появится. Данные точные. Готовьтесь принимать.
-- Это вы хорошо мне сказали. Надо подготовиться.
-- Надо. Он с первого дня включится в наблюдение. Чайник
ровно и громко шумел. Федор Иванович взял в шкафу пачку чая.
-- Чувствуете, какой росток дала спящая почка? -- сказал
через плечо. -- Какой росток!
-- Больше, чем сама яблоня, -- угрюмо согласился
Стригалев. И добавил, покачав черной лохматой головой: -- Я не
имею права садиться в тюрьму. И вы тоже. Нельзя никак сорт им в
руки. Это, Федор Иванович, главный пункт. В случае полного
провала уничтожайте все. Недрогнувшей рукой. Решение принимать
доверяю одному вам. В руках Касьяна это превратится в
величайшее достижение его науки. И в оружие против хороших
ребят. Он же вынет и покажет обещанные сорта! На них он еще
десять лет продержится... От настоящей науки не останется и
следа.
Наступила долгая пауза.
-- Это же надо, -- Стригалева даже подбросил горький
смешок. -- Двадцать лет! Двадцать лет продержаться на обещаниях
и на цитатах из Маркса с Энгельсом. Я от него в восхищении!
Он ножом достал из банки кусочек масла и положил в рот.
Кастрюля с картошкой дрожала на плитке, из-под крышки косо
выбивался пар. Долив туда кипятку из чайника и добавив в чайник
воды из крана, Федор Иванович оглядел все хозяйство и
повернулся к Ивану Ильичу.
-- Вы запритесь, а я к тете Поле выбегу, -- сказал он. --
Возьму у нее молочка и крупы. Потом откроете -- я рукой по
двери сверху вниз проведу.
Минут через десять он вернулся, неся манную крупу в
стакане и бутылку молока. Провел в темноте рукой по своей двери
сверху вниз. Подождав, провел еще раз, скребя ногтями. За
дверью все так же было тихо. Ни звука в ответ. "Заснул", --
подумал он, покачав головой. Поставил стакан и бутылку на пол к
стене и вышел на крыльцо. Долго стоял там, иногда покачивая
головой, кивая своим мыслям. "Да, -- думал он, -- бедняга ты,
мой двойничок, хлебнул за десятерых. Наследство твое придется
строго охранять. Главный пункт звучит четко и не допускает
полутонов. Если что -- недрогнувшей рукой. Но это ёесли что" не
должно наступить. Впрочем, это уже рассуждения. Они в пункт не
входят. Пункт касается только самого случая".
Постояв минут двадцать, Федор Иванович вспомнил о картошке
и бросился к своему желто светящемуся окну. Несколько раз остро
ударил костяшками по стеклу. Потом пробежал в коридор, провел
рукой по насторожившейся двери. Замок тут же щелкнул. Иван
Ильич, открыв, вернулся на койку. Ворочался, сопел -- боролся
со сном. В комнате сильно пахло вареной картошкой.
-- Не знаю, спать или картошку есть, -- гудел Стригалев,
зевая и мотая головой. -- Этот запах можно сравнить только с
запахом пекарни. Когда хлебец свежий вынут. Бабушка Елены
Владимировны говорила... Картошка любит, чтоб ее подавали с
раскипа. Пожалуй, поем, -- он стрельнул в сторону кастрюли
внимательным глазом: -- Правильно, надо делать пюре.
Федор Иванович ложкой сосредоточенно толок разваренные
картофелины.
-- Это какой сорт? Не "Мохавк"? -- приговаривал Иван
Ильич, следя за его работой, стараясь побольше говорить. -- Вы
возьмите из моего наследства толкушку. Дубовая, вам отдаю.
Будете картошку толочь. В кухне найдете, в печурке. Дайте-ка
попробовать ложечку. Вроде "Мохавком" пахнет, а? И белизна...
Н-да... Собственная картошка -- это свобода прогрессивной
мысли. Сейчас ведь нет гуманных врагов времен феодализма. Когда
победитель обнимал капитулировавшего, возвращал ему шпагу и,
облобызав, сажал пировать рядом с собой...
-- Вы, между прочим, сидите на части своего наследства, --
сказал Федор Иванович, -- все пакеты с семенами, что уцелели,
-- под койкой, в мешке. И микротом...
-- А микроскоп что же? Не нашли? А на чердак лазили?
Загляните, там он, в уголке. Все это теперь ваше. Сейчас
поедим, возьмете тетрадку и начну вам диктовать кое-что. Молоко
-- треть в картошку, треть в кашу, а треть мне в чай.
Федор Иванович придвинулся к койке, и они принялись за
ужин. Стригалев был явно голоден, его рот жадно и быстро
охватывал ложку. Но воля останавливала голодную хватку.
Освободив ложку и любовно прислонив к тарелке, он начинал
долгое растирание и перемешивание во рту и без того размятого и
перемешанного пюре. Осторожно пропускал по частям дальше.
Запивал теплым чаем с молоком.
-- Спасибо, двойничок! -- ни с того ни с сего сказал
вдруг, отправив в рот очередную ложку. И Федор Иванович увидел
слезы в его глазах. И сам отвернулся, почувствовав теплый
прилив. Наклонился, чтобы сама скатилась набежавшая влага.
"Нервные оба стали..." -- подумал.
-- Вы что же... -- бодреньким голосом сказал Стригалев,
облизывая ложку. -- Сложили наше с вами наследство здесь, под
койкой, и успокоились? Он же доберется и сюда. Это вернейший,
послушнейший пес Касьяна.
-- Хороший собака. Как говорит наш шеф, -- вставил Федор
Иванович.
-- Хороший, послушный и злой собака. Кусачий. Касьян его
ни на кого не променяет. И на вас, в том числе. Пожалуйста, не
заблуждайтесь на этот счет. У вас еще, по-моему, не развеялись
заблуждения. Лучше берите все наследство и под выходной,
вечерком, везите в Москву. И там тоже раскиньте мозгами, куда
пристроить. Спортсмен сейчас занят мною, поэтому у вас есть
возможность. Не теряйте ее. Он выслеживает меня, охотится.
Знает, собака, куда ходить. Ко мне на двор ходит. Лежку
устроил, ждет. По-моему, видел уже меня. Только пока не трогает
-- хочет проследить, куда я "Солянум контумакс" спрятал. Волк
хочет мяса, а бобру нужно плотину строить. Думается, он и от
Касьяна не прочь эту вещь утаить.
-- Почувствовали?
-- Тут почувствуешь. Он же в позапрошлом году спер у меня
во дворе несколько ягод. И в оранжерее горшок. Я "Контумакс" --
в заначку, спрятал, а другой гибрид с похожими листьями
выставил. Он и спер. А потом стал проговариваться загадочно.
Мол, кажется, на основе лысенковской науки и касьяновой
методики ему, наконец, удалось кое-что. Сначала болтал, потом
начал тускнеть и замолк...
-- И вы после этого простили его и даже приняли в кубло!
-- Я бы и Касьяна принял, если бы он сумел так изобразить
жажду истины.
Стригален все еще подбирал в своей тарелке остатки пюре.
Федор Иванович хотел добавить из кастрюли, но гость, явно еще
не насытившийся, остановил его.
-- Часа через два я сам, с вашего разрешения. А сейчас еще
чайку. С молочком. Так я говорю: когда еще не наступил этот
рубеж... Еще в апреле, когда все ходили на свободе, он уже
начал высматривать, что я делаю на своем огороде. Где землю
рыхлю, что сажаю. Я не знал еще тогда, что это именно он. Как
подойду к его лежке, к ежевике в конце огорода -- сразу, как
кабан, вдруг сорвется и с треском ломится наутек... Вниз по
ручью. Уже сколько дорог в ежевике проложил. Как кабан. Я
берусь за грабли и слышу в другом конце прутик -- тресь!
Вернулся, сволочь. Приходилось ночью работать. Ночью он ленится
караулить, спать хочет. И сейчас прутики потрескивают. Ребята
из шестьдесят второго давно бы схватили, увезли. А этот
наблюдает. Еще не донес.
-- Я его убью, -- твердо сказал Федор Иванович.
-- Не вздумайте! Не имеете права. Он уже и без вас...
Привязан к судьбе. На него есть уже заявка. Надежная.
Стригалев подчистил тарелку, бережно отставил ее в сторону
и посмотрел ей как бы вслед.
-- Да... Так я подметил у него этот интерес. И, хоть и по
ночам приходится, поливаю, как вы понимаете, не то, что ему
хотелось бы. Пришлось ради маскировки много всякой всячины
посадить. А то, что ценно, я прикрыл. Тоже двойниками, Федор
Иванович. Та же тактика. "Контумакс", я его вам поручаю, вы
найдете его в малом дворике. Там альпийская горка и георгины.
Вы же ботаник, у "Контумакса", действительно, листья, как у
георгина. А с удвоенными хромосомами -- почти копия! Я его в
горшки и прикопал там в камнях, среди георгин. Три горшка. Их
тоже касается первый пункт. Пока не зацвели, не страшно. У него
кремовый цветочек, маленький. Можно сразу опылить и через сутки
оборвать венчик, чтоб в глаза не бросался. Это себе заметьте.
Опыление -- это будет пункт два. Он звучит так: потихоньку
делать дело. "Контумакс" входит в этот, второй, пункт.
Поливайте бдительно, не жалейте воду и на георгины. Я видел, вы
все восемь бочек натаскали. Смотрел, и сердце радовалось. Мой
двойничок поработал.
-- Может, мы на сегодня кончим, Иван Ильич?.. -- осторожно
спросил Федор Иванович.
-- Нет. Доставайте чистую тетрадку, будем писать. Я
оцарапан, Федор Иванович. Яд разливается по телу. Надо говорить
и говорить. Чтоб успеть, не забыть ничего. И писать. Берите
тетрадку.
Через двое суток, когда толстая тетрадь почти вся была
заполнена записями, таблицами и формулами сложного шифра и
стала для Федора Ивановича сжатой программой работы на
несколько лет вперед, -- как раз часа в три ночи, под утро,
продиктовав последнюю запись, Стригалев сжал обеими руками
виски и задумался.
-- Кажется, ничего не забыл. Кажется, все. Все, Федор
Иванович.
И поднялся -- уходить.
-- У меня последний вопрос, -- Федор Иванович удержал его
за руку. -- По нашей программе получается, что у нас задача
только одна. Только сохранение "наследства" и, может быть,
небольшое продвижение вперед, по одной теме. С "Контумаксом"...
Стригалев опустился на койку. Молчал, ждал главных слов.
-- Так и будем сидеть на зарытых сокровищах?
-- Нет, не все время будем сидеть. Придется в конце концов
выходить на свет. Подкопим аргументы, наберемся духу и выйдем.
В журнале выступим. Может сложиться так, что вам, Федор
Иванович, придется одному. Не боитесь?
-- Нельзя, чтоб сложилось...
-- Не будем гадать. Журнал -- это будет третий пункт.
Напишете о новом сорте, о том, как получен. О полиплоидии
напишете. Да! Чуть не забыл, -- новый сорт. У нас же
восемнадцать кустов... В огороде растет, там у меня старичок
"Обершлезен" посажен -- среди него. Кусты -- что тот, что
другой -- совсем одинаковые. И цветки такие же. Я вам потом на
месте покажу, как искать... Выступим с этим сортом и с
фундаментальной работой по "Контумаксу". Это будет хорошенькая
новость. Для многих. Журнал читают...
-- А где выступим?
-- Не полагалось бы зря... Но скажу. Вам уже надо знать.
Услышите и сейчас же забудьте название. -- Стригалев наклонился
к Федору Ивановичу и загудел горячим полушепотом: -- В
"Проблемах ботаники"... Там вся редколлегия... Они с толком
действуют. Касьяновы сенсации тоже дают, даже чаще наших работ.
Но наши -- только когда поступит серьезный, хорошо обоснованный
труд. Редактор давно уже меня торопит. Все уже сговорено. Даже
готов идти на риск. Да вот... Не успел я. А теперь я -- главарь
шайки. Связан с "иноразведкой". Теперь мне нельзя... Вы, вы
будете общаться. Редактор знает... Он опять встал.
-- Поспали бы, Иван Ильич, -- убито попросил его хозяин
комнаты, зная, что просьба останется без ответа. -- Завтра
ночью и проводил бы...
Иван Ильич не сказал ничего. Обнял одной рукой своего
друга, в другую взял холщевую сумку с припасами, которую
приготовил Федор Иванович.
-- Ухожу. Больше мне нельзя. Нельзя, чтоб меня увидели
даже поблизости от вас. Вы должны быть вне подозрений. Незачем
вам повторять мой путь. Придумаете другой.
И они пошли в темноте через холодный предутренний парк.
Когда подошли к Первой Продольной аллее, Иван Ильич
