старину ночевывал, и на шаре с Бергом, может быть, полечу.
- Ну, хорошо-с. Позвольте спросить, вы скоро в путешествие
отправитесь?
- В какое путешествие?
- Ну да в "вояж"-то этот... Вы ведь сами сказали.
- В вояж? Ах, да!.. в самом деле, я вам говорил про вояж... Ну, это
вопрос обширный... А если б знали вы, однако ж, об чем спрашиваете! -
прибавил он и вдруг громко и коротко рассмеялся. - Я, может быть, вместо
вояжа-то женюсь; мне невесту сватают.
- Здесь?
- Да.
- Когда это вы успели?
- Но с Авдотьей Романовной однажды повидаться весьма желаю. Серьезно
прошу. Ну, до свидания... ах, да! Ведь вот что забыл! Передайте, Родион
Романович, вашей сестрице, что в завещании Марфы Петровны она упомянута в
трех тысячах. Это положительно верно. Марфа Петровна распорядилась за
неделю до смерти, и при мне дело было. Недели через две-три Авдотья
Романовна может и деньги получить.
- Вы правду говорите?
- Правду. Передайте. Ну-с, ваш слуга. Я ведь от вас очень недалеко
стою.
Выходя, Свидригайлов столкнулся в дверях с Разумихиным.
II
Было уж почти восемь часов; оба спешили к Бакалееву, чтобы прийти
раньше Лужина.
- Ну, кто ж это был? - спросил Разумихин, только что вышли на улицу.
- Это был Свидригайлов, тот самый помещик, в доме которого была
обижена сестра, когда служила у них гувернанткой. Через его любовные
преследования она от них вышла, выгнанная его женой, Марфой Петровной. Эта
Марфа Петровна просила потом у Дуни прощения, а теперь вдруг умерла. Это
про нее давеча говорили. Не знаю почему, я этого человека очень боюсь. Он
приехал тотчас после похорон жены. Он очень странный и на что-то решился...
Он как будто что-то знает... От него надо Дуню оберегать... вот это я и
хотел сказать тебе, слышишь?
- Оберегать! Что ж он может против Авдотьи Романовны? Ну, спасибо
тебе, Родя, что мне так говоришь... Будем, будем оберегать!.. Где живет?
- Не знаю.
- Зачем не спросил? Эх, жаль! Впрочем, узнаю!
- Ты его видел? - спросил Раскольников после некоторого молчания.
- Ну да, заметил; твердо заметил.
- Ты его точно видел? Ясно видел? - настаивал Раскольников.
- Ну да, ясно помню; из тысячи узнаю, я памятлив на лица.
Опять помолчали.
- Гм... то-то... - пробормотал Раскольников. - А то знаешь... мне
подумалось... мне все кажется... что это может быть и фантазия.
- Да про что ты? Я тебя не совсем хорошо понимаю.
- Вот вы все говорите, - продолжал Раскольников, скривив рот в улыбку,
- что я помешанный; мне и показалось теперь, что, может быть, я в самом
деле помешанный и только призрак видел!
- Да что ты это?
- А ведь кто знает! Может, я и впрямь помешанный, и все, что во все
эти дни было, все, может быть, так только, в воображении...
- Эх, Родя! Расстроили тебя опять!.. Да что он говорил, с чем
приходил?
Раскольников не отвечал, Разумихин подумал с минуту.
- Ну, слушай же мой отчет, - начал он. - Я к тебе заходил, ты спал.
Потом обедали, а потом я пошел к Порфирию. Заметов все у него. Я было хотел
начать, и ничего не вышло. Все не мог заговорить настоящим образом. Они
точно не понимают и понять не могут, но вовсе не конфузятся. Отвел я
Порфирия к окну и стал говорить, но опять отчего-то не так вышло: он
смотрит в сторону, и я смотрю в сторону. Я, наконец, поднес к его роже
кулак и сказал, что размозжу его, по-родственному. Он только посмотрел на
меня. Я плюнул и ушел, вот и все. Очень глупо. С Заметовым я ни слова.
Только видишь: я думал, что подгадил, а мне, сходя с лестницы, мысль одна
пришла, так и осенила меня: из чего мы с тобой хлопочем? Ведь если б тебе
опасность была, или там что-нибудь, ну конечно. А ведь тебе что! Ты тут ни
при чем, так наплевать на них; мы же над ними насмеемся потом, а я бы на
твоем месте их еще мистифицировать стал. Ведь как им стыдно-то потом будет!
Плюнь; потом и поколотить можно будет, а теперь посмеемся!
- Разумеется, так! - ответил Раскольников. "А что-то ты завтра
скажешь?" - подумал он про себя. Странное дело, до сих пор еще ни разу не
приходило ему в голову: "что подумает Разумихин, когда узнает?" Подумав
это, Раскольников пристально поглядел на него. Теперешним же отчетом
Разумихина о посещении Порфирия он очень немного был заинтересован: так
много убыло с тех пор и прибавилось!..
В коридоре они столкнулись с Лужиным: он явился ровно в восемь часов и
отыскивал нумер, так что все трое вошли вместе, но не глядя друг на друга и
не кланяясь. Молодые люди прошли вперед, а Петр Петрович, для приличия,
замешкался несколько в прихожей, снимая пальто. Пульхерия Александровна
тотчас же вышла встретить его на пороге. Дуня здоровалась с братом.
Петр Петрович вошел и довольно любезно, хотя и с удвоенною
солидностью, раскланялся с дамами. Впрочем, смотрел так, как будто немного
сбился и еще не нашелся. Пульхерия Александровна, тоже как будто
сконфузившаяся, тотчас же поспешила рассадить всех за круглым столом, на
котором кипел самовар. Дуня и Лужин поместились напротив друг друга по
обоим концам стола. Разумихин и Раскольников пришлись напротив Пульхерии
Александровны - Разумихин ближе к Лужину, а Раскольников подле сестры.
Наступило мгновенное молчание. Петр Петрович не спеша вынул батистовый
платок, от которого понесло духами, и высморкался с видом хотя и
добродетельного, но все же несколько оскорбленного в своем достоинстве
человека, и притом твердо решившегося потребовать объяснений. Ему еще в
передней пришла было мысль: не снимать пальто и уехать и тем скоро и
внушительно наказать обеих дам, так чтобы разом дать все почувствовать. Но
он не решился. Притом этот человек не любил неизвестности, а тут надо было
разъяснить: если так явно нарушено его приказание, значит, что-нибудь да
есть, а стало быть, лучше наперед узнать; наказать же всегда будет время,
да и в его руках.
- Надеюсь, путешествие прошло благополучно? - официально обратился он
к Пульхерии Александровне.
- Слава богу, Петр Петрович.
- Весьма приятно-с. И Авдотья Романовна тоже не устали?
- Я-то молода и сильна, не устану, а мамаше так очень тяжело было, -
отвечала Дунечка.
- Что делать-с; наши национальные дороги весьма длинны. Велика так
называемая "матушка Россия"... Я же, при всем желании, никак не мог вчера
поспешить к встрече. Надеюсь, однако, что все произошло без особых хлопот?
- Ах, нет, Петр Петрович, мы были очень обескуражены, - с особой
интонацией поспешила заявить Пульхерия Александровна, - и если б сам бог,
кажется, не послал нам вчера Дмитрия Прокофьича, то мы просто бы так и
пропали. Вот они, Дмитрий Прокофьич Разумихин, - прибавила она, рекомендуя
его Лужину.
- Как же, имел удовольствие... вчера, - пробормотал Лужин,
неприязненно покосившись на Разумихина, затем нахмурился и примолк. Да и
вообще Петр Петрович принадлежал к разряду людей, по-видимому чрезвычайно
любезных в обществе и особенно претендующих на любезность, но которые, чуть
что не по них, тотчас же и теряют все свои средства и становятся похожими
скорее на мешки с мукой, чем на развязных и оживляющих общество кавалеров.
Все опять примолкли: Раскольников упорно молчал, Авдотья Романовна до
времени не хотела прерывать молчания, Разумихину нечего было говорить, так
что Пульхерия Александровна опять затревожилась
- Марфа Петровна умерла, вы слышали? - начала она, прибегая к своему
капитальному средству.
- Как же, слышал-с. По первому слуху был уведомлен и даже приехал вам
теперь сообщить, что Аркадий Иванович Свидригайлов, немедленно после
похорон супруги, отправился поспешно в Петербург. Так, по крайней мере, по
точнейшим известиям, которые я получил.
- В Петербург? Сюда? - тревожно спросила Дунечка и переглянулась с
матерью.
- Точно так-с, и уж, разумеется, не без целей, приняв во внимание
поспешность выезда и, вообще, предшествовавшие обстоятельства.
- Господи! Да неужели он и тут не оставит Дунечку в покое? -
вскрикнула Пульхерия Александровна.
- Мне кажется, особенно тревожиться нечего, ни вам, ни Авдотье
Романовне, конечно если сами не пожелаете входить в какие бы то ни было с
ним отношения. Что до меня касается, я слежу, и теперь разыскиваю, где он
остановился...
- Ах, Петр Петрович, вы не поверите, до какой степени вы меня теперь
испугали! - продолжала Пульхерия Александровна. - Я его всего только два
раза видела, и он мне показался ужасен, ужасен! Я уверена, что он был
причиною смерти покойницы Марфы Петровны.
- Насчет этого нельзя заключить. Я имею известия точные. Не спорю,
может быть, он способствовал ускоренному ходу вещей, так сказать,
нравственным влиянием обиды; но что касается поведения и, вообще,
нравственной характеристики лица, то я с вами согласен. Не знаю, богат ли
он теперь и что именно оставила ему Марфа Петровна; об этом мне будет
известно в самый непродолжительный срок; но уж, конечно, здесь, в
Петербурге, имея хотя бы некоторые денежные средства, он примется тотчас за
старое. Это самый развращенный и погибший в пороках человек, из всех
подобного рода людей! Я имею значительное основание предполагать, что Марфа
Петровна, имевшая несчастие столь полюбить его и выкупить из долгов, восемь
лет назад, послужила ему еще и в другом отношении: единственно ее старанием
и жертвами затушено было, в самом начале, уголовное дело, с примесью
зверского и, так сказать, фантастического душегубства, за которое он весьма
мог бы прогуляться в Сибирь. Вот каков этот человек, если хотите знать.
- Ах, господи! - вскричала Пульхерия Александровна. Раскольников
внимательно слушал.
- Вы правду говорите, что имеете об этом точные сведения? - спросила
Дуня, строго и внушительно.
- Я говорю только то, что слышал сам, по секрету, от покойницы Марфы
Петровны. Надо заметить, что с юридической точки зрения дело это весьма
темное. Здесь жила, да и теперь, кажется, проживает некоторая Ресслих,
иностранка и сверх того мелкая процентщица, занимающаяся и другими делами.
С этою-то Ресслих господин Свидригайлов находился издавна в некоторых
весьма близких и таинственных отношениях. У ней жила дальняя родственница,
племянница кажется, глухонемая, девочка лет пятнадцати и даже четырнадцати,
которую эта Ресслих беспредельно ненавидела и каждым куском попрекала; даже
бесчеловечно била. Раз она найдена была на чердаке удавившеюся. Присуждено,
что от самоубийства. После обыкновенных процедур тем дело и кончилось, но
впоследствии явился, однако, донос, что ребенок был... жестоко оскорблен
Свидригайловым. Правда, все это было темно, донос был от другой же немки,
отъявленной женщины и не имевшей доверия; наконец, в сущности, и доноса не
было, благодаря стараниям и деньгам Марфы Петровны; все ограничилось
слухом. Но, однако, этот слух был многознаменателен. Вы, конечно, Авдотья
Романовна, слышали тоже у них об истории с человеком Филиппом, умершим от
истязаний, лет шесть назад, еще во время крепостного права.
- Я слышала, напротив, что этот Филипп сам удавился.
- Точно так-с, но принудила или, лучше сказать, склонила его к
насильственной смерти беспрерывная система гонений и взысканий господина
Свидригайлова.
- Я не знаю этого, - сухо ответила Дуня, - я слышала только какую-то
очень странную историю, что этот Филипп был какой-то ипохондрик, какой-то
домашний философ, люди говорили "зачитался", и что удавился он более от
насмешек, а не от побой господина Свидригайлова. А он при мне хорошо
обходился с людьми, и люди его даже любили, хотя и действительно тоже
винили его в смерти Филиппа.
- Я вижу, что вы, Авдотья Романовна, как-то стали вдруг наклонны к его
оправданию, - заметил Лужин, скривя рот в двусмысленную улыбку. -
