теперь для вас не ученый". Вот беда будет, как узнает теперь про Коров-
кина! Ну помилуй, ну посуди, ну чем же я тут виноват? Ну неужели ж ре-
шиться сказать ему "ваше превосходительство"? Ну можно ли жить в таком
положении? Ну за что он сегодня бедняка Бахчеева из-за стола прогнал?
Ну, положим, Бахчеев не сочинил астрономии; да ведь и я не сочинил аст-
рономии, да ведь и ты не сочинил астрономии... Ну за что, за что?
- А за то, что ты завистлив, Егорушка, - промямлила опять генеральша.
- Маменька! - вскричал дядя в совершенном отчаянии, - вы сведете меня
с ума!.. Вы не свои, вы чужие речи переговариваете, маменька! Я, нако-
нец, столбом, тумбой, фонарем делаюсь, а не вашим сыном!
- Я слышал, дядюшка, - перебил я, изумленный до последней степени
рассказом, - я слышал от Бахчеева - не знаю, впрочем, справедливо иль
нет, - что Фома Фомич позавидовал именинам Илюши и утверждает, что и сам
он завтра именинник. Признаюсь, эта характеристическая черта так меня
изумила, что я ...
- Рожденье, братец, рожденье, не именины, а рожденье! - скороговоркою
перебил меня дядя. - Он не так только выразился, а он прав: завтра его
рожденье. Правда, брат, прежде всего...
- Совсем не рожденье! - крикнула Сашенька.
- Как не рожденье? - крикнул дядя, оторопев.
- Вовсе не рожденье, папочка! Это вы просто неправду говорите, чтоб
самого себя обмануть да Фоме Фомичу угодить. А рожденье его в марте бы-
ло, - еще, помните, мы перед этим на богомолье в монастырь ездили, а он
сидеть никому не дал покойно в карете: все кричал, что ему бок раздавила
подушка, да щипался; тетушку со злости два раза ущипнул! А потом, когда
в рожденье мы пришли поздравлять, рассердился, зачем не было камелий в
нашем букете. "Я, говорит, люблю камелии, потому что у меня вкус высшего
общества, а вы для меня пожалели в оранжерее нарвать ". И целый день
киснул да куксился, с нами говорить не хотел...
Я думаю, если б бомба упала среди комнаты, то это не так бы изумило и
испугало всех, как это открытое восстание - и кого же? - девочки, кото-
рой даже и говорить не позволялось громко в бабушкином присутствии. Ге-
неральша, немая от изумления и от бешенства, привстала, выпрямилась и
смотрела на дерзкую внучку свою, не веря глазам. Дядя обмер от ужаса.
- Экую волю дают! уморить хотят бабиньку-с! - крикнула Перепелицына.
- Саша, Саша, опомнись! что с тобой, Саша? - кричал дядя, бросаясь то
к той, то к другой, то к генеральше, то к Сашеньке, чтоб остановить ее.
- Не хочу молчать, папочка! - закричала Саша, вдруг вскочив со стула,
топая ножками и сверкая глазенками, - не хочу молчать! Мы все долго тер-
пели из-за Фомы Фомича, из-за скверного, из-за гадкого вашего Фомы Фоми-
ча! Потому что Фома Фомич всех нас погубит, потому что ему то и дело
толкуют, что он умница, великодушный, благородный, ученый, смесь всех
добродетелей, попурри какое-то, а Фома Фомич, как дурак, всему и пове-
рил! Столько сладких блюд ему нанесли, что другому бы совестно стало, а
Фома Фомич скушал все, что перед ним ни поставили, да и еще просит. Вот
вы увидите, всех нас съест, а виноват всему папочка! Гадкий, гадкий Фома
Фомич, прямо скажу, никого не боюсь! Он глуп, капризен, замарашка, неб-
лагодарный, жестокосердый, тиран, сплетник, лгунишка ... Ах, я бы непре-
менно, непременно, сейчас же прогнала его со двора, а папочка его обожа-
ет, а папочка от него без ума! ...
- Ах!.. - вскрикнула генеральша и покатилась в изнеможении на диван.
- Голубчик мой, Агафья Тимофеевна, ангел мой! - кричала Анфиса Пет-
ровна, - возьмите мой флакон! Воды, скорее воды!
- Воды, воды! - кричал дядя, - маменька, маменька, успокойтесь! на
коленях умоляю вас успокоиться!..
- На хлеб на воду вас посадить-с, да из темной комнаты не выпус-
кать-с... человекоубийцы вы эдакие! - прошипела на Сашеньку дрожавшая от
злости Перепелицына.
- И сяду на хлеб на воду, ничего не боюсь! - кричала Сашенька, в свою
очередь пришедшая в какое-то самозабвение. - Я папочку защищаю, потому
что он сам себя защитить не умеет. Кто он такой, кто он, ваш Фома Фомич,
перед папочкою? У папочки хлеб ест да папочку же унижает, неблагодарный!
Да я б его разорвала в куски, вашего Фому Фомича! На дуэль бы его вызва-
ла да тут бы и убила из двух пистолетов...
- Саша! Саша! - кричал в отчаянии дядя. - Еще одно слово - и я погиб,
безвозвратно погиб!
- Папочка! - вскричала Саша, вдруг стремительно бросаясь к отцу, за-
ливаясь слезами и крепко обвив его своими ручками, - папочка! ну вам ли,
доброму, прекрасному, веселому, умному, вам ли, вам ли так себя погу-
бить? Вам ли подчиняться этому скверному, неблагодарному человеку, быть
его игрушкой, на смех себя выставлять? Папочка, золотой мой папочка!..
Она зарыдала, закрыла лицо руками и выбежала из комнаты.
Началась страшная суматоха. Генеральша лежала в обмороке. Дядя стоял
перед ней на коленях и целовал ее руки. Девица Перепелицына увивалась
около них и бросала на нас злобные, но торжествующие взгляды. Анфиса
Петровна смачивала виски генеральши водою и возилась с своим флаконом.
Прасковья Ильинична трепетала и заливалась слезами; Ежевикин искал угол-
ка, куда бы забиться, а гувернантка стояла бледная, совершенно потеряв-
шись от страха. Один только Мизинчиков оставался совершенно по-прежнему.
Он встал, подошел к окну и принялся пристально смотреть в него, реши-
тельно не обращая внимания на всю эту сцену.
Вдруг генеральша приподнялась с дивана, выпрямилась и обмерила меня
грозным взглядом.
- Вон! - крикнула она, притопнув на меня ногою.
Я должен признаться, что этого совершенно не ожидал.
- Вон! вон из дому; вон! Зачем он приехал? чтоб и духу его не было!
вон!
- Маменька! маменька, что вы! да ведь это Сережа, - бормотал дядя,
дрожа всем телом от страха. - Ведь он, маменька, к нам в гости приехал.
- Какой Сережа? вздор! не хочу ничего слышать; вон! Это Коровкин. Я
уверена, что это Коровкин. Меня предчувствие не обманывает. Он приехал
Фому Фомича выживать; его и выписали для этого. Мое сердце предчувству-
ет... Вон, негодяй!
- Дядюшка, если так, - сказал я, захлебываясь от благородного негодо-
вания, - если так, то я... извините меня... - И я схватился за шляпу.
- Сергей, Сергей, что ты делаешь?.. Ну, вот теперь этот... Маменька!
ведь это Сережа!.. Сергей, помилуй! - кричал он, гоняясь за мной и си-
лясь отнять у меня шляпу, - ты мой гость, ты останешься - я хочу! Ведь
это она только так, - прибавил он шепотом, - ведь это она только когда
рассердится... Ты только теперь, первое время, спрячься куда-нибудь...
побудь где-нибудь - и ничего, все пройдет. Она тебя простит - уверяю те-
бя! Она добрая, а только так, заговаривается... Слышишь, она принимает
тебя за Коровкина, а потом простит, уверяю тебя... Ты чего? - закричал
он дрожавшему от страха Гавриле, вошедшему в комнату.
Гаврила вошел не один; с ним был дворовый парень, мальчик лет шест-
надцати, прехорошенький собой, взятый во двор за красоту, как узнал я
после. Звали его Фалалеем. Он был одет в какой-то особенный костюм, в
красной шелковой рубашке, обшитой по вороту позументом, с золотым галун-
ным поясом, в черных плисовых шароварах и в козловых сапожках, с красны-
ми отворотами. Этот костюм был затеей самой генеральши. Мальчик пре-
горько рыдал, и слезы одна за другой катились из больших голубых глаз
его.
- Это еще что? - вскричал дядя, - что случилось? Да говори же разбой-
ник!
- Фома Фомич велел быть сюда; сами вослед идут, - отвечал скорбный
Гаврила, - мне на экзамент, а он...
- А он?
- Плясал-с, - отвечал Гаврила плачевным голосом.
- Плясал! - вскрикнул в ужасе дядя.
- Пля-сал! - проревел Фалалей всхлипывая.
- Комаринского?
- Ко-ма-ринского!
- А Фома Фомич застал?
- Зас-тал!
- Дорезали! - вскрикнул дядя, - пропала моя голова! - и обеими руками
схватил себя за голову.
- Фома Фомич! - возвестил Видоплясов, входя в комнату.
Дверь отворилась, и Фома Фомич сам, своею собственною особою, предс-
тал перед озадаченной публикой.
VI
ПРО БЕЛОГО БЫКА И ПРО КОМАРИНСКОГО МУЖИКА
Но прежде, чем я буду иметь честь лично представить читателю вошедше-
го Фому Фомича, я считаю совершенно необходимым сказать несколько слов о
Фалалее и объяснить, что именно было ужасного в том, что он плясал кома-
ринского, а Фома Фомич застал его в этом веселом занятии. Фалалей был
дворовый мальчик, сирота с колыбели и крестник покойной жены моего дяди.
Дядя его очень любил. Одного этого совершенно достаточно было, чтоб Фома
Фомич, переселясь в Степанчиково и покорив себе дядю, возненавидел лю-
бимца его, Фалалея. Но мальчик как-то особенно понравился генеральше и,
несмотря на гнев Фомы Фомича, остался вверху, при господах: настояла в
этом сама генеральша, и Фома уступил, сохраняя в сердце своем обиду - он
все считал за обиду - и отмщая за нее ни в чем не виноватому дяде при
каждом удобном случае. Фалалей был удивительно хорош собой. У него было
лицо девичье, лицо красавицы деревенской девушки. Генеральша холила и
нежила его, дорожила им, как хорошенькой, редкой игрушкой; и еще неиз-
вестно, кого она больше любила: свою ли маленькую, курчавенькую собачку
Ами или Фалалея? Мы уже говорили о его костюме, который был ее изобрете-
нием. Барышни выдавали ему помаду, а парикмахер Кузьма обязан был зави-
вать ему по праздникам волосы. Этот мальчик был какое-то странное созда-
ние. Нельзя было назвать его совершенным идиотом или юродивым, но он был
до того наивен, до того правдив и простодушен, что иногда действительно
его можно было счесть дурачком. Он вмешивается в разговор господ, не за-
ботясь о том, что их прерывает. Он рассказывает им такие вещи, которые
никак нельзя рассказывать господам. Он заливается самыми искренними сле-
зами, когда барыня падает в обморок или когда уж слишком забранят его
барина. Он сочувствует всякому несчастью. Иногда подходит к генеральше,
целует ее руки и просит, чтоб она не сердилась, - и генеральша велико-
душно прощает ему эти смелости. Он чувствителен до крайности, добр и
незлобив, как барашек, весел, как счастливый ребенок. Со стола ему пода-
ют подачку.
Он постоянно становится за стулом генеральши и ужасно любит сахар.
Когда ему дадут сахарцу, он тут же сгрызает его своими крепкими, белыми,
как молоко, зубами, и неописанное удовольствие сверкает в его веселых
голубых глазах и на всем его хорошеньком личике.
Долго гневался Фома Фомич; но, рассудив наконец, что гневом не
возьмешь, он вдруг решился быть благодетелем Фалалею. Разбранив сперва
дядю за то, что ему нет дела до образования дворовых людей, он решил не-
медленно обучать бедного мальчика нравственности, хорошим манерам и
французскому языку. "Как! - говорил он, защищая свою нелепую мысль
(мысль, приходившую в голову и не одному Фоме Фомичу, чему свидетелем
пишущий эти строки), - как! он всегда вверху при своей госпоже; вдруг
она, забыв, что он не понимает по-французски, скажет ему, например,
донн`е му`а мон мушуар - он должен и тут найтись и тут услужить!" Но
оказалось, что не только нельзя было Фалалея выучить по-французски, но
что повар Андрон, его дядя, бескорыстно старавшийся научить его русской
грамоте, давно уже махнул рукой и сложил азбуку на полку! Фалалей был до
того туп на книжное обучение, что не понимал решительно ничего. Мало то-
го: из этого даже вышла история. Дворовые стали дразнить Фалалея францу-
зом, а старик Гаврила, заслуженный камердинер дядюшки, открыто осмелился
отрицать пользу изучения французской грамоты. Дошло до Фомы Фомича, и,
разгневавшись, он, в наказание, заставил учиться по-французски самого
