проговорил дядя каким-то просительным голосом. - Он сам это говорил, что
для произношения... Притом же тут случилась одна особенная история - ты
ее не знаешь, а потому и не можешь судить. Надо, братец, прежде вник-
нуть, а уж потом обвинять... Обвинять-то легко!
- Да вы-то чего! - закричал я, в запальчивости снова обращаясь к му-
жикам. - Вы бы ему так все прямо и высказали. Дескать, эдак нельзя, Фома
Фомич, а вот оно как! Ведь есть же у вас язык?
- Где та мышь, чтоб коту звонок привесила, батюшка? "Я, говорит, те-
бя, мужика сиволапого, чистоте и порядку учу. Отчего у тебя рубаха не-
чиста?" Да в поту живет, оттого и нечистая! Не каждый день переменять. С
чистоты не воскреснешь, с по'гани не треснешь.
- А вот анамедни на гумно пришел, - заговорил другой мужик, с виду
рослый и сухощавый, весь в заплатах, в самых худеньких лаптишках, и,
по-видимому, один из тех, которые вечно чем-нибудь недовольны и всегда
держат в запасе какое-нибудь ядовитое, отравленное слово. До сих пор он
хоронился за спинами других мужиков, слушал в мрачном безмолвии и все
время не сгонял с лица какой-то двусмысленной, горько-лукавой усмешки. -
На гумно пришел: "Знаете ли вы, говорит, сколько до солнца верст?" А кто
его знает? Наука эта не нашенская, а барская. "Нет, говорит, ты дурак,
пехтерь, пользы своей не знаешь; а я, говорит, астролом! Я все божии
планиды узнал."
- Ну, а сказал тебе сколько до солнца верст? - вмешался дядя, вдруг
оживляясь и весело мне подмигивая, как бы говоря: "Вот посмотри-ка, что
будет!"
- Да, сказал сколько-то много, - нехотя отвечал мужик, не ожидавший
такого вопроса.
- Ну, а сколько сказал, сколько именно?
- Да вашей милости лучше известно, а мы люди темные.
- Да я-то, брат, знаю, а ты помнишь ли?
- Да сколько-то сот али тысяч, говорил, будет. Что-то много сказал.
На трех возах не вывезешь.
- То-то, помни, братец! А ты думал, небось, с версту будет, рукой
достать? Нет, брат, земля - это, видишь, как шар круглый, - понимаешь?..
- продолжал дядя, очертив руками в воздухе подобие шара.
Мужик горько улыбнулся.
- Да, как шар! Она так на воздухе и держится сама собой и кругом
солнца ходит. А солнце-то на месте стоит; тебе только кажется, что оно
ходит. Вот она штука какая! А открыл это все капитан Кук, мореход... А
черт его знает, кто и открыл, - прибавил он полушепотом, обращаясь ко
мне. - Сам-то я, брат, ничего не знаю... А ты знаешь, сколько до солн-
ца-то?
- Знаю, дядюшка, - отвечал я, с удивлением смотря на всю эту сцену, -
только вот что я думаю: конечно, необразованность есть то же неряшество;
но, с другой стороны... учить крестьян астрономии...
- Именно, именно, именно неряшество! - подхватил дядя в восторге от
моего выражения, которое показалось ему чрезвычайно удачным. - Благород-
ная мысль! Именно неряшество! Я это всегда говорил... то есть я этого
никогда не говорил, но я чувствовал. Слышите, - закричал он мужикам, -
необразованность это то же неряшество, такая же грязь! Вот оттого вас
Фома и хотел научить. Он вас добру хотел научить - это ничего. Это,
брат, уж все равно, тоже служба, всякого чина стоит. Вот оно дело какое,
наука-то! Ну, хорошо, хорошо, друзья мои! Ступайте с богом, а я рад,
рад... будьте покойны, я вас не оставлю.
- Защити, отец родной!
- Вели свет видеть, батюшка!
И мужики повалились в ноги.
- Ну, ну, это вздор! Богу да царю кланяйтесь, а не мне... Ну, ступай-
те, ведите себя хорошо, заслужите ласку... ну и там все... Знаешь, -
сказал он, вдруг обращаясь ко мне, только что ушли мужики, и как-то сияя
от радости, - любит мужичок доброе слово, да и подарочек не повредит.
Подарю-ка я им что-нибудь, - а? как ты думаешь? Для твоего приезда...
Подарить или нет?
- Да вы, дядюшка, какой-то Фрол Силин, благодетельный человек, как я
погляжу.
- Ну, нельзя же, братец, нельзя: это ничего. Я им давно хотел пода-
рить, - прибавил он, как бы извиняясь. - А что тебе смешно, что я мужи-
ков наукам учил? Нет, брат, это я так, это я от радости, что тебя уви-
дел, Сережа. Просто-запросто хотел, чтоб и он, мужик, узнал, сколько до
солнца, да рот разинул. Весело, брат, смотреть, когда он рот разинет...
как-то эдак радуешься за него. Только знаешь, друг мой, не говори там в
гостиной, что я с мужиками здесь объяснялся. Я нарочно их за конюшнями
принял, чтоб не видно было. Оно, брат, как-то нельзя было там: щекотли-
вое дело; да и сами они потихоньку пришли. Я ведь это для них больше и
сделал...
- Ну вот, дядюшка, я и приехал! - начал я, переменяя разговор и желая
добраться поскорее до главного дела. - Признаюсь вам, письмо ваше меня
так удивило, что я...
- Друг мой, ни слова об этом! - перебил дядя, как будто в испуге и
даже понизив голос, - после, после это все объяснится. Я, может быть, и
виноват перед тобою и даже, может быть, очень виноват, но...
- Передо мной виноваты, дядюшка?
- После, после, мой друг, после! все это объяснится. Да какой же ты
стал молодец! Милый ты мой! А как же я тебя ждал! Хотел излить, так ска-
зать... ты ученый, ты один у меня... ты и Коровкин. Надобно заметить те-
бе, что на тебя здесь все сердятся. Смотри же, будь осторожнее, не опло-
шай!
- На меня? - спросил я, в удивлении смотря на дядю, не понимая, чем я
мог рассердить людей, тогда еще мне совсем незнакомых. - На меня?
- На тебя, братец. Что ж делать! Фома Фомич немножко... ну уж и ма-
менька, вслед за ним. Вообще будь осторожен, почтителен, не противоречь,
а главное, почтителен...
- Это перед Фомой-то Фомичом, дядюшка?
- Что ж делать, друг мой! ведь я его не защищаю. Действительно он,
может быть, человек с недостатками, и даже теперь, в эту самую минуту...
Ах, брат, Сережа, как это все меня беспокоит! И как бы это все могло
уладиться, как бы мы все могли быть довольны и счастливы!.. Но, впрочем,
кто ж без недостатков? Ведь не золотые ж и мы?
- Помилуйте, дядюшка! рассмотрите, что он делает...
- Эх, брат! все это только дрязги и больше ничего! вот, например, я
тебе расскажу: теперь он сердится на меня, и за что, как ты думаешь?..
Впрочем, может быть, я и сам виноват. Лучше я тебе потом расскажу...
- Впрочем, знаете, дядюшка, у меня на этот счет выработалась своя
особая идея, - перебил я, торопясь высказать мою идею. Да мы и оба
как-то торопились. - Во-первых, он был шутом: это его огорчило, сразило,
оскорбило его идеал; и вот вышла натура озлобленная, болезненная, мстя-
щая, так сказать, всему человечеству... Но если примирить его с челове-
ком, если возвратить его самому себе...
- Именно, именно! - вскричал дядя в восторге, - именно так! Благород-
нейшая мысль! И даже стыдно, неблагородно было бы нам осуждать его!
Именно!.. Ах, друг мой, ты меня понимаешь; ты мне отраду привез! Только
бы там-то уладилось! Знаешь, я туда теперь и явиться боюсь. Вот ты прие-
хал, и мне непременно достанется!
- Дядюшка, если так... - начал было я, смутясь от такого признания.
- Ни-ни-ни! ни за что в свете! - закричал он, схватив меня за руки. -
Ты мой гость, и я так хочу!
Все это чрезвычайно меня удивляло.
- Дядюшка, скажите мне сейчас же, - начал я настойчиво, - для чего вы
меня звали? чего от меня надеетесь и, главное, в чем передо мной винова-
ты?
- Друг мой, и не спрашивай! после, после! все это после объяснится!
Я, может быть, и во многом виноват, но я хотел поступить как честный че-
ловек, и... и... и ты на ней женишься! Ты женишься, если только есть в
тебе хоть капля благородства! - прибавил он, весь покраснев от какого-то
внезапного чувства, восторженно и крепко сжимая мою руку. - Но довольно,
ни слова больше! Все сам скоро узнаешь. От тебя же будет зависеть...
Главное, чтоб ты теперь там понравился, произвел впечатление. Главное,
не сконфузься.
- Но послушайте, дядюшка, кто ж у вас там? Я, признаюсь, так мало бы-
вал в обществе, что...
- Что, немножко трусишь? - прервал дядя с улыбкою. - Э, ничего! все
свои, ободрись! главное, ободрись, не бойся! Я все как-то боюсь за тебя.
Кто там у нас, спрашиваешь? Да кто ж у нас... Во-первых, мамаша, - начал
он торопливо. - Ты помнишь мамашу или не помнишь? Добрейшая, благород-
нейшая старушка; без претензий - это можно сказать; старого покроя нем-
ножко, да это и лучше. Ну, знаешь, иногда такие фантазии, скажет эдак
как-то; на меня теперь сердится, да я сам виноват... знаю, что виноват!
Ну, наконец, она ведь что называется grande dame, генеральша... превос-
ходнейший человек был ее муж: во-первых, генерал, человек образованней-
ший, состояния не оставил, но зато весь был изранен; словом - стяжал
уважение! Потом девица Перепелицына. Ну эта... не знаю... в последнее
время она как-то того... характер такой... А, впрочем, нельзя же всех и
осуждать... Ну, да бог с ней... Ты не думай, что она приживалка ка-
кая-нибудь. Она, брат, сама подполковничья дочь. Наперсница маменьки,
друг! Потом, брат, сестрица Прасковья Ильинична. Ну, про эту нечего мно-
го говорить: простая, добрая; хлопотунья немного, но зато сердце какое!
- ты, главное, на сердце смотри - пожилая девушка, но, знаешь, этот чу-
дак Бахчеев, кажется, куры строит, хочет присвататься. Ты, однако, мол-
чи; чур: секрет! Ну, кто же еще из наших? про детей не говорю: сам уви-
дишь. Илюшка завтра именинник... Да бишь! чуть не забыл: гостит у нас,
видишь ли, уже целый месяц, Иван Иваныч Мизинчиков, тебе будет троюрод-
ный брат, кажется; да, именно троюродный! он недавно в отставку вышел из
гусаров, поручиком; человек еще молодой. Благороднейшая душа! но, зна-
ешь, так промотался, что уж я и не знаю, где он успел так промотаться.
Впрочем, у него ничего почти и не было; но все-таки промотался, наделал
долгов... Теперь гостит у меня. Я его до этих пор и не знал совсем; сам
приехал, отрекомендовался. Милый, добрый, смирный, почтительный. Слыхал
ли от него здесь кто и слово? все молчит. Фома, в насмешку, прозвал его
" молчаливый незнакомец" - ничего: не сердится. Фома доволен; говорит
про Ивана, что он недалек. Впрочем, Иван ему ни в чем не противоречит и
во всем поддакивает. Гм! Забитый он такой... Ну, да бог с ним! сам уви-
дишь. Есть городские гости: Павел Семеныч Обноскин с матерью; молодой
человек, но высочайшего ума человек; что-то зрелое, знаешь, незыбле-
мое... Я вот только не умею выразиться; и, вдобавок, превосходной
нравственности; строгая мораль! Ну, и наконец, гостит у нас, видишь ли,
одна Татьяна Ивановна, пожалуй, еще будет нам дальняя родственница - ты
ее не знаешь, - девица, немолодая - в этом можно признаться, но... с
приятностями девица; богата, братец, так, что два Степанчикова купит;
недавно получила, а до тех пор горе мыкала. Ты, брат Сережа, пожалуйста,
остерегись: она такая болезненная... знаешь, что-то фантасмагорическое в
характере. Ну, ты благороден, поймешь, испытала, знаешь, несчастья.
Вдвое надо быть осторожнее с человеком, испытавшим несчастья! Ты, впро-
чем, не подумай чего-нибудь. Конечно, есть слабости: так иногда заторо-
пится, скоро скажет, не то слово скажет, которое нужно, то есть не лжет,
ты не думай... все это, брат, так сказать, от чистого, от благородного
сердца выходит, то есть если даже и солжет что-нибудь, то единственно,
так сказать, чрез излишнее благородство души - понимаешь?
Мне показалось, что дядя ужасно сконфузился.
- Послушайте, дядюшка, - сказал я, - я вас так люблю... простите отк-
ровенный вопрос: женитесь вы на ком-нибудь здесь или нет?
- Да ты от кого слышал? - отвечал он, покраснев, как ребенок. - Вот
видишь, друг мой, я тебе все расскажу: во-первых, я не женюсь. Маменька,
отчасти сестрица и, главное, Фома Фомич, которого маменька обожает, - и
