за дело, за дело: он много для нее сделал, - все они хотят, чтоб я же-
нился на этой самой Татьяне Ивановне, из благоразумия, то есть для всего
семейства. Конечно, мне же добра желают - я ведь это понимаю; но я ни за
что не женюсь - я уж дал себе такое слово. Несмотря на то, я как-то не
умел отвечать: ни да, ни нет не сказал. Это уж, брат, со мной всегда так
случается. Они и подумали, что я соглашаюсь, и непременно хотят, чтоб
завтра, для семейного праздника, я объяснился... и потому завтра такие
хлопоты, что я даже не знаю, что предпринять! К тому же Фома Фомич, не-
известно почему, на меня рассердился; маменька тоже. Я, брат, признаюсь
тебе, только ждал тебя да Коровкина... хотел излить, так сказать...
- Да чем же тут поможет Коровкин, дядюшка?
- Поможет, друг мой, поможет, - это, брат, уж такой человек; одно
слово: человек науки! Я на него как на каменную гору надеюсь: побеждаю-
щий человек! Про семейное счастье как говорит! Я, признаюсь, и на тебя
тоже надеялся; думал: ты их урезонишь. Сам рассуди: ну, положим, я вино-
ват, действительно виноват - я понимаю все это; я не бесчувственный. Ну,
да все же меня можно простить когда-нибудь! Тогда бы мы вот как зажи-
ли!.. Эх, брат, как выросла моя Сашурка, хоть сейчас к венцу! Илюшка мой
какой стал! завтра именинник. За Сашурку-то я боюсь - вот что!..
- Дядюшка! где мой чемодан? Я переоденусь и мигом явлюсь, а там...
- В мезонине, друг мой, в мезонине. Я уж так заранее велел, чтоб те-
бя, как приедешь, прямо вели в мезонин, чтоб никто не видал. Именно,
именно переоденься! Это хорошо, прекрасно, прекрасно! А я покамест там
всех понемногу приготовлю. Ну, и с богом! Знаешь, брат, надо хитрить.
Поневоле Талейраном сделаешься. Ну, да ничего! Там теперь они чай пьют.
У нас рано чай пьют. Фома Фомич любит пить сейчас как проснется; оно,
знаешь, и лучше... Ну, так я пойду, а ты уж поскорей за мной, не остав-
ляй меня одного: неловко, брат, как-то мне одному-то... Да! постой! вот
еще к тебе просьба: не кричи на меня там, как давеча здесь кричал, - а?
разве уж потом, если захочешь, что заметить, так, наедине, здесь и заме-
тишь; а до тех пор как-нибудь скрепись, подожди! Я, видишь ли, там уж и
так накутил. Они сердятся...
- Послушайте, дядюшка, из всего, что я слышал и видел, мне кажется,
что вы...
- Тюфяк, что ли? да уж ты договаривай! - перебил он меня совсем нео-
жиданно. - Что ж, брат, делать! Я уж и сам это знаю. Ну, так ты придешь?
Как можно скорее приходи, пожалуйста!
Взойдя на верх, я поспешно открыл чемодан, помня приказание дяди сой-
ти вниз как можно скорее. Одеваясь, я заметил, что еще почти ничего не
узнал из того, что хотел узнать, хотя и говорил с дядей целый час. Это
меня поразило. Одно только было для меня несколько ясно: дядя все еще
настойчиво хотел, чтоб я женился; следовательно, все противоположные
слухи, именно, что дядя влюблен в ту же особу сам, - неуместны. Помню,
что я был в большой тревоге. Между прочим, мне пришло на мысль, что я
приездом моим и молчанием перед дядей почти произнес обещание, дал сло-
во, связал себя навеки. " Нетрудно, - думал я, - нетрудно сказать слово,
которое свяжет потом навеки по рукам и ногам. А я еще не видал и невес-
ты!" И опять-таки: с чего это вражда против меня целого семейства? Поче-
му именно все они должны смотреть на мой приезд, как уверяет дядя, враж-
дебно? И что за странную роль играет сам дядя здесь, в своем собственном
доме? Отчего происходит его таинственность? отчего все эти испуги и му-
ки? Признаюсь, что все это представилось мне вдруг чем-то совершенно
бессмысленным; а романические и героические мечты мои совсем вылетели из
головы при первом столкновении с действительностью. Только теперь, после
разговора с дядей, мне вдруг представилась вся нескладность, вся экс-
центричность его предложения, и я понял, что подобное предложение, и в
таких обстоятельствах, способен был сделать один только дядя. Понял я
также, что и я сам, прискакав сюда сломя голову, по первому его слову, в
восторге от его предложения, очень походил на дурака. Я одевался поспеш-
но, занятый тревожными моими сомнениями, так что и не заметил сначала
прислуживавшего мне слугу.
- Аделаидина цвета изволите галстух надеть или этот, с мелкими клет-
ками? - спросил вдруг слуга, обращаясь ко мне с какою-то необыкновенною,
приторною учтивостью.
Я взглянул на него, и оказалось, что он тоже достоин был любопытства.
Это был еще молодой человек, для лакея одетый прекрасно, не хуже иного
губернского франта. Коричневый фрак, белые брюки, палевый жилет, лакиро-
ванные полусапожки и розовый галстучек подобраны были, очевидно, не без
цели. Все это тотчас же должно было обратить внимание на деликатный вкус
молодого щеголя. Цепочка к часам была выставлена на показ непременно с
тою же целью. Лицом он был бледен и даже зеленоват; нос имел большой, с
горбинкой, тонкий, необыкновенно белый, как будто фарфоровый. Улыбка на
тонких губах его выражала какую-то грусть и, однако ж, деликатную
грусть. Глаза, большие, выпученные и как будто стеклянные, смотрели нео-
быкновенно тупо, и, однако ж, все-таки просвечивалась в них деликат-
ность. Тонкие, мягкие ушки были заложены, из деликатности, ватой. Длин-
ные, белобрысые и жидкие волосы его были завиты в кудри и напомажены.
Ручки его были беленькие, чистенькие, вымытые чуть ли не в розовой воде;
пальцы оканчивались щеголеватыми, длиннейшими розовыми ногтями. Все это
показывало баловня, франта и белоручку. Он шепелявил и премодно не выго-
варивал букву p, подымал и опускал глаза, вздыхал и нежничал до неверо-
ятности. От него пахло духами. Роста он был небольшого, дряблый и хилый,
и на ходу как-то особенно приседал, вероятно, находя в этом самую высшую
деликатность, - словом, он весь был пропитан деликатностью, суб-
тильностью и необыкновенным чувством собственного достоинства. Последнее
обстоятельство, неизвестно почему, мне, сгоряча, не понравилось.
- Так этот галстух аделаидина цвета? - спросил я, строго посмотрев на
молодого лакея.
- Аделаидина-с, - отвечал он с невозмутимою деликатностью.
- А аграфенина цвета нет?
- Нет-с. Такого и быть не может-с.
- Это почему?
- Неприличное имя Аграфена-с.
- Как неприличное? почему?
- Известно-с: Аделаида, по крайней мере, иностранное имя, облагоро-
женное-с; а Аграфеной могут называть всякую последнюю бабу-с.
- Да ты с ума сошел или нет?
- Никак нет-с, я при своем уме-с. Все - конечно, воля ваша обзывать
меня всяческими словами; но разговором моим многие генералы и даже неко-
торые столичные графы оставались довольны-с.
- Да тебя как зовут?
- Видоплясов.
- А! так это ты Видоплясов?
- Точно так-с.
- Ну, подожди же, брат, я и с тобой познакомлюсь.
"Однако здесь что-то похоже на бедлам", - подумал я про себя, сходя
вниз.
IV
ЗА ЧАЕМ
Чайная была та самая комната, из которой был выход на террасу, где я
давеча встретил Гаврилу. Таинственные предвещания дяди насчет приема,
меня ожидавшего, очень меня беспокоили. Молодость иногда не в меру само-
любива, а молодое самолюбие почти всегда трусливо. Вот почему мне чрез-
вычайно неприятно было, когда я, только что войдя в дверь и увидя за
чайным столом все общество, вдруг запнулся за ковер, пошатнулся и, спа-
сая равновесие, неожиданно вылетел на середину комнаты. Сконфузившись
так, как будто я разом погубил свою карьеру, честь и доброе имя, стоял я
без движения, покраснев как рак и бессмысленно смотря на присутствовав-
ших. Упоминаю об этом происшествии, совершенно по себе ничтожном,
единственно потому, что оно имело чрезвычайное влияние на мое расположе-
ние духа почти во весь тот день, а следовательно, и на отношения мои к
некоторым из действующих лиц моего рассказа. Я попробовал было покло-
ниться, не докончил, покраснел еще более, бросился к дяде и схватил его
за руку.
- Здравствуйте, дядюшка, - проговорил я, задыхаясь, желая сказать
что-то совсем другое, гораздо остроумнее, но, совсем неожиданно, сказав
только "Здравствуйте".
- Здравствуй, здравствуй, братец, - отвечал страдавший за меня дядя,
- ведь мы уж здоровались. Да не конфузься, пожалуйста, - прибавил он ше-
потом, - это, брат, со всеми случается, да еще как! Бывало, хоть прова-
литься в ту ж пору!.. Ну, а теперь, маменька, позвольте вам рекомендо-
вать: вот наш молодой человек; он немного сконфузился, но вы его верно
полюбите. Племянник мой, Сергей Александрович, - добавил он, - обращаясь
ко всем вообще.
Но прежде чем буду продолжать рассказ, позвольте, любезный читатель,
представить вам поименно все общество, в котором я вдруг очутился. Это
даже необходимо для порядка рассказа.
Вся компания состояла из нескольких дам и только двух мужчин, не счи-
тая меня и дяди. Фомы Фомича, - которого я так желал видеть и который, я
уже тогда же чувствовал это, был полновластным владыкою всего дома, - не
было: он блистал своим отсутствием и как будто унес с собой свет из ком-
наты. Все были мрачны и озабочены. Этого нельзя было не заметить с пер-
вого взгляда: как ни был я сам в ту минуту смущен и расстроен, однако я
видел, что дядя, например, расстроен чуть ли не так же, как я, хотя он и
употреблял все усилия, чтоб скрыть свою заботу под видимою непринужден-
ностью. Что-то тяжелым камнем лежало у него на сердце. Один из двух муж-
чин, бывших в комнате, был еще очень молодой человек, лет двадцати пяти,
тот самый Обноскин, о котором давеча упоминал дядя, восхваляя его ум и
мораль. Этот господин мне чрезвычайно не понравился: все в нем сбивалось
на какой-то шик дурного тона; костюм его, несмотря на шик, был как-то
потерт и скуден; в лице его было что-то как будто тоже потертое. Белоб-
рысые, тонкие, тараканьи усы и неудавшаяся клочковатая бороденка, оче-
видно, предназначены были предъявлять человека независимого и, может
быть, вольнодумца. Он беспрестанно прищуривался, улыбался с какою-то вы-
деланною язвительностью, кобенился на своем стуле и поминутно смотрел на
меня в лорнет; но когда я к нему поворачивался, он немедленно опускал
свое стеклышко и как будто трусил. Другой господин, тоже еще человек мо-
лодой, лет двадцати восьми, был мой троюродный братец, Мизинчиков.
Действительно, он был чрезвычайно молчалив. За чаем во все время он не
сказал ни слова, не смеялся, когда все смеялись; но я вовсе не заметил в
нем никакой "забитости", которую видел в нем дядя; напротив, взгляд его
светло-карих глаз выражал решимость и какую-то определенность характера.
Мизинчиков был смугл, черноволос и довольно красив; одет очень прилично
- на дядин счет, как узнал я после. Из дам я заметил прежде всех девицу
Перепелицыну, по ее необыкновенно злому, бескровному лицу. Она сидела
возле генеральши, - о которой будет особая речь впоследствии, - но не
рядом, а несколько сзади, из почтительности; поминутно нагибалась и шеп-
тала что-то на ухо своей покровительнице. Две-три пожилые приживалки,
совершенно без речей, сидели рядком у окна и почтительно ожидали чаю,
вытаращив глаза на матушку-генеральшу. Заинтересовала меня тоже одна
толстая, совершенно расплывшаяся барыня, лет пятидесяти, одетая очень
безвкусно и ярко, кажется, нарумяненная и почти без зубов, вместо кото-
рых торчали какие-то почерневшие и обломанные кусочки; однако ж, не ме-
шало ей пищать, прищуриваться, модничать и чуть ли не делать глазки. Она
была увешана какими-то цепочками и беспрерывно наводила на меня лорнет-
ку, как мсье Обноскин. Это была его маменька. Смиренная Прасковья
Ильинична, моя тетушка, разливала чай. Ей, видимо, хотелось обнять меня
после долгой разлуки и, разумеется, тут же расплакаться, но она не сме-
