едва стояла на месте. Я с удивлением смотрел на такое ожесточение. Она же
смотрела на меня каким-то вызывающим взглядом, как будто и я был тоже в
чем-нибудь виноват перед нею. Но я уже знал, что мне делать.
Я положил, не откладывая, сегодня же утром купить ей новое платье. На
это дикое, ожесточенное существо нужно было действовать добротой. Она
смотрела так, как будто никогда и не видывала добрых людей. Если она уж
раз, несмотря на жестокое наказание, изорвала в клочки свое первое, такое
же платье, то с каким же ожесточением она должна была смотреть на него
теперь, когда оно напоминало ей такую ужасную недавнюю минуту.
На Толкучем можно было очень дешево купить хорошенькое и простенькое
платьице. Беда была в том, что у меня в ту минуту почти совсем не было
денег. Но я еще накануне, ложась спать, решил отправиться сегодня в одно
место, где была надежда достать их, и как раз приходилось идти в ту самую
сторону, где Толкучий. Я взял шляпу. Елена пристально следила за мной, как
будто чего-то ждала.
- Вы опять запрете меня? - спросила она, когда я взялся за ключ, чтоб
запереть за собой квартиру, как вчера и третьего дня.
- Друг мой, - сказал я, подходя к ней, - не сердись за это. Я потому
запираю, что может кто-нибудь прийти. Ты же больная, пожалуй испугаешься.
Да и бог знает, кто еще придет; может быть, Бубнова вздумает прийти...
Я нарочно сказал ей это. Я запирал ее, потому что не доверял ей. Мне
казалось, что она вдруг вздумает уйти от меня. До времени я решился быть
осторожнее. Елена промолчала, и я-таки запер ее и в этот раз.
Я знал одного антрепренера, издававшего уже третий год одну
многотомную книгу. У него я часто доставал работу, когда нужно было
поскорей заработать сколько-нибудь денег. Платил он исправно. Я отправился
к нему, и мне удалось получить двадцать пять рублей вперед, с
обязательством доставить через неделю компилятивную статью. Но я надеялся
выгадать время на моем романе. Это я часто делал, когда приходила крайняя
нужда.
Добыв денег, я отправился на Толкучий. Там скоро я отыскал знакомую
мне старушку торговку, продававшую всякое тряпье. Я ей рассказал примерно
рост Елены, и она мигом выбрала мне светленькое ситцевое, совершенно
крепкое и не более одного раза мытое платьице за чрезвычайно дешевую цену.
Кстати уж я захватил и шейный платочек. Расплачиваясь, я подумал, что надо
же Елене какую-нибудь шубейку, мантильку или что-нибудь в этом роде. Погода
стояла холодная, а у ней ровно ничего не было. Но я отложил эту покупку до
другого раза. Елена была такая обидчивая, гордая. Господь знает, как примет
она и это платье, несмотря на то что я нарочно выбирал как можно проще и
неказистее, самое буднишнее, какое только можно было выбрать. Впрочем, я
все-таки купил две пары чулок нитяных и одни шерстяные. Это я мог отдать ей
под предлогом того, что она больна, а в комнате холодно. Ей надо было тоже
белья. Но все это я оставил до тех пор, пока поближе с ней познакомлюсь.
Зато я купил старые занавески к кровати - вещь необходимую и которая могла
принесть Елене большое удовольствие.
Со всем этим я воротился домой уже в час пополудни. Замок мой
отпирался почти неслышно, так что Елена не сейчас услыхала, что я
воротился. Я заметил, что она стояла у стола и перебирала мои книги и
бумаги. Услышав же меня, она быстро захлопнула книгу, которую читала, и
отошла от стола, вся покраснев. Я взглянул на эту книгу: это был мой первый
роман, изданный отдельной книжкой и на заглавном листе которого выставлено
было мое имя.
- А сюда кто-то без вас стучался, - сказала она таким тоном, как будто
поддразнивая меня: зачем, дескать, запирал?
- Уж не доктор ли, - сказал я, - ты не окликнула его, Елена?
- Нет.
Я не отвечал, взял узелок, развязал его и вынул купленное платье.
- Вот, друг мой Елена, - сказал я, подходя к ней, - в таких клочьях,
как ты теперь, ходить нельзя. Я и купил тебе платье, буднишнее, самое
дешевое, так что тебе нечего беспокоиться; оно всего рубль двадцать копеек
стоит. Носи на здоровье.
Я положил платье подле нее. Она вспыхнула и смотрела на меня некоторое
время во все глаза.
Она была чрезвычайно удивлена, и вместе с тем мне показалось, ей было
чего-то ужасно стыдно. Но что-то мягкое, нежное засветилось в глазах ее.
Видя, что она молчит, я отвернулся к столу. Поступок мой, видимо, поразил
ее. Но она с усилием превозмогала себя и сидела, опустив глаза в землю.
Голова моя болела и кружилась все более и более. Свежий воздух не
принес мне ни малейшей пользы. Между тем надо было идти к Наташе.
Беспокойство мое об ней не уменьшалось со вчерашнего дня, напротив -
возрастало все более и более. Вдруг мне показалось, что Елена меня
окликнула. Я оборотился к ней.
- Вы, когда уходите, не запирайте меня, - проговорила она, смотря в
сторону и пальчиком теребя на диване покромку, как будто бы вся была
погружена в это занятие. - Я от вас никуда не уйду.
- Хорошо, Елена, я согласен. Но если кто-нибудь придет чужой? Пожалуй,
еще бог знает кто?
- Так оставьте ключ мне, я и запрусь изнутри; а будут стучать, я и
скажу: нет дома. - И она с лукавством посмотрела на меня, как бы
приговаривая: "Вот ведь как это просто делается!"
- Вам кто белье моет? - спросила она вдруг, прежде чем я успел ей
отвечать что-нибудь.
- Здесь, в этом доме, есть женщина.
- Я умею мыть белье. А где вы кушанье вчера взяли?
-- В трактире.
- Я и стряпать умею. Я вам кушанье буду готовить.
- Полно, Елена; ну что ты можешь уметь стряпать? Все это ты не к делу
говоришь...
Елена замолчала и потупилась. Ее, видимо, огорчило мое замечание.
Прошло по крайней мере минут десять; мы оба молчали.
- Суп, - сказала она вдруг, не поднимая головы.
- Как суп? Какой суп? - спросил я, удивляясь.
- Суп умею готовить. Я для маменьки готовила, когда она была больна. Я
и на рынок ходила.
- Вот видишь, Елена, вот видишь, какая ты гордая, - сказал я, подходя
к ней и садясь с ней на диван рядом. - Я с тобой поступаю, как мне велит
мое сердце. Ты теперь одна, без родных, несчастная. Я тебе помочь хочу. Так
же бы и ты мне помогла, когда бы мне было худо. Но ты не хочешь так
рассудить, и вот тебе тяжело от меня самый простой подарок принять. Ты
тотчас же хочешь за него заплатить, заработать, как будто я Бубнова и тебя
попрекаю. Если так, то это стыдно, Елена.
Она не отвечала, губы ее вздрагивали. Кажется, ей хотелось что-то
сказать мне; но она скрепилась и смолчала. Я встал, чтоб идти к Наташе. В
этот раз я оставил Елене ключ, прося ее, если кто придет и будет стучаться,
окликнуть и спросить: кто такой? Я совершенно был уверен, что с Наташей
случилось что-нибудь очень нехорошее, а что она до времени таит от меня,
как это и не раз бывало между нами. Во всяком случае, я решился зайти к ней
только на одну минутку, иначе я мог раздражить ее моею назойливостью.
Так и случилось. Она опять встретила меня недовольным, жестким
взглядом. Надо было тотчас же уйти; а у меня ноги подкашивались.
- Я к тебе на минутку, Наташа, - начал я, - посоветоваться: что мне
делать с моей гостьей? - И я начал поскорей рассказывать все про Елену.
Наташа выслушала меня молча.
- Не знаю, что тебе посоветовать, Ваня, - отвечала она. - По всему
видно, что это престранное существо. Может быть, она была очень обижена,
очень напугана. Дай ей по крайней мере выздороветь. Ты ее хочешь к нашим?
- Она все говорит, что никуда от меня не пойдет. Да и бог знает, как
там ее примут, так что я и не знаю. Ну что, друг мой, как ты? Ты вчера была
как будто нездорова! - спросил я ее робея.
- Да... у меня и сегодня что-то голова болит, - отвечала она
рассеянно. - Не видал ли кого из наших?
- Нет. Завтра схожу. Ведь вот завтра суббота...
- Так что же?
- Вечером будет князь...
- Так что же? Я не забыла.
- Нет, я ведь только так...
Она остановилась прямо передо мной и долго и пристально посмотрела мне
в глаза. В ее взгляде была какая-то решимость, какое-то упорство; что-то
лихорадочное, горячечное.
- Знаешь что, Ваня, - сказала она, - будь добр, уйди от меня, ты мне
очень мешаешь...
Я встал с кресел и с невыразимым удивлением смотрел на нее.
- Друг мой, Наташа! Что с тобой? Что случилось? - вскричал я в испуге.
- Ничего не случилось! Все, все завтра узнаешь, а теперь я хочу быть
одна. Слышишь, Ваня: уходи сейчас. Мне так тяжело, так тяжело смотреть на
тебя!
- Но скажи мне по крайней мере...
- Все, все завтра узнаешь! О боже мой! Да уйдешь ли ты?
Я вышел. Я был так поражен, что едва помнил себя. Мавра выскочила за
мной в сени.
- Что, сердится? - спросила она меня. - Я уж и подступиться к ней
боюсь.
- Да что с ней такое?
- А то, что наш-то третий день носу к нам не показывал!
- Как третий день? - спросил я в изумлении, - да она сама вчера
говорила, что он вчера утром был да еще вчера вечером хотел приехать...
- Какое вечером! Он и утром совсем не был! Говорю тебе, с третьего дня
глаз не кажет. Неужто сама вчера сказывала, что утром был?
- Сама говорила.
- Ну, - сказала Мавра в раздумье, - значит, больно ее задело, когда уж
перед тобой признаться не хочет, что не был. Ну, молодец!
- Да что ж это такое! - вскричал я.
- А то такое, что и не знаю, что с ней делать, - продолжала Мавра,
разводя руками. - Вчера еще было меня к нему посылала, да два раза с дороги
воротила. А сегодня так уж и со мной говорить не хочет. Хоть бы ты его
повидал. Я уж и отойти от нее не смею.
Я бросился вне себя вниз по лестнице.
- К вечеру-то будешь у нас? - закричала мне вслед Мавра.
- Там увидим, - отвечал я с дороги. - Я, может, только к тебе забегу и
спрошу: что и как? Если только сам жив буду.
Я действительно почувствовал, что меня как будто что ударило в самое
сердце.
Глава X
Я отправился прямо к Алеше. Он жил у отца в Малой Морской. У князя
была довольно большая квартира, несмотря на то что он жил один. Алеша
занимал в этой квартире две прекрасные комнаты. Я очень редко бывал у него,
до этого раза всего, кажется, однажды. Он же заходил ко мне чаще, особенно
сначала, в первое время его связи с Наташей.
Его не было дома. Я прошел прямо в его половину и написал ему такую
записку:
"Алеша, вы, кажется, сошли с ума. Так как вечером во вторник ваш отец
сам просил Наташу сделать вам честь быть вашей женою, вы же этой просьбе
были рады, чему я свидетелем, то, согласитесь сами, ваше поведение в
настоящем случае несколько странно. Знаете ли, что вы делаете с Наташей? Во
всяком случае, моя записка вам напомнит, что поведение ваше перед вашей
будущей женою в высшей степени недостойно и легкомысленно. Я очень хорошо
знаю, что не имею никакого права вам читать наставления, но не обращаю на
это никакого внимания.
P. S. О письме этом она ничего не знает, и даже не она мне говорила
про вас".
Я запечатал записку и оставил у него на столе. На вопрос мой слуга
отвечал, что Алексей Петрович почти совсем не бывает дома и что и теперь
воротится не раньше, как ночью, перед рассветом.
Я едва дошел домой. Голова моя кружилась, ноги слабели и дрожали.
Дверь ко мне была отворена. У меня сидел Николай Сергеич Ихменев и
дожидался меня. Он сидел у стола и молча, с удивлением смотрел на Елену,
которая тоже с неменьшим удивлением его рассматривала, хотя упорно молчала.
"То-то, - думал я, - она должна ему показаться странною".
- Вот, брат, целый час жду тебя и, признаюсь, никак не ожидал... тебя
так найти, - продолжал он, осматриваясь в комнате и неприметно мигая мне на
Елену. В глазах его изображалось изумление. Но, вглядевшись в него ближе, я
заметил в нем тревогу и грусть. Лицо его было бледнее обыкновенного.
