но, что задела за чашку, которая слетела со стола и разбилась. Произошло
всеобщее волнение.
- Это она всегда, как рассердится, возьмет да и бросит что-нибудь на
пол, - шептал мне сконфуженный дядя. - Но это только - когда рассердит-
ся... Ты, брат, не смотри, не замечай, гляди в сторону... Зачем ты об
Коровкине-то заговорил?..
Но я и без того смотрел в сторону: в эту минуту я встретил взгляд гу-
вернантки, и мне показалось, что в этом взгляде на меня был какой-то уп-
рек; что-то даже презрительное; румянец негодования ярко запылал на ее
бледных щеках. Я понял ее взгляд и догадался, что малодушным и гадким
желанием моим сделать дядю смешным, чтоб хоть немного снять смешного с
себя, я не очень выиграл в расположении этой девицы. Не могу выразить,
как мне стало стыдно!
- А я с вами все о Петербурге, - залилась опять Анфиса Петровна, ког-
да волнение, произведенное разбитой чашкой, утихло. - Я с таким, можно
сказать, нас-лаж-дением вспоминаю нашу жизнь в этой очаровательной сто-
лице... Мы были очень близко знакомы тогда с одним домом - помнишь,
Поль? генерал Половицын... Ах, какое очаровательное, о-ча-ро-вательное
существо было генеральша! Ну, знаете, этот аристократизм, beau monde!..
Скажите: вы, вероятно, встречались... Я, признаюсь, с нетерпением ждала
вас сюда: я надеялась от вас многое, многое узнать о петербургских
друзьях наших...
- Мне очень жаль, что я не могу... извините... Я уже сказал, что
очень редко был в обществе, и совершенно не знаю генерала Половицына;
даже не слыхивал, - отвечал я с нетерпением, внезапно сменив мою любез-
ность на чрезвычайно досадливое и раздраженное состояние духа.
- Занимался минералогией! - с гордостью подхватил неисправимый дядя.
- Это, брат, что камушки там разные рассматривает, минералогия-то?
- Да, дядюшка, камни...
- Гм... Много есть наук, и все полезных! А я ведь, брат, по правде, и
не знал, что такое минералогия! Слышу только, что звонят где-то на чужой
колокольне. В чем другом - еще так и сяк, а в науках глуп - откровенно
каюсь!
- Откровенно каетесь? - подхватил, ухмыляясь Обноскин.
- Папочка! - вскрикнула Саша, с укоризной смотря на отца.
- Что, душка? Ах, боже мой, я ведь все прерываю вас, Анфиса Петровна,
- спохватился дядя, не поняв восклицания Сашеньки. - Извините, ради
Христа!
- О, не беспокойтесь! - отвечала с кисленькою улыбочкой Анфиса Пет-
ровна. - Впрочем, я уже все сказала вашему племяннику и заключу разве
тем, monsieur Serge, - так, кажется? - что вам решительно надо испра-
виться. Я верю, что науки, искусства... ваяние, например... ну, словом,
все эти высокие идеи имеют, так сказать, свою о-ба-я-тельную сторону, но
они не заменят дам!.. Женщины, женщины, молодой человек, формируют вас,
и потому без них невозможно, невозможно, молодой человек, не-воз-можно!
- Невозможно, невозможно! - раздался снова несколько крикливый голос
Татьяны Ивановны. - Послушайте, - начала она, как-то детски спеша и, ра-
зумеется, вся покраснев, - послушайте, я хочу вас спросить...
- Что прикажете-с? - отвечал я, внимательно в нее вглядываясь.
- Я хотела вас спросить: надолго вы приехали или нет?
- Ей-богу, не знаю-с; как дела...
- Дела! Какие у него могут быть дела?.. О безумец!..
И Татьяна Ивановна, краснея донельзя и закрываясь веером, нагнулась к
гувернантке и тотчас же начала ей что-то шептать. Потом вдруг засмеялась
и захлопала в ладоши.
- Постойте! постойте! - вскричала она, отрываясь от своей конфидантки
и снова торопливо обращаясь ко мне, как будто боясь, чтоб я не ушел, -
послушайте, знаете ли, что я вам скажу? вы ужасно, ужасно похожи на од-
ного молодого человека, о-ча-ро-ва-тельного молодого человека!.. Са-
шенька, Настенька, помните? Он ужасно похож на того безумца - помнишь,
Сашенька! еще мы катались и встретили... верхом и в белом жилете... еще
он навел на меня свой лорнет, бесстыдник! Помните, я еще закрылась ву-
алью, но не утерпела, высунулась из коляски и закричала ему: "бесстыд-
ник!", а потом бросила на дорогу мой букет... Помнишь, Настенька?
И полупомешанная на амурах девица вся в волнении закрыла лицо руками;
потом вдруг вскочила с своего места, порхнула к окну, сорвала с горшка
розу, бросила ее близ меня на пол и убежала из комнаты. Только ее и ви-
дели! В этот раз произошло даже некоторое замешательство, хотя гене-
ральша, как и в первый раз, была совершенно спокойна. Анфиса Петровна,
например, была не удивлена, но как будто чем-то вдруг озабочена, и с
тоской посмотрела на своего сына; барышни покраснели, а Поль Обноскин, с
какою-то непонятною тогда для меня досадою, встал со стула и подошел к
окну. Дядя начал было делать мне знаки, но в эту минуту новое лицо вошло
в комнату и привлекло на себя всеобщее внимание.
- А! вот и Евграф Ларионыч! легок на помине! - закричал дядя, нелице-
мерно обрадовавшись. - Что, брат, из города?
"Ну, чудаки! их как будто нарочно собирали сюда!" - подумал я про се-
бя, не понимая еще хорошенько всего, что происходило перед моими глаза-
ми, не подозревая и того, что и сам я, кажется, только увеличил коллек-
цию этих чудаков, явясь между ними.
V
ЕЖЕВИКИН
В комнату вошла, или, лучше сказать, как-то протеснилась (хотя двери
были очень широкие), фигурка, которая еще в дверях сгибалась, кланялась
и скалила зубы, с чрезвычайным любопытством оглядывая всех присутство-
вавших. Это был маленький старичок, рябой, с быстрыми и вороватыми глаз-
ками, с плешью и с лысиной и с какой-то неопределенной, тонкой усмешкой
на довольно толстых губах. Он был во фраке, очень изношенном и, кажется,
с чужого плеча. Одна пуговица висела на ниточке; двух или трех совсем не
было. Дырявые сапоги, засаленная фуражка гармонировали с его жалкой
одеждой. В руках его был бумажный клетчатый платок, весь засморканный,
которым он обтирал пот со лба и висков. Я заметил, что гувернантка нем-
ного покраснела и быстро взглянула на меня. Мне показалось даже, что в
этом взгляде было что-то гордое и вызывающее.
- Прямо из города, благодетель! прямо оттуда, отец родной! все расс-
кажу, только позвольте сначала честь заявить, - проговорил вошедший ста-
ричок и направился прямо к генеральше, но остановился на полдороге и
снова обратился к дяде:
- Вы уж извольте знать мою главную черту, благодетель: подлец, насто-
ящий подлец! Ведь я, как вхожу, так уж тотчас же главную особу в доме
ищу, к ней первой и стопы направляю, чтоб таким образом, с первого шагу,
милости и протекцию приобрести. Подлец, батюшка, подлец, благодетель!
Позвольте, матушка барыня, ваше превосходительство, платьице ваше поце-
ловать, а то я губами-то ручку вашу, золотую, генеральскую замараю.
Генеральша подала ему руку, к удивлению моему, довольно благосклонно.
- И вам, раскрасавица наша, поклон, - продолжал он, обращаясь к деви-
це Перепелицыной. - Что делать, сударыня-барыня: подлец! еще в тысяча
восемьсот сорок первом году было решено, что подлец, когда из службы ме-
ня исключили, именно тогда, как Валентин Игнатьич Тихонцов в высокобла-
городные попал: асессор дали; его в асессоры, а меня в подлецы. А уж я
так откровенно создан, что во всем признаюсь. Что делать! пробовал чест-
но жить, пробовал, теперь надо попробовать иначе. Александра Егоровна,
яблочко наше наливное, - продолжал он, обходя стол и пробираясь к Са-
шеньке, - позвольте ваше платьице поцеловать; от вас, барышня, яблочком
пахнет и всякими деликатностями. Имениннику наше почтение; лук и стрелу
вам, батюшка, привез, сам целое утро делал; ребятишки мои помогали; вот
ужо и будем спускать. А подрастете, в офицеры поступите, турке голову
срубите. Татьяна Ивановна... ах, да их нет, благодетельницы! а то б и у
них платьице поцеловал. Прасковья Ильинична, матушка наша родная, про-
тесниться-то только к вам не могу, а то б не только ручку, даже и ножку
бы вашу поцеловал - вот как-с! Анфиса Петровна, мое вам всяческое уваже-
ние свидетельствую. Еще сегодня за вас бога молил, благодетельница, на
коленках, со слезами, бога молил и за сыночка вашего тоже, чтоб ниспос-
лал ему всяких чинов и талантов: особенно талантов! Кстати уж и Ивану
Ивановичу Мизинчикову наше всенижайшее. Пошли вам господь все, что сами
себе желаете. Потому что и не разберешь, сударь, чего сами-то вы себе
желаете: молчаливенькие такие-с... Здравствуй, Настя; вся моя мелюзга
тебе кланяется; каждый день о тебе поминают. А вот теперь и хозяину
большой поклон. Из города, ваше высокородие, прямехонько из города. А
это, верно, племянничек ваш, что в ученом факультете воспитывался? Поч-
тение наше всенижайшее, сударь; пожалуйте ручку.
Раздался смех. Понятно было, что старик играл роль какого-то добро-
вольного шута. Приход его развеселил общество. Многие и не поняли его
сарказмов, а он почти всех обошел. Одна гувернантка, которую он, к удив-
лению моему, назвал просто Настей, краснела и хмурилась. Я было отдернул
руку: того только, кажется, и ждал старикашка.
- Да ведь я только пожать ее у вас просил, батюшка, если только поз-
волите, а не поцеловать. А вы уж думали, что поцеловать? Нет, отец род-
ной, покамест еще только пожать. Вы, благодетель, верно меня за барского
шута принимаете? - проговорил он, смотря на меня с насмешкою.
- Н... нет, помилуйте, я...
- То-то, батюшка! Коли я шут, так и другой кто-нибудь тут! А вы меня
уважайте: я еще не такой подлец, как вы думаете. Оно, впрочем, пожалуй,
и шут. Я - раб, моя жена - рабыня, к тому же, польсти, польсти! вот оно
что: все-таки что-нибудь выиграешь, хоть ребятишкам на молочишко. Саха-
ру, сахару-то побольше во все подсыпайте, так оно и здоровее будет. Это
я вам, батюшка, по секрету говорю; может, и вам понадобится. Фортуна за-
ела, благодетель, оттого я и шут.
- Хи-хи-хи! Ах, проказник этот старичок! вечно-то он рассмешит! -
пропищала Анфиса Петровна.
- Матушка моя, благодетельница, ведь дурачком-то лучше на свете про-
живешь! Знал бы, так с раннего молоду в дураки б записался, авось теперь
был бы умный. А то как рано захотел быть умником, так вот и вышел теперь
старый дурак.
- Скажите, пожалуйста, - ввязался Обноскин (которому, верно, не пон-
равилось замечание про таланты), как-то особенно независимо развалясь в
кресле и рассматривая старика в свое стеклышко, как какую-нибудь козяв-
ку, - скажите, пожалуйста... все я забываю вашу фамилью... как бишь
вас?..
- Ах, батюшка! да фамилья-то моя, пожалуй что и Ежевикин, да что в
том толку? Вот уж девятый год без места сижу - так и живу себе, по зако-
нам природы. А детей-то, детей-то у меня, просто семейство Холмских!
Точно как по пословице: у богатого - телята, а у бедного - ребята...
-Ну, да... телята... это, впрочем, в сторону. Ну, послушайте, я давно
хотел вас спросить: зачем вы, когда входите, тотчас назад оглядываетесь?
Это очень смешно.
- Зачем оглядываюсь? А все мне кажется, батюшка, что меня сзади
кто-нибудь хочет ладошкой прихлопнуть, как муху, оттого и оглядываюсь.
Мономан я стал, батюшка.
Опять засмеялись. Гувернантка привстала с места, хотела было идти и
снова опустилась в кресло. В лице ее было что-то больное, страдающее,
несмотря на краску, заливавшую ее щеки.
- Это, брат, знаешь кто? - шепнул мне дядя, - ведь это ее отец!
Я смотрел на дядю во все глаза. Фамилия Ежевикин совершенно вылетела
у меня из головы. Я геройствовал, всю дорогу мечтал о своей предполагае-
мой суженой, строил для нее великодушные планы и совершенно позабыл ее
фамилию или, лучше сказать, не обратил на это никакого внимания с самого
начала.
- Как отец? - отвечал тоже шепотом. - Да ведь, я думал, она сирота?
