус здесь разводил цветы. -- И
отведя в сторону охапку темной цветочной листвы, прикрыв рукой
не вовремя развернувшийся картофельный цветочек, тут же и
отщипнув его, Федор Иванович показал академику голубой коврик
из камнеломки, сквозь который проглядывали валуны.
-- Цветочками занимался... -- задумчиво проговорил Кассиан
Дамианович. Его степные выцветшие глаза уже покинули альпийскую
горку, уже шарили вокруг.
-- Так, значится... -- он понизил голос. -- Заметь себе,
Федя, тебе сейчас нельзя ошибок допускать. Генерал сильно тобой
заинтересовался. Попкой вертит. Как кот на мыша... А это куда
ход? -- Кассиан Дамианович шагнул к калитке. У калитки вдруг
вспомнил: -- Саул! Ты что?
За забором было тихо.
-- Помоги ему, -- шепнул академик.
Федор Иванович нащупал ногой прожилину забора и перескочил
на ту сторону. Он сразу увидел своего врага, висевшего на
вытянутых руках на заборе. Саул сумел уцепиться за край, но на
это усилие ушла вся его энергия, и теперь, вися, он с каждой
минутой слабел еще больше.
Федор Иванович мог бы насладиться его бедой, но об этом
как-то не подумалось. Чувствуя острую неловкость, глядя в
сторону, он подошел к Брузжаку.
-- Федя, под микитки его бери, -- негромко подсказал из-за
забора Кассиан Дамианович.
И взяв "под микитки" довольно тяжелое жирное тело Саула,
Федор Иванович поднял его и перевалил через забор. Там принял
его академик.
Потом они все трое молча стояли несколько секунд. Не
глядели друг на друга. Кассиан Дамианович не удержался, пыхнул
под нос смешком:
-- Пх-ух-х! Как же ты справлялся там? Куда ночью ездил...
Ответа не было. Академик пошел к калитке, и там негромко
сказал Федору Ивановичу:
-- Кому что... Он же действительно и заключение успел
написать. Острое. Отослали сегодня...
Молча они прошли к огороду, побрели в обход.
-- Что это за картошка посажена? -- спросил академик. --
Как ты думаешь, Саул Борисыч, какой сорт?
Он хотел протянуть руку Брузжаку, вывести из неловкости.
Но нечаянно нанес второй удар.
Саул, сорвав лист картофеля, осмотрел его и, бросая,
обронил с докторской уверенностью:
-- "Ранняя Роза".
-- Федь, а ты что скажешь? Только не ври. Я знаю тебя, ты
уже хочешь мне соврать. Не ври. Даже из высших соображений.
Федор Иванович действительно хотел согласиться с
Брузжаком. Душа его еще не успокоилась после конфуза,
приключившегося с Саулом при взятии забора. И он знал, что
самолюбивого Брузжака ждет новая рана. Не хотелось его казнить.
-- Чего молчишь? Я тебе не разрешаю врать. Какой это сорт?
Мне это нужно.
-- "Обершлезен", -- сказал Федор Иванович.
-- Почему "Обершлезен"? Докажи. Мне нужно.
