-- ...Он меня спрашивает, -- говорил о чем-то на сцене
академик. -- Сколько вам нужно времени на лекцию? Сколько мне
нужно времени! Странный вопрос. Откуда я могу знать. Сколько
нужно, столько и возьму. Это тебе не химия. Не ферум, кальций и
все такое. Это сама жизнь! Как ты ее измеришь, вгонишь в рамки?
Сорок пять минут! Это ты про ферум, про кальций говори. Там
можно.
Веселые аплодисменты вспорхнули и слились в дружный
одобрительный грохот. Аудитория была на стороне академика. И он
это чувствовал.
-- Вы, ребятки, вопросы, вопросы давайте. Аплодисментов я
уже наслушался за свою жизнь. Вопросов не вижу, -- сказал,
отечески улыбаясь. Вышел на самый край сцены. Тут что-то
вспомнил, вяло махнул рукой. -- Я был недавно на заседании
комитета по премиям. Вопрос решали -- премию дать одному... За
взрывы. Что-то там мокрым порохом придумал взрывать. Огромные
массивы земли перекидывал с одного места на другое. За огромные
массивы ему. Тут я и выступил. Всех удивил. Я всегда удивляю.
Потому что свободное мышление... Новый взгляд им, без догм.
Нельзя, говорю, землю взрывать. Земля -- живая. Она пугается и
перестает рожать. Догматически мыслящие члены -- у-ух, так и
взвились. Как так? А так, говорю. Земля -- живое тело. И как
живой организм -- представляет из себя целое. Це-ло-е! Природа
дает нам достаточно примеров многообразия проявлений жизни. Рой
пчел -- думаете, это сообщество особей? Ничего подобного! Это
одна особь с расчлененными функциями. Кто строит, кто питает,
кто санитарную функцию несет, а кто функцию размножения. И у
муравьев то же. Один -- солдат, другой -- работник, третий --
мать, четвертый -- воспитатель. А все вместе -- расчлененный
организм. Каждый муравей -- это клетка большого тела. Так вот,
ребятки, земля -- наисложнейший организм. Разве это не чудо,
что на ней растут всевозможные деревья, злаки... По ней ходит
человек! Ее населяют целые миры микроорганизмов, и все они
дополняют друг друга, поддерживают, кормят, лечат... А догматик
свое долбит. Борьба за существование! Внутривидовая борьба! Ни
черта не понимает, кто так говорит. Не борьба, а
взаимодействие, поддержка, единство, гармония! Макрокосмос --
вот что такое земля. А он ее взрывать! Жить на чем будешь,
взрыватель! Знаете, я их убедил.
Тут академик, замолчав, властно протянул руку в зал и
ткнул во что-то пальцем. Молчал и клевал пальцем, звал кого-то,
торопил. Ах, вот в чем дело -- по залу неторопливыми скачками
двигалась к нему бумажка...
-- Давайте, давайте записку! Живей! -- торопил он. -- Мало
спрашиваете. Давай, милый, неси сюда. Хватит передавать...
Ну-ка, что тут... Ого, тут целое послание!
Академик развернул лист, подошел поближе к окну, достал
большие очки в черной квадратной оправе.
-- Ну-ка... "Дорогой Касьян Демьянович..." Сразу с первых
строк ошибка! Меня же, деточки мои, Касьяном звали, пока был
крестьянином-бедняком. А теперь, когда Советская власть меня
подняла на пост, теперь я Кассиан. Кассиан Дамианович.
Императорское имя. Византия. Куда там императору по сравнению с
моими титулами! Ну-ка дальше... -- он повернул лист к свету,
отстранился от него. -- Тя-ак... Кто это писал?
В глубине зала кто-то поднялся. Чисто прозвучал девичий
голос.
-- Писала я...
-- Молодец. Много написала. Значит, серьезно относишься к
делу. Иди сюда, детка, и сама мне все зачитай. Мелковат почерк.
Академику и в очках не справиться.
По проходу быстро застучали каблучки. Федор Иванович узнал
эту девушку. Почти черные волосы двумя долями, как плотные
скорлупки, охватывали сердитое чистое лицо и соединялись сзади
в толстую недлинную косу. И вокруг летал прозрачный коричневый
пух. Она была красива и строга. Федор Иванович видел ее в
первый раз, когда они с Цвяхом после собрания нагнали в
сумерках шеренгу студенток. Они все тогда наперебой, толкая
друг дружку, терзали имя Саши Жукова. И эта, красивая, сжав
маленькие губы, клюющими движениями трясла головой и требовала:
"Гнать, гнать его из комсомола!" Потом Федор Иванович не раз
встречал эту девушку среди студентов четвертого курса. Даже
принимал у нее зачет по практике. Она была отличница, прекрасно
знала все положения мичуринской теории и новшества, внесенные в
нее академиками Лысенко и Рядно. Когда Федор Иванович во время
зачета привел некий неоспоримый факт из известного ей материала
по физиологии злаков и по цветению пшеницы, а затем попросил
объяснить этот факт с позиций мичуринского учения, она тут же
сбилась, ей пришлось бы подтвердить правоту монаха Менделя.
Она, как отличница, не могла простить себе такую запинку, и
Федору Ивановичу показалось, что она возненавидела его за это.
Федор Иванович навсегда запомнил этот случай. Задавать такие
вопросы студентке -- это был страшный, неоправданный риск.
-- Как тебя зовут, детка? -- спросил академик, когда
девушка взошла к нему на сцену.
-- Женя Бабич, -- ответила она бесстрашно.
-- Ну что ж, Женя Бабич. Давай, читай... что ты тут мне
пишешь. Женя Бабич...
И Женя взяла у него длинный лист и улыбнулась академику и
своим друзьям, сидевшим в зале.
-- Дорогой Кассиан Дамианович, -- произнесла она с большим
уважением и, подняв мягкие темные бровки, стала читать, то и
дело открывая рот для глубокого вздоха: "На протяжении четырех
лет, что я учусь в институте, я с особенным интересом
занималась проблемами видообразования, которые изучаете вы,
уважаемый академик. В первый же год я пристала к группе
аспирантов, которой была поручена переделка яровых пшениц в
озимые, и все свободное от учебы время проводила в учхозе. Мы с
подружкой даже завели там себе маленькую деляночку. С большим
интересом мы наблюдали за работой аспирантов, они сеяли под
зиму яровые сорта. Значительная часть растений вымерзала, но
отдельные экземпляры перезимовывали и давали урожай. И уже в
следующем году при повторном подзимнем посеве полученных семян
появлялись стойко озимые растения. Наследственно озимые. Это
было удивительно! Это было чудо!"
Академик кивал, любовался девушкой, не отрывал глаз.
-- "Я много читала разных книг по физиологии растений, и
мне было уже тогда известно, что нормальная, то есть весной
посеянная яровая пшеница, во время цветения выставляет наружу
только тычинки. Только пыльнички висят..." -- Тут Женя
оторвалась от письма и пояснила: -- Лохматый такой колос
бывает.
И академик умиленно закивал.
-- "Это ее нормальное цветение, -- продолжала она читать.
-- Рыльце в яровом варианте вообще не высовывается, и поэтому
получается закрытое опыление, то есть самоопыление с
сохранением в потомстве всех свойств, в том числе, и яровости.
Однако мы с подружкой заметили: те яровые растения, которые
высевались под зиму и после такого посева перезимовывали, --
они начинали цвести иначе! Они вместе с тычинками высовывали и
рыльце. Мы сейчас же раскрыли книги. В книгах пишут, что так
оно и бывает всегда, если яровое растение перезимует. А так как
весной кругом цветут другие злаки и летает масса пыльцы..."
-- Если дождь пройдет, все лужи желтые, столько кругом
пыльцы, -- пояснила она опять. И академик опять закивал.
-- "...Наверняка чужая пыльца попадает и на рыльца наших
перезимовавших пшениц, -- читала Женя дальше. -- Происходит уже
перекрестное опыление! И мы уже не можем сказать с
уверенностью, что перед нами в результате: переделанное
растение, как результат промораживания, или же это плод
беспорядочного опыления чужим сортом. С последующим
менделевским расщеплением..."
Она смело произнесла страшное слово. Академик уже без
улыбки посмотрел на нее и кивнул несколько раз.
-- "Эта мысль пришла в голову нам с подружкой сразу, и мы
сказали это нашим аспирантам. И даже посоветовали им весной
надеть на перезимовавшие растения бумажные изоляторы, чтобы
закрыть таким образом доступ чужой пыльце..."
Академик опять кивнул.
-- "Аспиранты согласились с нами. Колпачки были надеты, но
руководительница аспирантов их сняла".
-- Кто руководительница? -- спросил академик.
-- Анна Богумиловна, -- упавшим голосом ответила девушка.
-- Та-ак, -- проговорил академик. -- Так это, значит, ты
затейница всей этой заварушки с изоляторами? По-моему, два года
назад... Слышишь, Анна Богумиловна? Я думал, еще кто-нибудь
вздумал нас напугать... Ничего, ничего, детка. Не бойся. Не
доверяешь, значит, профессору?
-- По-моему, профессор не доверяет...
-- Вот оно нынче как! -- Касьян обернулся к Варичеву и
Брузжаку. -- Они нам уже не доверяют! Сами читают! Придется в
отставку подавать, а? Раз такой вотум недоверия. Отцы и дети!
Ничего, Женя Бабич, не пугайся, ты правильно поступаешь. Только
так и можно изучать науку. Только так...
-- Можно читать дальше? -- спросила Женя.
-- Давай, детка. Давай, милая. Интересно, чем у тебя
кончилось.
-- Еще не кончилось, Кассиан Дамианович, -- и Женя стала
говорить уже без бумажки. -- Когда у аспирантов были сняты
колпачки, мы с подружкой перенесли опыт на свою деляночку.
Тайком. На всякий случай, чтобы колпачки не сняли. Мы высеяли
яровую пшеницу под зиму. Морозы были сильные, но несколько
растений уцелело. И весной мы надели на них изоляторы.
Уцелевшие растения нормально выколосились. А когда посеяли под
следующую зиму полученные семена, никакой переделки у нас не
получилось. Тот же процент вымерзания, те же несколько
уцелевших яровых растений...
В зале наступила страшная тишина. Федор Иванович, чувствуя
надвигающуюся беду, запустил пальцы в волосы, сжал лоб, еще раз
запустил...
-- Я подумала: что же это такое? -- громко говорила Женя.
-- Прав Мендель? И испугалась...
-- А ты читала и Менделя?
-- Читала... -- тихо сказала девушка. -- И я
почувствовала, что без вас, Кассиан Дамианович, я этот вопрос
решить не смогу. Особенно после того, как на зачете... меня
спросил об этом же преподаватель. Он, наверно, видел нашу с
подругой... Подпольную... -- Женя хихикнула, -- деляночку.
Выследил. И спросил как раз об этом. Какова цель эксперимента.
К какому выводу приводит эксперимент. А вывод напрашивался.
Нехороший. И я не смогла произнести эти слова...
-- И какую отметку он тебе поставил?..
-- Пять баллов.
-- За что? За те знания, которых ты сама испугалась?
-- Не знаю...
-- Ну что ж, ты заслужила свои пять баллов. А кто был
преподаватель?
-- Федор Иванович.
-- Тебе, надеюсь, он потом разъяснил, что к чему?
-- Нет. Он сказал: это вопрос другого, не студенческого
уровня.
-- Ушел, значит, от объяснения. Ну, мы его сейчас спросим.
Чтоб не ставил студентам вопросы профессорского уровня.
Вопросы, на которые сам не может ответить. Вон он стоит. У
стены. Иди к нам, Федор Иванович. Просвети нас, в чем тут дело.
Федор Иванович оттолкнулся от стены и быстро, весело
прошагал через зал на сцену. Нельзя было показывать Касьяну,
что ты растерян, что у тебя ноги стали ватными от предчувствия
катастрофы. Он бодро шел, и впереди, как пуля, ждала его гибель
всего.
-- Что ж ты, дружок, оставил без ответа такой вопрос? --
ласково спросил его академик, предварительно оглядев в молчании
с ног до головы. -- Тоже, выходит, в зобу дыханье сперло? Зачем
же тогда спрашивать полез? Что хотел узнать у девушки?
И Брузжак наставил свои сладкие глаза, не скрывая
торжества.
Федор Иванович в это время мягко смотрел на Женю, и она
