немедленно потребовала к себе по важнейшим делам. Это еще до того времени,
когда я на дрожках сидел, папа, и ты меня видел; это я другой раз, по
другой записке к Кате тогда ехал. У нас ведь теперь целые дни скороходы с
записками из дома в дом бегают. Иван Петрович, вашу записку я только вчера
ночью успел прочесть, и вы совершенно правы во всем, что вы там записали.
Но что же делать: физическая невозможность! Так и подумал: завтра вечером
во всем оправдаюсь; потому что уж сегодня вечером невозможно мне было не
приехать к тебе, Наташа.
- Какая это записка? - спросила Наташа.
- Он у меня был, не застал, разумеется, и сильно разругал в письме,
которое мне оставил, за то, что к тебе не хожу. И он совершенно прав. Это
было вчера.
Наташа взглянула на меня.
- Но если у тебя доставало времени бывать с утра до вечера у Катерины
Федоровны... - начал было князь.
- Знаю, знаю, что ты скажешь, - перебил Алеша: - "Если мог быть у
Кати, то у тебя должно быть вдвое причин быть здесь". Совершенно с тобой
согласен и даже прибавлю от себя: не вдвое причин, а в миллион больше
причин! Но, во-первых, бывают же странные, неожиданные события в жизни,
которые все перемешивают и ставят вверх дном. Ну, вот и со мной случились
такие события. Говорю же я, что в эти дни я совершенно изменился, весь до
конца ногтей; стало быть, были же важные обстоятельства!
- Ах, боже мой, да что же с тобой было! Не томи, пожалуйста! -
вскричала Наташа, улыбаясь на горячку Алеши.
В самом деле, он был немного смешон: он торопился; слова вылетали у
него быстро, часто, без порядка, какой-то стукотней. Ему все хотелось
говорить, говорить, рассказать. Но, рассказывая, он все-таки не покидал
руки Наташи и беспрерывно подносил ее к губам, как будто не мог
нацеловаться.
- В том-то и дело, что со мной было, - продолжал Алеша. - Ах, друзья
мои! Что я видел, что делал, каких людей узнал! Во-первых, Катя: это такое
совершенство! Я ее совсем, совсем не знал до сих пор! И тогда, во вторник,
когда я говорил тебе об ней, Наташа, - помнишь, я еще с таким восторгом
говорил, ну, так и тогда даже я ее совсем почти не знал. Она сама таилась
от меня до самого теперешнего времени. Но теперь мы совершенно узнали друг
друга. Мы с ней уж теперь на ты. Но начну сначала: во-первых, Наташа, если
б ты могла только слышать, что она говорила мне про тебя, когда я на другой
день, в среду, рассказал ей, что здесь между нами было... А кстати:
припоминаю, каким я был глупцом перед тобой, когда я приехал к тебе тогда
утром, в среду! Ты встречаешь меня с восторгом, ты вся проникнута новым
положением нашим, ты хочешь говорить со мной обо всем этом; ты грустна и в
то же время шалишь и играешь со мной, а я - такого солидного человека из
себя корчу! О глупец! Глупец! Ведь, ей-богу же, мне хотелось порисоваться,
похвастаться, что я скоро буду мужем, солидным человеком, и нашел же перед
кем хвастаться, - перед тобой! Ах, как, должно быть, ты тогда надо мной
смеялась и как я стоил твоей насмешки!
Князь сидел молча и с какой-то торжествующе иронической улыбкой
смотрел на Алешу. Точно он рад был, что сын выказывает себя с такой
легкомысленной и даже смешной точки зрения. Весь этот вечер я прилежно
наблюдал его и совершенно убедился, что он вовсе не любит сына, хотя и
говорили про слишком горячую отцовскую любовь его.
- После тебя я поехал к Кате, - сыпал свой рассказ Алеша. - Я уже
сказал, что мы только в это утро совершенно узнали друг друга, и странно
как-то это произошло... не помню даже... Несколько горячих слов, несколько
ощущений, мыслей, прямо высказанных, и мы - сблизились навеки. Ты должна,
должна узнать ее, Наташа! Как она рассказала, как она растолковала мне
тебя! Как объяснила мне, какое ты сокровище для меня! Мало-помалу она
объяснила мне все свои идеи и свой взгляд на жизнь; это такая серьезная,
такая восторженная девушка! Она говорила о долге, о назначении нашем, о
том, что мы все должны служить человечеству, и так как мы совершенно
сошлись, в какие-нибудь пять-шесть часов разговора, то кончили тем, что
поклялись друг другу в вечной дружбе и в том, что во всю жизнь нашу будем
действовать вместе!
- В чем же действовать? - с удивлением спросил князь.
- Я так изменился, отец, что все это, конечно, должно удивлять тебя;
даже заранее предчувствую все твои возражения, - отвечал торжественно
Алеша. - Все вы люди практические, у вас столько выжитых правил, серьезных,
строгих; на все новое, на все молодое, свежее вы смотрите недоверчиво,
враждебно, насмешливо. Но теперь уж я не тот, каким ты знал меня несколько
дней тому назад. Я другой! Я смело смотрю в глаза всему и всем на свете.
Если я знаю, что мое убеждение справедливо, я преследую его до последней
крайности; и если я не собьюсь с дороги, то я честный человек. С меня
довольно. Говорите после того, что хотите, я в себе уверен.
- Ого! - сказал князь насмешливо.
Наташа с беспокойством оглядела нас. Она боялась за Алешу. Ему часто
случалось очень невыгодно для себя увлекаться в разговоре, и она знала это.
Ей не хотелось, чтоб Алеша выказал себя с смешной стороны перед нами и
особенно перед отцом.
- Что ты, Алеша! Ведь это уж философия какая-то, - сказала она, -
тебя, верно, кто-нибудь научил... ты бы лучше рассказывал.
- Да я и рассказываю! - вскричал Алеша. - Вот видишь: у Кати есть два
дальние родственника, какие-то кузены, Левинька и Боринька, один студент, а
другой просто молодой человек. Она с ними имеет сношения, а те - просто
необыкновенные люди! К графине они почти не ходят, по принципу. Когда мы
говорили с Катей о назначении человека, о призвании и обо всем этом, она
указала мне на них и немедленно дала мне к ним записку; я тотчас же полетел
с ними знакомиться. В тот же вечер мы сошлись совершенно. Там было человек
двенадцать разного народу - студентов, офицеров, художников; был один
писатель... они все вас знают, Иван Петрович, то есть читали ваши сочинения
и много ждут от вас в будущем. Так они мне сами сказали. Я говорил им, что
с вами знаком, и обещал им вас познакомить с ними. Все они приняли меня
по-братски, с распростертыми объятиями. Я с первого же разу сказал им, что
буду скоро женатый человек; так они и принимали меня за женатого человека.
Живут они в пятом этаже, под крышами; собираются как можно чаще, но
преимущественно по средам, к Левиньке и Бориньке. Это все молодежь свежая;
все они с пламенной любовью ко всему человечеству; все мы говорили о нашем
настоящем, будущем, о науках, о литературе и говорили так хорошо, так прямо
и просто... Туда тоже ходит один гимназист. Как они обращаются между собой,
как они благородны! Я не видал еще до сих пор таких! Где я бывал до сих
пор? Что я видал? На чем я вырос? Одна ты только, Наташа, и говорила мне
что-нибудь в этом роде. Ах, Наташа, ты непременно должна познакомиться с
ними; Катя уже знакома. Они говорят об ней чуть не с благоговением, и Катя
уже говорила Левиньке и Бориньке, что когда она войдет в права над своим
состоянием, то непременно тотчас же пожертвует миллион на общественную
пользу.
- И распорядителями этого миллиона, верно, будут Левинька и Боринька и
их вся компания? - спросил князь.
- Неправда, неправда; стыдно, отец, так говорить! - с жаром вскричал
Алеша, - я подозреваю твою мысль! А об этом миллионе действительно был у
нас разговор, и долго решали: как его употребить? Решили наконец, что
прежде всего на общественное просвещение...
- Да, я действительно не совсем знал до сих пор Катерину Федоровну, -
заметил князь как бы про себя, все с той же насмешливой улыбкой. - Я,
впрочем, многого от нее ожидал, но этого...
- Чего этого! - прервал Алеша, - что тебе так странно? Что это выходит
несколько из вашего порядка? Что никто до сих пор не жертвовал миллиона, а
она пожертвует? Это, что ли? Но, что ж, если она не хочет жить на чужой
счет; потому что жить этими миллионами значит жить на чужой счет (я только
теперь это узнал). Она хочет быть полезна отечеству и всем и принесть на
общую пользу свою лепту. Про лепту-то еще мы в прописях читали, а как эта
лепта запахла миллионом, так уж тут и не то? И на чем держится все это
хваленое благоразумие, в которое я так верил! Что ты так смотришь на меня,
отец? Точно ты видишь перед собой шута, дурачка! Ну, что ж что дурачок!
Послушала бы ты, Наташа, что говорила об этом Катя: "Не ум главное, а то,
что направляет его, - натура, сердце, благородные свойства, развитие". Но
главное, на этот счет есть гениальное выражение Безмыгина. Безмыгин - это
знакомый Левиньки и Бориньки и, между нами, голова, и действительно
гениальная голова! Не далее как вчера он сказал к разговору: дурак,
сознавшийся, что он дурак, есть уже не дурак! Какова правда! Такие
изречения у него поминутно. Он сыплет истинами.
- Действительно гениально! - заметил князь.
- Ты все смеешься. Но ведь я от тебя ничего никогда не слыхал такого;
и от всего вашего общества тоже никогда не слыхал. У вас, напротив, вс° это
как-то прячут, вс° бы пониже к земле, чтоб все росты, все носы выходили
непременно по каким-то меркам, по каким-то правилам - точно это возможно!
Точно это не в тысячу раз невозможнее, чем то, об чем мы говорим и что
думаем. А еще называют нас утопистами! Послушал бы ты, как они мне вчера
говорили...
- Но что же, об чем вы говорите и думаете? Расскажи, Алеша, я до сих
пор как-то не понимаю, - сказала Наташа.
- Вообще обо всем, что ведет к прогрессу, к гуманности, к любви; все
это говорится по поводу современных вопросов. Мы говорим о гласности, о
начинающихся реформах, о любви к человечеству, о современных деятелях; мы
их разбираем, читаем. Но, главное, мы дали друг другу слово быть совершенно
между собой откровенными и прямо говорить друг другу все о самих себе, не
стесняясь. Только откровенность, только прямота могут достигнуть цели. Об
этом особенно старается Безмыгин. Я рассказал об этом Кате, и она
совершенно сочувствует Безмыгину. И потому мы все, под руководством
Безмыгина, дали себе слово действовать честно и прямо всю жизнь, и что бы
ни говорили о нас, как бы ни судили о нас, - не смущаться ничем, не
стыдиться нашей восторженности, наших увлечений, наших ошибок и идти
напрямки. Коли ты хочешь, чтоб тебя уважали, во-первых и главное, уважай
сам себя; только этим, только самоуважением ты заставишь и других уважать
себя. Это говорит Безмыгин, и Катя совершенно с ним согласна. Вообще мы
теперь уговариваемся в наших убеждениях и положили заниматься изучением
самих себя порознь, а все вместе толковать друг другу друг друга...
- Что за галиматья! - вскричал князь с беспокойством, - и кто этот
Безмыгин? Нет, это так оставить нельзя...
- Чего нельзя оставить? - подхватил Алеша, - слушай, отец, почему я
говорю все это теперь, при тебе? Потому что хочу и надеюсь ввести и тебя в
наш круг. Я дал уже там и за тебя слово. Ты смеешься, ну, я так и знал, что
ты будешь смеяться! Но выслушай! Ты добр, благороден; ты поймешь. Ведь ты
не знаешь, ты не видал никогда этих людей, не слыхал их самих. Положим, что
ты обо всем этом слышал, все изучил, ты ужасно учен; но самих-то их ты не
видал, у них не был, а потому как же ты можешь судить о них верно! Ты
только воображаешь, что знаешь. Нет, ты побудь у них, послушай их и тогда,
- и тогда я даю слово за тебя, что ты будешь наш! А главное, я хочу
употребить все средства, чтоб спасти тебя от гибели в твоем обществе, к
которому ты так прилепился, и от твоих убеждений.
Князь молча и с ядовитейшей насмешкой выслушал эту выходку; злость
была в лице его. Наташа следила за ним с нескрываемым отвращением. Он видел
это, но показывал, что не замечает. Но как только Алеша кончил, князь вдруг
разразился смехом. Он даже упал на спинку стула, как будто был не в силах
сдержать себя. Но смех этот был решительно выделанный. Слишком заметно
