Во-первых, это невозможно, а во-вторых, ты просто будешь неблагороден перед
Катей. Вы друзья; разве можно так грубо разрывать связи. Наконец, ты меня
просто обижаешь, коли думаешь, что я так тебя ревную. Поезжай, немедленно
поезжай, я прошу тебя! Да и отец твой успокоится.
- Наташа, ты ангел, а я твоего пальчика не стою! - вскричал Алеша с
восторгом и с раскаянием. - Ты так добра, а я... я... ну узнай же! Я сейчас
же просил, там, в кухне, Ивана Петровича, чтоб он помог мне уехать от тебя.
Он это и выдумал. Но не суди меня, ангел Наташа! Я не совсем виноват,
потому что люблю тебя в тысячу раз больше всего на свете и потому выдумал
новую мысль: открыться во всем Кате и немедленно рассказать ей все наше
теперешнее положение и все, что вчера было. Она что-нибудь выдумает для
нашего спасения, она нам всею душою предана...
- Ну и ступай, - отвечала Наташа, улыбаясь, - и вот что, друг мой, я
сама хотела бы очень познакомиться с Катей. Как бы это устроить?
Восторгу Алеши не было пределов. Он тотчас же пустился в
предположения, как познакомиться. По его выходило очень легко: Катя
выдумает. Он развивал свою идею с жаром, горячо. Сегодня же обещался и
ответ принести, через два же часа, и вечер просидеть у Наташи.
- Вправду приедешь? - спросила Наташа, отпуская его.
- Неужели ты сомневаешься? Прощай, Наташа, прощай, возлюбленная ты
моя, - вечная моя возлюбленная! Прощай, Ваня! Ах, боже мой, я вас нечаянно
назвал Ваней; послушайте, Иван Петрович, я вас люблю - зачем мы не на ты.
Будем на ты.
- Будем на ты.
- Слава богу! Ведь мне это сто раз в голову приходило. Да я все как-то
не смел вам сказать. Вот и теперь вы говорю. А ведь это очень трудно ты
говорить. Это, кажется, где-то у Толстого хорошо выведено: двое дали друг
другу слово говорить ты, да и никак не могут и все избегают такие фразы, в
которых местоимения. Ах, Наташа! Перечтем когда-нибудь "Детство и
отрочество"; ведь как хорошо!
- Да уж ступай, ступай, - прогоняла Наташа, смеясь, - заболтался от
радости...
- Прощай! Через два часа у тебя!
Он поцеловал у ней руку и поспешно вышел.
- Видишь, видишь, Ваня! - проговорила она и залилась слезами.
Я просидел с ней часа два, утешал ее и успел убедить во всем.
Разумеется, она была во всем права, во всех своих опасениях. У меня сердце
ныло в тоске, когда я думал о теперешнем ее положении; боялся я за нее. Но
что ж было делать?
Странен был для меня и Алеша: он любил ее не меньше, чем прежде, даже,
может быть, и сильнее, мучительнее, от раскаяния и благодарности. Но в то
же время новая любовь крепко вселялась в его сердце. Чем это кончится -
невозможно было предвидеть. Мне самому ужасно любопытно было посмотреть на
Катю. Я снова обещал Наташе познакомиться с нею.
Под конец она даже как будто развеселилась. Между прочим, я рассказал
ей все о Нелли, о Маслобоеве, о Бубновой, о сегодняшней встрече моей у
Маслобоева с князем и о назначенном свидании в семь часов. Все это ужасно
ее заинтересовало. О стариках я говорил с ней немного, а о посещении
Ихменева умолчал, до времени; предполагаемая дуэль Николая Сергеича с
князем могла испугать ее. Ей тоже показались очень странными сношения князя
с Маслобоевым и чрезвычайное его желание познакомиться со мною, хотя все
это и довольно объяснялось теперешним положением...
Часа в три я воротился домой. Нелли встретила меня с своим светлым
личиком...
Глава VI
Ровно в семь часов вечера я уже был у Маслобоева. Он встретил меня с
громкими криками и с распростертыми объятиями. Само собою разумеется, он
был вполпьяна. Но более всего меня удивили чрезвычайные приготовления к
моей встрече. Видно было, что меня ожидали. Хорошенький томпаковый самовар
кипел на круглом столике, накрытом прекрасною и дорогою скатертью. Чайный
прибор блистал хрусталем, серебром и фарфором. На другом столе, покрытом
другого рода, но не менее богатой скатертью, стояли на тарелках конфеты,
очень хорошие, варенья киевские, жидкие и сухие, мармелад, пастила, желе,
французские варенья, апельсины, яблоки и трех или четырех сортов орехи, -
одним словом, целая фруктовая лавка. На третьем столе, покрытом белоснежною
скатертью, стояли разнообразнейшие закуски: икра, сыр, пастет, колбасы,
копченый окорок, рыба и строй превосходных хрустальных графинов с водками
многочисленных сортов и прелестнейших цветов - зеленых, рубиновых,
коричневых, золотых. Наконец, на маленьком столике, в стороне, тоже
накрытом белою скатертью, стояли две вазы с шампанским. На столе перед
диваном красовались три бутылки: сотерн, лафит и коньяк, - бутылки
елисеевские и предорогие. За чайным столиком сидела Александра Семеновна
хоть и в простом платье и уборе, но, видимо, изысканном и обдуманном,
правда, очень удачно. Она понимала, что к ней идет, и, видимо, этим
гордилась; встречая меня, она привстала с некоторою торжественностью.
Удовольствие и веселость сверкали на ее свеженьком личике. Маслобоев сидел
в прекрасных китайских туфлях, в дорогом халате и в свежем щегольском
белье. На рубашке его были везде, где только можно было прицепить, модные
запонки и пуговки. Волосы были расчесаны, напомажены и с косым пробором,
по-модному.
Я так был озадачен, что остановился среди комнаты и смотрел, раскрыв
рот, то на Маслобоева, то на Александру Семеновну, самодовольство которой
доходило до блаженства.
- Что это, Маслобоев? Разве у тебя сегодня званый вечер? - вскричал я,
наконец, с беспокойством.
- Нет, ты один, - отвечал он торжественно.
- Да что же это (я указал на закуски), ведь тут можно накормить целый
полк?
- И напоить - главное забыл: напоить! - прибавил Маслобоев.
- И это все для одного меня?
- И для Александры Семеновны. Все это ей угодно было так сочинить.
- Ну, вот уж! Я так и знала! - воскликнула, закрасневшись, Александра
Семеновна, но нисколько не потеряв своего довольного вида. - Гостя прилично
принять нельзя: тотчас я виновата!
- С самого утра, можешь себе представить, с самого утра, только что
узнала, что ты придешь на вечер, захлопотала; в муках была...
- И тут солгал! Вовсе не с самого утра, а со вчерашнего вечера. Ты
вчера вечером, как пришел, так и сказал мне, что они в гости на целый вечер
придут...
- Это вы ослышались-с.
- Вовсе не ослышалась, а так было. Я никогда не лгу. А почему ж гостя
не встретить? Живем-живем, никто-то к нам не ходит, а все-то у нас есть.
Пусть же хорошие люди видят, что и мы умеем, как люди, жить.
- И, главное, узнают, какая вы великолепная хозяйка и
распорядительница, - прибавил Маслобоев. - Представь, дружище, я-то, я-то
за что тут попался. Рубашку голландскую на меня напялили, запонки натыкали,
туфли, халат китайский, волосы расчесала мне сама и распомадила:
бергамот-с; духами какими-то попрыскать хотела: крем-брюле, да уж тут я не
вытерпел, восстал, супружескую власть показал...
- Вовсе не бергамот, а самая лучшая французская помада, из фарфоровой
расписной баночки! - подхватила, вся вспыхнув, Александра Семеновна. -
Посудите сами, Иван Петрович, ни в театр, ни танцевать никуда не пускает,
только платья дарит, а что мне в платье-то? Наряжусь да и хожу одна по
комнате. Намедни упросила, совсем уж было собрались в театр; только что
отвернулась брошку прицепить, а он к шкапику: одну, другую, да и накатился.
Так и остались. Никто-то, никто-то, никто-то не ходит к нам в гости; а
только по утрам, по делам какие-то люди ходят; меня и прогонят. А между тем
и самовары, и сервиз есть, и чашки хорошие - все это есть, все дареное. И
съестное-то нам носят, почти одно вино покупаем да какую-нибудь помаду, да
вот там закуски, - пастет, окорока да конфеты для вас купили... Хоть бы
посмотрел кто, как мы живем! Целый год думала: вот придет гость, настоящий
гость, мы все это и покажем, и угостим: и люди похвалят, и самим любо
будет; а что его, дурака, напомадила, так он и не стоит того; ему бы все в
грязном ходить. Вон какой халат на нем: подарили, да стоит ли он такого
халата? Ему бы только нализаться прежде всего. Вот увидите, что он вас
будет прежде чаю водкой просить.
- А что! Ведь и вправду дело: выпьем-ка, Ваня, золотую и серебряную, а
потом, с освеженной душой и к другим напиткам приступим.
- Ну, так я и знала!
- Не беспокойтесь, Сашенька, и чайку выпьем, с коньячком, за ваше
здоровье-с.
- Ну, так и есть! - вскричала она, всплеснув руками. - Чай ханский, по
шести целковых, третьего дня купец подарил, а он его с коньяком хочет пить.
Не слушайте, Иван Петрович, вот я вам сейчас налью... увидите, сами
увидите, какой чай!
И она захлопотала у самовара.
Было понятно, что рассчитывали меня продержать весь вечер. Александра
Семеновна целый год ожидала гостя и теперь готовилась отвести на мне душу.
Все это было не в моих расчетах.
- Послушай, Маслобоев, - сказал я, усаживаясь, - ведь я к тебе вовсе
не в гости; я по делам; ты сам меня звал что-то сообщить...
- Ну, так ведь дело делом, а приятельская беседа своим чередом.
- Нет, душа моя, не рассчитывай. В половину девятого - и прощай. Дело
есть; я дал слово...
- Не думаю. Помилуй, что ж ты со мной делаешь? Что ж ты с
Александрой-то Семеновной делаешь? Ты взгляни на нее: обомлела. За что ж
меня напомадила-то: ведь на мне бергамот; подумай!
- Ты все шутишь, Маслобоев. Я Александре Семеновне поклянусь, что на
будущей неделе, ну хоть в пятницу, приду к вам обедать; а теперь, брат, я
дал слово, или, лучше сказать, мне просто надобно быть в одном месте. Лучше
объясни мне: что ты хотел сообщить?
- Так неужели ж вы только до половины девятого! - вскричала Александра
Семеновна робким и жалобным голосом, чуть не плача и подавая мне чашку
превосходного чаю.
- Не беспокойтесь, Сашенька; все это вздор, - подхватил Маслобоев. -
Он останется; это вздор. А вот что ты лучше скажи мне, Ваня, куда это ты
все уходишь? Какие у тебя дела? Можно узнать? Ведь ты каждый день куда-то
бегаешь, не работаешь...
- А зачем тебе? Впрочем, может быть, скажу после. А вот объясни-ка ты
лучше, зачем ты приходил ко мне вчера, когда я сам сказал тебе, помнишь,
что меня не будет дома?
- Потом вспомнил, а вчера забыл. Об деле действительно хотел с тобою
поговорить, но пуще всего надо было утешить Александру Семеновну. "Вот,
говорит, есть человек, оказался приятель, зачем не позовешь?" И уж меня,
брат, четверо суток за тебя продергивают. За бергамот мне, конечно, на том
свете сорок грехов простят, но, думаю, отчего же не посидеть вечерок
по-приятельски? Я и употребил стратагему: написал, что, дескать, такое
дело, что если не придешь, то все наши корабли потонут.
Я попросил его вперед так не делать, а лучше прямо предуведомить.
Впрочем, это объяснение меня не совсем удовлетворило.
- Ну, а давеча-то зачем бежал от меня? - спросил я.
- А давеча действительно было дело, настолечко не солгу.
- Не с князем ли?
- А вам нравится наш чай? - спросила медовым голоском Александра
Семеновна.
Вот уж пять минут она ждала, что я похвалю их чай, а я и не догадался.
- Превосходный, Александра Семеновна, великолепный! Я еще и не пивал
такого.
Александра Семеновна так и зарделась от удовольствия и бросилась
наливать мне еще.
- Князь! - вскричал Маслобоев, - этот князь, брат, такая шельма, такой
плут... ну! Я, брат, вот что тебе скажу: я хоть и сам плут, но из одного
целомудрия не захотел бы быть в его коже! Но довольно; молчок! Только это
одно об нем и могу сказать.
- А я, как нарочно, пришел к тебе, чтобы и об нем расспросить между
прочим. Но это после. А зачем ты вчера без меня моей Елене леденцов давал
да плясал перед ней? И об чем ты мог полтора часа с ней говорить!
- Елена, это маленькая девочка, лет двенадцати или одиннадцати, живет
