- Что ж ты их не ела? - спросил я.
- Не хочу, - отвечала она серьезно, нахмурив брови. - Я и не брала у
него; он сам на диване оставил...
В этот день мне предстояло много ходьбы. Я стал прощаться с Нелли.
- Скучно тебе одной? - спросил я ее, уходя.
- И скучно и не скучно. Скучно потому, что вас долго нет.
И она с такою любовью взглянула на меня, сказав это. Все это утро она
смотрела на меня таким же нежным взглядом и казалась такою веселенькою,
такою ласковою, и в то же время что-то стыдливое, даже робкое было в ней,
как будто она боялась чем-нибудь досадить мне, потерять мою привязанность
и... и слишком высказаться, точно стыдясь этого.
- А чем же не скучно-то? Ведь ты сказала, что тебе "и скучно и не
скучно"? - спросил я, невольно улыбаясь ей, так становилась она мне мила и
дорога.
- Уж я сама знаю чем, - отвечала она, усмехнувшись, и чего-то опять
застыдилась. Мы говорили на пороге, у растворенной двери. Нелли стояла
передо мной, потупив глазки, одной рукой схватившись за мое плечо, а другою
пощипывая мне рукав сюртука.
- Что ж это, секрет? - спросил я.
- Нет... ничего... я - я вашу книжку без вас читать начала, -
проговорила она вполголоса и, подняв на меня нежный, проницающий взгляд,
вся закраснелась.
- А, вот как! Что ж, нравится тебе? - я был в замешательстве автора,
которого похвалили в глаза, но я бы бог знает что дал, если б мог в эту
минуту поцеловать ее. Но как-то нельзя было поцеловать. Нелли помолчала.
- Зачем, зачем он умер? - спросила она с видом глубочайшей грусти,
мельком взглянув на меня и вдруг опять опустив глаза.
- Кто это?
- Да вот этот, молодой, в чахотке... в книжке-то?
- Что ж делать, так надо было, Нелли.
- Совсем не надо, - отвечала она почти шепотом, но как-то вдруг,
отрывисто, чуть не сердито, надув губки и еще упорнее уставившись глазами в
пол.
Прошла еще минута.
- А она... ну, вот и они-то... девушка и старичок, - шептала она,
продолжая как-то усиленнее пощипывать меня за рукав, - что ж, они будут
жить вместе? И не будут бедные?
- Нет, Нелли, она уедет далеко; выйдет замуж за помещика, а он один
останется, - отвечал я с крайним сожалением, действительно сожалея, что не
могу ей сказать чего-нибудь утешительнее.
- Ну, вот... Вот! Вот как это! У, какие!.. Я и читать теперь не хочу!
И она сердито оттолкнула мою руку, быстро отвернулась от меня, ушла к
столу и стала лицом к углу, глазами в землю. Она вся покраснела и неровно
дышала, точно от какого-то ужасного огорчения.
- Полно, Нелли, ты рассердилась! - начал я, подходя к ней, - ведь это
все неправда, что написано, - выдумка; ну, чего ж тут сердиться!
Чувствительная ты девочка!
- Я не сержусь, - проговорила она робко, подняв на меня такой светлый,
такой любящий взгляд; потом вдруг схватила мою руку, прижала к моей груди
лицо и отчего-то заплакала.
Но в ту же минуту и засмеялась, - и плакала и смеялась - все вместе.
Мне тоже было и смешно и как-то... сладко. Но она ни за что не хотела
поднять ко мне голову, и когда я стал было отрывать ее личико от моего
плеча, она все крепче приникала к нему и все сильнее и сильнее смеялась.
Наконец кончилась эта чувствительная сцена. Мы простились; я спешил.
Нелли, вся разрумянившаяся и все еще как будто пристыженная и с сияющими,
как звездочки, глазками, выбежала за мной на самую лестницу и просила
воротиться скорее. Я обещал, что непременно ворочусь к обеду и как можно
пораньше.
Сначала я пошел к старикам. Оба они хворали. Анна Андреевна была
совсем больная; Николай Сергеич сидел у себя в кабинете. Он слышал, что я
пришел, но я знал, что по обыкновению своему он выйдет не раньше, как через
четверть часа, чтоб дать нам наговориться. Я не хотел очень расстраивать
Анну Андреевну и потому смягчал по возможности мой рассказ о вчерашнем
вечере, но высказал правду; к удивлению моему, старушка хоть и огорчилась,
но как-то без удивления приняла известие о возможности разрыва.
- Ну, батюшка, так я и думала, - сказала она. - Вы ушли тогда, а я
долго продумала и надумалась, что не бывать этому. Не заслужили мы у
господа бога, да и человек-то такой подлый; можно ль от него добра ожидать.
Шутка ль, десять тысяч с нас задаром берет, знает ведь, что задаром, и
все-таки берет. Последний кусок хлеба отнимает; продадут Ихменевку. А
Наташечка справедлива и умна, что им не поверила. Да знаете ль вы еще,
батюшка, - продолжала она, понизив голос, - мой-то, мой-то! Совсем напротив
этой свадьбы идет. Проговариваться стал: не хочу, говорит! Я сначала
думала, что он блажит; нет, взаправду. Что тогда с ней-то будет, с
голубушкой? Ведь он ее тогда совсем проклянет. Ну, а тот-то, Алеша-то,
он-то что?
И долго еще она меня расспрашивала и по обыкновению своему охала и
сетовала с каждым моим ответом. Вообще я заметил, что она в последнее время
как-то совсем потерялась. Всякое известие потрясало ее. Скорбь об Наташе
убивала ее сердце и здоровье.
Вошел старик, в халате, в туфлях; он жаловался на лихорадку. но с
нежностью посмотрел на жену и все время, как я у них был, ухаживал за ней,
как нянька, смотрел ей в глаза, даже робел перед нею. Во взглядах его было
столько нежности. Он был испуган ее болезнью; чувствовал, что лишится всего
в жизни, если и ее потеряет.
Я просидел у них с час. Прощаясь, он вышел за мною до передней и
заговорил о Нелли. У него была серьезная мысль принять ее к себе в дом
вместо дочери. Он стал советоваться со мной, как склонить на то Анну
Андреевну. С особенным любопытством расспрашивал меня о Нелли и не узнал ли
я о ней еще чего нового? Я наскоро рассказал ему. Рассказ мой произвел на
него впечатление.
- Мы еще поговорим об этом, - сказал он решительно, - а покамест... а
впрочем, я сам к тебе приду, вот только немножко поправлюсь здоровьем.
Тогда и решим.
Ровно в двенадцать часов я был у Маслобоева. К величайшему моему
изумлению, первое лицо, которое я встретил, войдя к нему, был князь. Он в
передней надевал свое пальто, а Маслобоев суетливо помогал ему и подавал
ему его трость. Он уж говорил мне о своем знакомстве с князем, но все-таки
эта встреча чрезвычайно изумила меня.
Князь как будто смешался, увидев меня.
- Ах, это вы! - вскрикнул он как-то уж слишком с жаром, - представьте,
какая встреча! Впрочем, я сейчас узнал от господина Маслобоева, что вы с
ним знакомы. Рад, рад, чрезвычайно рад, что вас встретил; я именно желал
вас видеть и надеюсь как можно скорее заехать к вам, вы позволите? У меня
просьба до вас: помогите мне, разъясните теперешнее положение наше. Вы,
верно, поняли, что я говорю про вчерашнее... Вы там знакомы дружески, вы
следили за всем ходом этого дела: вы имеете влияние... Ужасно жалею, что не
могу с вами теперь же... Дела! Но на днях и даже, может быть, скорее я буду
иметь удовольствие быть у вас. А теперь...
Он как-то уж слишком крепко пожал мне руку, перемигнулся с Маслобоевым
и вышел.
- Скажи ты мне, ради бога... - начал было я, входя в комнату.
- Ровно-таки ничего тебе не скажу, - перебил Маслобоев, поспешно
хватая фуражку и направляясь в переднюю, - дела! Я, брат, сам бегу,
опоздал!..
- Да ведь ты сам написал, что в двенадцать часов.
- Что ж такое, что написал? Вчера тебе написал, а сегодня мне
написали, да так, что лоб затрещал, - такие дела! Ждут меня. Прости, Ваня.
Все, что могу предоставить тебе в удовлетворение, это исколотить меня за
то, что напрасно тебя потревожил. Если хочешь удовлетвориться, то колоти,
но только ради Христа поскорее! Не задержи, дела, ждут...
- Да зачем мне тебя колотить? Дела, так спеши, у всякого бывает свое
непредвиденное. А только...
- Нет, про только-то уж я скажу, - перебил он, выскакивая в переднюю и
надевая шинель (за ним и я стал одеваться). - У меня и до тебя дело; очень
важное дело, за ним-то я и звал тебя; прямо до тебя касается и до твоих
интересов. А так как в одну минуту, теперь, рассказать нельзя, то дай ты,
ради бога, слово, что придешь ко мне сегодня ровно в семь часов, ни раньше,
ни позже. Буду дома.
- Сегодня, - сказал я в нерешимости, - ну, брат, я сегодня вечером
хотел было зайти...
- Зайди, голубчик, сейчас туда, куда ты хотел вечером зайти, а вечером
ко мне. Потому, Ваня, и вообразить не можешь, какие я вещи тебе сообщу.
- Да изволь, изволь; что бы такое? Признаюсь, ты завлек мое
любопытство.
Между тем мы вышли из ворот дома и стояли на тротуаре.
- Так будешь? - спросил он настойчиво.
- Сказал, что буду.
- Нет, дай честное слово.
- Фу, какой! Ну, честное слово.
- Отлично и благородно. Тебе куда?
- Сюда, - отвечал я, показывая направо.
- Ну, а мне сюда, - сказал он, показывая налево. - Прощай, Ваня!
Помни, семь часов.
"Странно", - подумал я, смотря ему вслед.
Вечером я хотел быть у Наташи. Но так как теперь дал слово Маслобоеву,
то и рассудил отправиться к ней сейчас. Я был уверен, что застану у ней
Алешу. Действительно, он был там и ужасно обрадовался, когда я вошел.
Он был очень мил, чрезвычайно нежен с Наташей и даже развеселился с
моим приходом. Наташа хоть и старалась казаться веселою, но видно было, что
через силу. Лицо ее было больное и бледное; плохо спала ночью. К Алеше она
была как-то усиленно ласкова.
Алеша хоть и много говорил, много рассказывал, по-видимому желая
развеселить ее и сорвать улыбку с ее невольно складывавшихся не в улыбку
губ, но заметно обходил в разговоре Катю и отца. Вероятно, вчерашняя его
попытка примирения не удалась.
- Знаешь что? Ему ужасно хочется уйти от меня, - шепнула мне наскоро
Наташа, когда он вышел на минуту что-то сказать Мавре, - да и боится. А я
сама боюсь ему сказать, чтоб он уходил, потому что он тогда, пожалуй,
нарочно не уйдет, а пуще всего боюсь, что он соскучится и за это совсем
охладеет ко мне! Как сделать?
- Боже, в какое положение вы сами себя ставите! И какие вы мнительные,
как вы следите друг за другом! Да просто объясниться, ну и кончено. Вот
через это-то положение он, может быть, и действительно соскучится.
- Как же быть? - вскричала она, испуганная.
- Постой, я вам все улажу... - и я вышел в кухню под предлогом
попросить Мавру обтереть одну очень загрязнившуюся мою калошу.
- Осторожнее, Ваня! - закричала она мне вслед.
Только что я вошел к Мавре, Алеша так и бросился ко мне, точно меня
ждал:
- Иван Петрович, голубчик, что мне делать? Посоветуйте мне: я еще
вчера дал слово быть сегодня, именно теперь, у Кати. Не могу же я
манкировать! Я люблю Наташу как не знаю что, готов просто в огонь, но,
согласитесь сами, там совсем бросить, ведь это нельзя...
- Ну что ж, поезжайте...
- Да как же Наташа-то? Ведь я огорчу ее, Иван Петрович, выручите
как-нибудь...
- По-моему, лучше поезжайте. Вы знаете, как она вас любит; ей все
будет казаться, что вам с ней скучно и что вы с ней сидите насильно.
Непринужденнее лучше. Впрочем, пойдемте, я вам помогу.
- Голубчик, Иван Петрович! Какой вы добрый!
Мы вошли; через минуту я сказал ему:
- А я видел сейчас вашего отца.
- Где? - вскричал он, испуганный.
- На улице, случайно. Он остановился со мной на минуту, опять просил
быть знакомым. Спрашивал об вас: не знаю ли я, где теперь вы? Ему очень
надо было вас видеть, что-то сказать вам.
- Ах, Алеша, съезди, покажись ему, - подхватила Наташа, понявшая, к
чему я клоню.
- Но... где ж я его теперь встречу? Он дома?
- Нет, помнится, он сказал, что он у графини будет.
- Ну, так как же... - наивно произнес Алеша, печально смотря на
Наташу.
- Ах, Алеша, так что же! - сказала она. - Неужели ж ты вправду хочешь
оставить это знакомство, чтоб меня успокоить. Ведь это по-детски.
